— Вы думали, что меня арестовали, не правда ли?

— Как вам сказать? Признаюсь, я ожидал этого…

— А я вот здесь!.. Я обещала вас поразить одной новостью; итак, держитесь и не падайте… ваш друг Жюв сидит за решеткой.

— Неужели? — усмехнулся Фандор.

— Он арестован, говорю я вам. В связи с этой перестрелкой во время съемок фильма. Ах, Фюзелье был просто взбешен!

— Ну, ну, мадемуазель Жозефина, что вы там мне поете? Вы несете какой-то вздор.

— Говорю же я вам, что они поцапались, как торговки на базаре. Наконец Фюзелье позвонил, пришли солдаты муниципальной гвардии, и он им сказал: «Уведите этого человека.»

…И ваш друг полицейский, самый известный инспектор Сыскной полиции, смирившись, позволил себя увести…

Когда она закончила, Фандор спокойным тоном спросил:

— Ну а вы, Жозефина, как вы выпутались из этого дела?

— О, — быстро ответила девушка, присаживаясь рядом с журналистом на скамейку и улыбаясь с довольным видом. — Что касается меня, мне это не составило большого труда. Нужно вам сказать, что после моего задержания я попала в кабинет Фюзелье одновременно с вашим другом Жювом, и с ним разбирались уже после того, как меня отпустили.

— Жюв сказал что-нибудь о вас?

— Нет, месье, — ответила Жозефина, — Жюв ничего не сказал против меня, а Фюзелье был очень любезен со мной.

«Это опять вы?» — сказал он мне, как только меня увидел. — Конечно, я, — ответила я ему, — господин судебный следователь, я не могу утверждать обратное, но что касается удовольствия вновь встретиться с вами… Короче, фараон поржал, затем приступил к допросу, он не стал повторять свою трепотню, как в предыдущий раз, спрашивая о том, сколько мне лет, где я родилась, какой у меня цвет глаз и какой характер у моей консьержки, он сразу взял быка за рога и начал раскручивать меня по делу с этой съемкой фильма; ну а я, я сказала ему, что знала, то есть правду!

Фандор недоверчиво покачал головой.

— Это действительно так, — настойчиво продолжала девушка, топнув ногой, — я сказала вам правду, Лупар вдолбил мне в башку эту историю с ограблением. Только сейчас я поняла, что это было нарочно подстроено, чтобы засадить вас двоих в каталажку. Но так же верно, как и то, что меня зовут Жозефина, что я поверила в эту выдумку и приняла ее за чистую монету… Кстати, фараон понял это и поверил мне.

Жозефина развивала свою мысль:

— Вы знаете, Лупар мастак в этом деле, он вешает вам лапшу на уши с таким искренним видом, что поневоле попадешься к нему на удочку. Вы же сами видите, как он разыграл меня с историей с поездом, с этими съемками…

— Как он вас разыграл с Диксоном…

Жозефина, покраснев, тихо вымолвила:

— Ах, Диксон… Ну что ж, я скажу вам… Нет, я не могу пока вам ничего сказать, но я клянусь вам… Впрочем, мы хорошие друзья, Диксон и я, представьте себе, я ездила вчера днем к нему домой, в то время как…

«В то время, — думал Фандор, — как мы мутузили несчастных актеров.»

— Он хорошо принял меня, этот славный мальчик, он втюрился в меня по самые уши, и, мне кажется, я тоже начинаю испытывать некоторые чувства к нему… Короче говоря, он опять предлагал жить вместе с ним, говорил, что я буду жить в роскоши… Ах, если бы я могла осмелиться… — вздохнула проститутка…

— Вы бы правильно поступили…

— Покинуть Лупара! Сейчас, когда Жюв в тюрьме, Лупар станет королем Парижа!

— Неужели вы считаете, что он придает этой новости большое значение? Он подумает, что арест Жюва — всего лишь ловко подстроенный фокус.

— Фокус? — переспросила Жозефина, округлив от удивления глаза. — Какой фокус? Я же вам сказала, я своими собственными глазами видела, как два мундира уводили Жюва с наручниками на руках…

…В сквере Анвер послышались крики мальчишек-разносчиков газет.

В вечерних газетах пестрели заголовки:

«Неожиданная развязка в деле бандитов квартала Ла-Шапель. — Арестован инспектор Жюв…»

— Ну, что я вам говорила, — повторила молодая женщина, — видите, это напечатано, значит, это правда!

— А я-то упустил эту сенсационную новость для «Капиталь!»

Фандор произнес перед девушкой эту фразу с самым удрученным видом, но в глубине души, как хороший журналист и как хороший ученик великого полицейского, мысленно поаплодировал осторожному молчанию своей газеты.

 

— Итак, господин Фандор, что вы думаете об этом?

— Я думаю, господин Бонардэн, что нам трудно отрицать очевидное: газеты разносят новость об аресте Жюва, значит, он действительно арестован…

— Вы как-то странно произносите это?

— Я говорю это, — возразил журналист загадочным тоном, — как человек, который констатирует факт, но не делает из него никаких заключений.

— Господин Фандор, — вновь начал Бонардэн после небольшой паузы, — я очень сожалею о том, что случилось с господином Жювом; может, мне лучше написать прокурору Республики, чтобы заявить, что я не имею жалобы против инспектора полиции…

— Пусть правосудие вершит свои дела обычным ходом, господин Бонардэн, вы всегда успеете подать свое заявление!

Фандор, после встречи с Жозефиной на площади Анвер, отправился на улицу Аббес, где проживал актер Бонардэн, с которым накануне случилось несчастье во время драматического происшествия в Ножане. Журналист посчитал для себя корректным прийти, чтобы узнать новости о раненом, чье состояние, к счастью, не внушало особого беспокойства… Сразу после разговора с девушкой он направился к дому Бонардэна.

Плечо Бонардэна было в гипсе: пуля, выпущенная Жювом, сломала ему ключицу. Рана не тяжелая, и через несколько дней актер должен был встать на ноги.

Бонардэн занимал в доме, что находился на углу улиц Лепик и Аббес, небольшую уютную квартиру, состоящую из трех со вкусом обставленных комнат. Несмотря на свой юный возраст — ему исполнилось двадцать пять — Бонардэн начинал приобретать некоторую известность. Выйдя с премией второго класса из Национальной школы искусств и ремесел, молодой актер вместо того, чтобы прозябать вдали от Одеона, окунулся в кино, пробуя свои силы в легких незатейливых фильмах.

— Понимаете, моя мечта, — объяснил он Фандору, — достичь однажды известности Таррида, Жемье, Вальграна, Дюмени…

Фандор насторожился. Бонардэн произнес имя, которое, как никакое другое, могло приковать внимание репортера.

— Вы знали Вальграна?

— Знал ли я Вальграна? Это было больше чем обычное знакомство, мы были очень близкими друзьями! Представьте себе, мы бок о бок провели два сезона в кружке одного литературного общества. И потом, господин Фандор, — вы, наверное об этом не помните, — я, Бонардэн, играл роль влюбленного в нашумевшей пьесе «Кровавое пятно», в которой Вальгран гримировался под Герна, убийцу лорда Белтама, супруга одной английской леди… Вы, должно быть, слышали об этом деле?

Слышал ли Фандор об этом деле! Фандор окунулся в воспоминания…

Наконец он очнулся, вспомнив, что он в комнате не один.

Бонардэн заканчивал говорить. Журналист, сделав вид, что он старается что-то вспомнить, спросил:

— Я действительно что-то смутно припоминаю об истории с актером Вальграном, которая произошла с ним после представления в Летнем театре пьесы «Кровавое пятно», где он в своем гриме был поразительно похож на убийцу Герна. Вы можете мне напомнить, что же там в точности произошло?

Бонардэн только ждал, чтобы поболтать: он рассказал Фандору все, что знал об этой трагедии.

— …Вы, наверное, после уже никогда не видели Вальграна?

— Нет, — ответил актер, весь во власти переживаемых им воспоминаний, — я увидел Вальграна на третий день после премьеры спектакля, но какого Вальграна! Вальграна, не похожего на себя! Он выглядел ужасно подавленным, растерянным, жалким! Его вид вызвал у нас изумление, а общение с ним привело нас в отчаяние… Ах, господин Фандор, для вас, журналистов, это была бы отличная тема для статьи!

— Боже мой! — пробормотал Фандор, силясь вымучить из себя улыбку, так как он тоже, хотя, возможно, по другим причинам, был взволнован рассказом актера. — Продолжайте, пожалуйста, вы очень заинтриговали меня, что же произошло с Вальграном?

— Вальгран сошел с ума, месье! Он стал сумасшедшим или, точнее говоря, слабоумным, идиотом! Без всякого сомнения, наш несчастный товарищ, переутомленный работой, сраженный усталостью, внезапно потерял рассудок… Вальгран вернулся в театр спустя три дня, в течение которых он был неизвестно где. Он механически направился в свою уборную, правда, не сразу найдя нужную дверь. Вальгран не узнавал больше нашего друга Альбертикса, с которым он был тесно знаком; сначала подумали, что он разыгрывает нас, но, когда он прошел, прямой, как палка, мимо Альбертикса, не глянув даже в его сторону, мы все поняли! Я встретился потом с Вальграном, и он со слезами на глазах, дрожа, словно отдавая себе отчет, в каком ужасном он находится состоянии, признался мне: «Я не помню не единого слова из своей роли, я не помню ни строчки, я ничего не знаю!» Я, как мог, успокаивал его, старался шуткой подбодрить его, убедить его, что у него всего лишь частичная потеря памяти. Вальгран, развалившись на диване своей уборной и глядя на меня, качал головой. «Как тебя зовут?» — спросил он меня. Не было никакого сомнения, это была потеря памяти, полная потеря памяти. Мы все были удивлены странной походкой, жестами, беспокойным поведением нашего бедного товарища, словно он все время чего-то опасался. Итак, великого артиста не стало… Он заговаривался, перед нами был умалишенный, сумасшедший!

Пока поднимали занавес и шло начало спектакля, я оставался с Вальграном, стараясь добиться от него хоть каких-то объяснений, пытаясь выудить из этого великого ума, отныне потухшего, какое-нибудь воспоминание, какую-нибудь деталь, которая могла бы пролить свет на происшедшую с ним перемену. Вальгран сказал мне: «Видишь ли, Бонардэн, я заболел; в тот вечер, когда я покинул театр, я вернулся домой, весь разбитый от усталости, потом, внезапно, на рассвете я проснулся… Я пошел бродить по улицам… Где? Я не знаю! Долго ли? Мне это неизвестно! Сколько времени я отсутствовал?» — «Три дня,» — ответил я. «Три дня, — воскликнул Вальгран, проведя рукой по лбу, — это невозможно!» Потом вдруг его лицо исказилось, он с вытаращенными глазами оглядывался по сторонам. «Где Шарло?» — спросил он меня. Шарло был его костюмером. Внезапно, когда он задал вопрос, мне пришла в голову мысль, что бравый малый также не появлялся с тех пор, как исчез его хозяин! Я не хотел ничего говорить Вальграну, боясь усугубить его состояние, и посоветовал своему старому другу подождать меня до конца спектакля и позволить мне проводить его домой. Я пообещал ему, что не оставлю его одного, что вызову врачей, короче, постараюсь сделать все возможное для него. Вальгран согласился. В этот момент я вынужден был его покинуть, так как меня позвал режиссер, наступала моя очередь выходить на сцену.

Когда я вновь поднялся в уборную, Вальгран уже исчез. В театре его не нашли, и с тех пор мы его не видели.

— Печальная история, — подвел итог Фандор.

Бонардэн продолжал:

— Но мы узнали, по-видимому, правду о том, что случилось.

— Серьезно? — спросил заинтересованный журналист.

— Дело не было предано огласке, оно прошло почти незамеченным, я предполагаю, что полиция, либо из-за уважения к памяти нашего великого актера, либо из-за того, что ее поиски оказались безрезультатными, предпочла хранить молчание; но случилось вот что: только Вальгран исчез во второй раз, на этот раз окончательно, как в одном заброшенном доме по улице Месье, что возле бульвара Араго, полиция обнаружила труп убитого мужчины; тело легко опознали, это был Шарло, костюмер Вальграна! Как он там оказался?

Дом был без консьержа; владелец дома, старик, проживающий в деревне, ничего не знал, что могло бы пролить свет на случившееся, таким образом, дело были вынуждены закрыть.

— Ну и какой же вы сделали вывод? — спросил Фандор.

— Вывод? — переспросил актер, несколько удивленный вопросом. — Он напрашивался сам собой! Вальгран убил своего костюмера… Почему?.. По причине, оставшейся для нас неизвестной. Затем, придя в ужас от содеянного, он потерял разум.

— Да, да, — пробормотал Фандор, слегка сбитый с толку этим предположением, которого он не ожидал.

На самом деле, журналист, с интересом следивший за рассказом актера, был далек от того, чтобы делать из этого дела подобные заключения. Фандор никогда до сих пор не представлял, что можно интерпретировать таким образом не только убийство костюмера, но и исчезновение актера. Только сейчас, услыхав такое умозаключение, он увидел, насколько логично и правдиво смотрится оно со стороны.

В действительности оно не могло быть верным, так как Герн, убийца лорда Белтама, возможно — Фандор убеждался в этом все больше и больше — Фантомас, подстроил так, что вместо него гильотинировали Вальграна, в этом не оставалось уже никаких сомнений.

Итак, Вальгран, вернувшийся в Летний театр три дня спустя после казни, был не настоящий Вальгран, поскольку тот уже умер, а преступник Герн, Герн-Фантомас, который занял место актера. Ведь если бы исчезновение Вальграна совпало с казнью Герна, то это могло бы вызвать подозрения!

Герн-Фантомас должен был, таким образом, показать, что Вальгран жив, нескольким свидетелем, которые могли бы в случае чего подтвердить, что они видели Вальграна после казни Герна, а следовательно, отвести предположения, что Вальграна убили вместо Герна.

Но Вальгран был актером. Герн-Фантомас им не был! По крайней мере, не обладал, несмотря на свою поразительную ловкость и изобретательность, навыками актера в той степени, чтобы решиться заменить на подмостках известного и признанного трагика.

— Это все? — спросил Фандор.

— Нет, — сказал Бонардэн, — Вальгран был женат, у него была семья, в которой подрастал сын.

Примерно год спустя после этой грустной истории, ко мне зашла госпожа Вальгран, которая, будучи проездом в Париже, явилась, чтобы получить деньги, оставленные ее мужем.

Госпожа Вальгран долго беседовала со мной, и я подробно рассказал ей обо всем, что имел честью только что изложить вам. По правде сказать, мне показалось, что она, не знаю, по каким мотивам, с недоверием отнеслась к моим словам.

Не то чтобы госпожа Вальгран подвергла сомнению те факты, которые я ей изложил, но она просто все время повторяла: «Это неестественно с его стороны, я знаю Вальграна, это было не в его характере!» Но я так и не смог уточнить, что она хотела этим сказать.

Прошло несколько недель после этого визита, и я вновь встретился с госпожой Вальгран: ее проблемы усложнялись, свидетельства о смерти ее супруга не было, поверенные ссылались на «факт отсутствия, но не смерти», она не могла получить ни одного гроша с наследства, хотя было известно, что Вальгран оставил приличное состояние и что это состояние, в деньгах и ценных бумагах, лежит то ли в банке, то ли у нотариуса. Вы же знаете, господин Фандор, что в таких делах, как улаживание счетов, получение наследства, завещания, сам черт голову сломит…

— Это точно.

Бонардэн продолжал:

— Надо предполагать, что дело это представляло огромную важность для госпожи Вальгран, так как она отказалась от крупных контрактов за границей и осела в Париже, живя на накопленные ею средства. Смелая женщина — она была действительно честный и замечательный во всех отношениях человек — преследовала двойную цель: добиться наследства для ее сына, маленького Рене, который находился у кормилицы в окрестностях Парижа, а также докопаться до разгадки судьбы своего мужа.

Возможно, вдова моего друга тешила себя надеждой, что ее муж не был виновен в убийстве костюмера, что он, может быть, не умер, что его безумие пройдет, если его когда-нибудь найдут и затем вылечат. Актриса — поскольку госпожа Вальгран также была актрисой — успокаивала себя иллюзиями… Шесть или семь месяцев назад, когда я не вспоминал уже об этих событиях, я случайно столкнулся с госпожой Вальгран нос к носу на одном из бульваров. Я с трудом узнал ее. Передо мной стояла не прелестная парижанка, какой я знал супругу нашего друга, а совершенно другая женщина: волосы у нее были грязные, взлохмаченные, на ней висела простая одежда, короче говоря, вид она имела довольно запущенный. «Добрый день, мадам Вальгран» — воскликнул я, протягивая к ней руки. Она жестом остановила меня: Тише, — шепнула она, — больше госпожи Вальгран не существует, сейчас я просто компаньонка.»

— К кому же вошла Вальгран в качестве компаньонки?

— К одной англичанке, по-моему, я не припоминаю ее имени…

Фандор не настаивал. Его интересовало другое:

— Госпожа Вальгран, наверное, хотела, чтобы другие не знали об ее настоящей фамилии? Вы не помните, как она попросила себя называть?

— Да, помню… Она сказала мне: зовите меня мадам Раймон.

Фандор подскочил.

— Ах, я так и знал! — не сдержавшись, воскликнул он.

— Что? — спросил сбитый с толку Бонардэн.

— Нет, ничего, — уже спокойным голосом ответил журналист.

 

Глава XXVII

Госпожа настоятельница

— Мне нужна госпожа настоятельница!

Дверь, к которой была приделана пружина, закрылась сама собой за спиной Фандора, и он очутился во внутреннем дворике монастыря. Перед ним стояла сестра-привратница монастыря и испуганно смотрела на нежданного посетителя.

Журналист настойчиво повторил:

— Могу ли я видеть госпожу настоятельницу?

— Но, месье… Да… То есть, нет… Я не думаю…

Добрейшая монахиня ходила взад-вперед, не зная, какое решение ей следует принять. Вдруг, решившись, она показала на коридор и, посторонившись, чтобы пропустить журналиста, быстро произнесла:

— Пожалуйста, пройдите сюда, месье, и подождите немного.

Фандор, выйдя из дома Бонардэна, решил, не откладывая на потом, исполнить поручение, возложенное на него актером, пострадавшим от руки Жюва.

Бонардэн помнил о любезном приеме и помощи, оказанной ему монахинями, когда его, раненного, принесли в монастырь. Будучи тогда не в состоянии их поблагодарить, он попросил Фандора при первой возможности сделать это от его имени и передать монастырю на нужды бедных пятьдесят франков.

Дверь приемной монастыря вновь открылась и, бесшумно скользнув по полу одеждой, в комнате появилась монахиня. Она приветствовала Фандора едва уловимым наклоном головы, в то время как Фандор с почтительностью склонился перед ней.

— Я имею честь разговаривать с госпожой настоятельницей?

— Наша мать-настоятельница извиняется, — тихим голосом сказала монахиня, — что не может в данный момент принять вас; я заменяю ее, месье, я сестра, отвечающая за монастырское имущество.

«Прямо в точку» — подумал Фандор…

Монахиня продолжала:

— Но не вы ли, месье, были вчера здесь, когда произошел этот… это несчастье…

— Я принес вам новости, сестра моя…

Монахиня переплела пальцы рук:

— Я надеюсь, они добрые? Как он себя чувствует, этот бедный молодой человек?

— Лучше не может быть, — быстро ответил Фандор, — кроме того, что его рана оказалась не очень серьезной, он получил отличный уход. Врачи без труда извлекли пулю из его тела.

— Я буду благодарить святого Коему, покровителя хирургов, — пробормотала сестра-монахиня, — а убийца, что ему сделали? Я предполагаю, он будет наказан?

Фандор улыбнулся:

— Убийцу, сестра моя, скорее самого можно назвать жертвой! Произошла чудовищная ошибка, стечение обстоятельств; как исключение, в этом деле виновный оказался очень порядочным человеком.

На монахиню нашло новое вдохновение:

— Я буду молиться святому Иву, покровителю адвокатов, чтобы он помог выбраться ему из этого дела!

— Право же, — воскликнул Фандор, — поскольку, сестра моя, столько святых в вашем распоряжении, вы, может быть, укажете мне одного, который мог бы помочь полиции в борьбе с преступниками.

Монахиня разгадала намерения журналиста, это была умная женщина, не лишенная чувства юмора и понимающая шутку; она быстро ответила:

— В таком случае вы могли бы обратиться к святому Георгию, покровителю воинов!..

И, вновь посерьезнев, соблюдая сдержанность, которую ей предписывала ее одежда, сестра-монахиня подвела итог беседе:

— Наша матушка-настоятельница будет очень тронута, когда узнает о вашем любезном посещении нашего монастыря…

— Позвольте, сестра моя, — прервал ее Фандор, — моя миссия еще не закончена и…

Журналист аккуратно положил перед ней две голубые купюры.

— Это, — заявил он, — от имени господина Бонардэна, на нужды бедных…

Монахиня рассыпалась в благодарностях и, глянув с хитринкой в глазах на Фандора, произнесла:

— Вы, наверное, улыбнетесь, месье, если я вам скажу, что буду за это благодарить святого Мартина, покровителя милосердных людей… во всяком случае, я сделаю это от всего сердца!

Фандор извинился за то, что так долго задержал свою собеседницу.

— По-моему, вас зовет колокол, сестра моя, — сказал он.

Та утвердительно кивнула:

— В самом деле, наступило время вечерни.

Фандор в сопровождении монахини выходил из приемной монастыря и, оставив по правую от себя сторону внутренний дворик, подходил к двери, выходящей на улицу.

Сестра-привратница уже собиралась открыть ему дверь, когда журналист вдруг застыл на месте. Шагая друг за другом размеренным шагом, представительницы общины медленно и спокойно пересекали двор, чтобы направиться вглубь сада, где над густыми зелеными деревьями возвышалась небольшая колоколенка часовни.

Фандор, забыв о всяком такте, неподвижно стоял, наблюдая за монахинями, по крайней мере за одной из них.

Сестра-экономка стояла по-прежнему рядом с ним.

— Сестра моя, — лихорадочно спросил он у нее, не пытаясь даже скрыть дрожь в голосе, — скажите мне, кто эта монахиня, которая идет впереди остальных?

— Впереди, месье?

— Впереди, сестра моя…

— Монахиня, о которой вы говорите, месье, это наша святая матушка-настоятельница!..

Фандору повезло найти такси сразу, как только он вышел из монастыря. Наморщив лоб, журналист так глубоко погрузился в свои мысли, что в момент, когда такси затормозило на улице Бонапарт, он с удивлением огляделся по сторонам.

— Куда я попросил вас отвезти меня? — спросил он у водителя. Последний, удивившись, с сочувствием посмотрел на своего клиента:

— Как куда! По адресу, который вы мне дали, не я же его выдумал, в конце концов?..

Фандор не ответил и рассчитался с водителем.

«Это Провидение! — думал он. — Я, наверное, хотел встретиться с Бонардэном, чтоб сообщить ему об исполнении его поручения, но, в действительности, я должен бы немедленно увидеть Жюва после всего того, что узнал в монастыре.

назад<<< 1 . . . 18 . . . 23 >>>далее