Глава двадцать четвертая

Мы не стали вызывать лифт, а спустились по лестнице. Ковер на лестнице был потертый. Я уплатил за обед, когда его принесли, и официант, который принес его, сидел у дверей. Он вскочил и поклонился, и я прошел с ним в контору и уплатил за номер. Управляющий принял меня как друга и отказался получить вперед, но, расставшись со мной, он позаботился посадить у дверей официанта, чтоб я не сбежал, не заплатив. По-видимому, такие случаи у него бывали, даже с друзьями. Столько друзей заводишь во время войны.

Я попросил официанта сходить за экипажем, и он взял у меня из рук сверток Кэтрин и, раскрыв зонт, вышел. Из окна мы видели, как он переходил улицу под дождем. Мы стояли в конторе и глядели в окно.

- Как ты себя чувствуешь, Кэт?

- Спать хочется.

- А мне тоскливо и есть хочется.

- У тебя есть с собой какая-нибудь еда?

- Да, в походной сумке.

Я увидел подъезжавший экипаж. Он остановился, лошадь стала, понурив голову под дождем, официант вылез, раскрыв зонт, и пошел к отелю. Мы встретили его в дверях и под зонтом прошли по мокрому тротуару к экипажу. В сточной канаве бежала вода.

- Ваш сверток на сиденье, - сказал официант. Он стоял с зонтом, пока мы усаживались, и я дал ему на чай.

- Спасибо. Счастливого пути, - сказал он.

Кучер подобрал вожжи, и лошадь тронулась. Официант повернулся со своим зонтом и направился к отелю. Мы поехали вдоль тротуара, затем повернули налево и выехали к вокзалу с правой стороны. Два карабинера стояли у фонаря, куда почти не попадал дождь. Их шляпы блестели под фонарем. При свете вокзальных огней дождь был прозрачный и чистый. Из-под навеса вышел носильщик, пряча от дождя голову в воротник.

- Нет, - сказал я. - Спасибо. Не требуется.

Он снова укрылся под навесом. Я обернулся к Кэтрин. Ее лицо было в тени поднятого верха.

- Что ж, попрощаемся?

- Я войду.

- Не надо.

- До свидания, Кэт.

- Скажи ему адрес госпиталя.

- Хорошо.

Я сказал кучеру, куда ехать. Он кивнул.

- До свидания, - сказал я. - Береги себя и маленькую Кэтрин.

- До свидания, милый.

- До свидания, - сказал я.

Я вышел под дождь, и кучер тронул. Кэтрин высунулась, и при свете фонаря я увидел ее лицо. Она улыбалась и махала рукой. Экипаж покатил по улице. Кэтрин указывала пальцем в сторону навеса. Я оглянулся; там был только навес и двое карабинеров. Я понял, что она хочет, чтобы я спрятался от дождя. Я встал под навес и смотрел, как экипаж сворачивает за угол. Потом я прошел через здание вокзала и вышел к поезду.

На перроне меня дожидался швейцар. Я вошел за ним в вагон, протолкался сквозь толпу в проходе и, отворив дверь, втиснулся в переполненное купе, где в уголке сидел пулеметчик. Мой рюкзак и походные сумки лежали над его головой в сетке для багажа. Много народу стояло в коридоре, и сидевшие в купе оглянулись на нас, когда мы вошли. В поезде не хватало мест, и все были настроены враждебно. Пулеметчик встал, чтоб уступить мне место. Кто-то хлопнул меня по плечу. Я оглянулся. Это был очень высокий и худой артиллерийский капитан с красным рубцом на щеке. Он видел все через стеклянную дверь и вошел вслед за мной.

- В чем дело? - спросил я. Я повернулся к нему лицом. Он был выше меня ростом, и его лицо казалось очень худым в тени козырька, и рубец был свежий и глянцевитый. Все кругом смотрели на меня.

- Так не делают, - сказал он. - Нельзя посылать солдата заранее занимать место.

- А вот я так сделал.

Он глотнул воздух, и я увидел, как его кадык поднялся и опустился. Пулеметчик стоял около пустого места. Через стеклянную перегородку коридора смотрели люди. Кругом все молчали.

- Вы не имеете права. Я пришел сюда на два часа раньше вас.

- Чего вы хотите?

- Сидеть.

- Я тоже.

Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что кругом все против меня. Я не осуждал их. Он был прав. Но я хотел сидеть. Кругом все по-прежнему молчали.

"А, черт!" - подумал я.

- Садитесь, signor capitano, - сказал я. Пулеметчик посторонился, и высокий капитан сел. Он посмотрел на меня. Во взгляде у него было беспокойство. Но место осталось за ним. - Достаньте мои вещи, - сказал я пулеметчику. Мы вышли в коридор. Поезд был переполнен, и я знал, что на место нечего рассчитывать. Я дал швейцару и пулеметчику по десять лир. Они вышли из вагона и прошли по всей платформе, заглядывая в окна, но мест не было.

- Может быть, кто-нибудь сойдет в Брешии, - сказал швейцар.

- В Брешии еще сядут, - сказал пулеметчик. Я простился с ними, и они пожали мне руку и ушли. Они оба были расстроены. Все мы, оставшиеся без мест, стояли в коридоре, когда поезд тронулся. Я смотрел в окно на стрелки и фонари, мимо которых мы ехали. Дождь все еще шел, и скоро окна стали мокрыми, и ничего нельзя было разглядеть. Позднее я лег спать на полу в коридоре, засунув сначала свой бумажник с деньгами и документами под рубашку и брюки, так что он пришелся между бедром и штаниной. Я спал всю ночь и просыпался только на остановках в Брешии и Вероне, где в вагон входили еще новые пассажиры, но тотчас же засыпал снова. Одну походную сумку я подложил себе под голову, а другую обхватил руками, и кто не хотел наступить на меня, вполне мог через меня перешагнуть. По всему коридору на полу спали люди. Другие стояли, держась за оконные поручни или прислонившись к дверям. Этот поезд всегда уходил переполненным.

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава двадцать пятая

Была уже осень, и деревья все были голые и дороги покрыты грязью. Из Удине в Горицию я ехал на грузовике. По пути нам попадались другие грузовики, и я смотрел по сторонам. Тутовые деревья были голые, и земля в полях бурая. Мокрые мертвые листья лежали на дороге между рядами голых деревьев, и рабочие заделывали выбоины на дороге щебнем, который они брали из куч, сложенных вдоль обочины дороги, под деревьями. Показался город, но горы над ним были отрезаны туманом. Мы переехали реку, и я увидел, что вода сильно поднялась. В горах шли дожди. Мы въехали в город, минуя фабрики, а потом дома и виллы, и я увидел, что еще больше домов разрушено за это время снарядами. На узкой улице мы встретили автомобиль английского Красного Креста. Шофер был в кепи, и у него было худое и сильно загорелое лицо. Я его не знал. Я слез с. грузовика на большой площади перед мэрией; шофер подал мне мой рюкзак, я надел его, пристегнул обе сумки и пошел к нашей вилле. Это не было похоже на возвращение домой.

Я шел по мокрому гравию аллеи и смотрел на виллу, белевшую за деревьями. Окна все были закрыты, но дверь была распахнута. Я вошел и застал майора за столом в комнате с голыми стенами, на которых висели только карты и отпечатанные на машинке бумажки.

- Привет! - сказал он. - Ну, как здоровье? - Он постарел и как будто ссохся.

- В порядке, - сказал я. - Как у вас дела?

- Все уже кончилось, - сказал он. - Снимите свое снаряжение и садитесь.

Я положил рюкзак и обе сумки на пол, а кепи - на рюкзак. Потом взял стул, стоявший у стены, и сел к столу.

- Лето было скверное, - сказал майор. - Вы вполне оправились?

- Да.

- Вы получили свои награды?

- Да. Все в лучшем виде. Благодарю вас.

- Покажите-ка.

Я распахнул свой плащ, чтобы видны были две ленточки.

- А самые медали вы тоже получили?

- Нет. Только документы.

- Медали придут потом. На это нужно больше времени.

- Куда вы меня теперь направите?

- Машины все в разъезде. Шесть на севере, в Капоретто. Вы знаете Капоретто?

- Да, - сказал я. Мне припомнился маленький белый городок с колокольней в долине. Городок был чистенький, и на площади был красивый фонтан.

- Вот они там. Сейчас много больных. Бои кончились.

- А где остальные?

- Две в горах, а четыре все еще на Баинзицце. Оба других санитарных отряда в Карсо, с третьей армией.

- Куда вы меня направите?

- Вы можете взять те четыре машины, которые на Баинзицце, если хотите. Смените Джино, он уже давно там. Это все ведь случилось уже после вас, кажется?

- Да.

- Скверное было дело. Мы потеряли три машины.

- Я слышал.

- Да, вам писал Ринальди.

- Где Ринальди?

- Он здесь, в госпитале. Летом и осенью ему жарко пришлось.

- Могу себе представить.

- Да, скверно было, - сказал майор. - Вы не представляете, до чего скверно. Я часто думал, как вам повезло, что вы были ранены вначале.

- Я и сам так считаю.

- В том году будет еще хуже, - сказал майор. - Возможно, они уже сейчас перейдут в наступление. Так говорят, но я не думаю. Слишком поздно. Видели реку?

- Да. Вода поднялась.

- Не думаю, чтоб наступление началось сейчас, когда в горах уже идут дожди. Скоро выпадет снег. А что ваши соотечественники? Увидим мы еще американцев, кроме вас?

- Готовится армия в десять миллионов.

- Хорошо бы хоть часть попала к нам. Но французы всех перехватят. Сюда не доедет ни один человек. Ну, ладно. Вы сегодня переночуйте здесь, а завтра утром отправляйтесь на маленькой машине и смените Джино. Я дам вам кого-нибудь, кто знает дорогу. Джино вам все расскажет. Там еще постреливают немного, но, в общем, все уже кончилось. Вам любопытно будет побывать на Баинзицце.

- Очень рад буду побывать там. Очень рад, что я опять с вами.

Он улыбнулся. - Вы очень любезны. Я устал от этой войны. Если б я уехал, не думаю, чтобы мне захотелось вернуться.

- Настолько все скверно?

- Да. Настолько и даже хуже. Идите умойтесь и разыщите своего друга Ринальди.

Я взял свой багаж и понес его по лестнице наверх. Ринальди в комнате не было, но вещи его были на месте, и я сел на кровать, снял обмотки и стащил с правой ноги башмак. Потом я прилег на кровати. Я устал, и правая нога болела. Мне показалось глупо лежать на постели в одном башмаке, поэтому я сел, расшнуровал второй башмак, сбросил его на пол и снова прилег на одеяло. В комнате было душно от закрытого окна, но я слишком устал, чтобы встать и раскрыть его. Я увидел, что все мои вещи сложены в одном углу комнаты. Уже начинало темнеть. Я лежал на кровати, и думал о Кэтрин, и ждал Ринальди. Я решил думать о Кэтрин только вечерами, перед сном. Но я устал, и мне нечего было делать, поэтому я лежал и думал о ней. Я думал о ней, когда Ринальди вошел в комнату. Он был все такой же. Разве только слегка похудел.

- Ну, бэби, - сказал он.

Я приподнялся на постели. Он подошел, сел рядом и обнял меня.

- Славный мой, хороший бэби. - Он хлопнул меня по спине, и я схватил его за плечи.

- Славный мой бэби, - сказал он. - Покажите-ка мне колено.

- Придется штаны снимать.

- Снимите штаны, бэби. Здесь все свои. Я хочу посмотреть, как вас там обработали.

Я встал, спустил брюки и снял с колена повязку. Ринальди сел на пол и стал слегка сгибать и разгибать мне ногу. Он провел рукой по шраму, соединил большие пальцы над коленной чашечкой и остальными легонько потряс колено.

- И дальше у вас не сгибается?

- Нет.

- Это просто преступление, что вас выписали. Они должны были добиться полного функционирования сустава.

- Было гораздо хуже. Нога была как палка.

Ринальди попробовал еще. Я следил за его руками. У него были ловкие руки хирурга. Я поглядел на его голову, на его волосы, блестящие и гладко расчесанные на пробор. Он согнул ногу слишком сильно.

- Уф! - сказал я.

- Вам надо было еще полечиться механотерапией, - сказал Ринальди.

- Раньше было хуже.

- Знаю, бэби. В таких вещах я смыслю больше вас. - Он поднялся и сел на кровать. - Сама операция сделана неплохо. - С моим коленом было покончено. Теперь рассказывайте.

- Нечего рассказывать, - сказал я. - Жил тихо и мирно.

- Можно подумать, что вы семейный человек, - сказал он. - Что с вами?

- Ничего, - сказал я. - А вот что с вами?

- Эта война меня доконает, - сказал Ринальди. - Я совсем скис. - Он обхватил свое колено руками.

- Oro! - сказал я.

- В чем дело? Что, у меня не может быть человеческих чувств?

- Нет. Вы, видно, провели веселое лето. Расскажите.

- Все лето и всю осень я оперировал. Я работаю без отдыха. Я один работаю за всех. Самые трудные случаи оставляют мне. Честное слово, бэби, я становлюсь отличным хирургом.

- Это звучит уже лучше.

- Я никогда не думаю. Нет, честное слово, я не думаю, я просто оперирую.

- И правильно.

- Но сейчас, бэби, дело другое. Сейчас оперировать не приходится, и на душе у меня омерзительно. Это ужасная война, бэби. Можете мне поверить. Ну, а теперь развеселите меня немножко. Вы привезли пластинки?

- Да.

Они лежали в моем рюкзаке, в коробке, завернутые в бумагу. Я слишком устал, чтобы доставать их.

- А у вас разве хорошо на душе, бэби?

- Омерзительно.

- Эта война ужасна, - сказал Ринальди. - Ну, ладно. Вот мы с вами напьемся, так станет веселее. Развеем тоску по ветру. И все будет хорошо.

- У меня была желтуха, - сказал я. - Мне нельзя напиваться.

- Ах, бэби, в каком виде вы ко мне вернулись: рассудительный, с больной печенью. Нет, в самом деле, скверная штука война. И зачем только мы в нее ввязались?

- Давайте все-таки выпьем. Напиваться я не хочу, но выпить можно.

Ринальди подошел к умывальнику у другой стены и достал два стакана и бутылку коньяка.

- Это австрийский коньяк, - сказал он. - Семь звездочек. Все, что удалось захватить на Сан-Габриеле.

- Вы там были?

- Нет. Я нигде не был. Я все время был здесь я оперировал. Смотрите, бэби, это ваш старый стакан для полоскания зубов. Я его все время берег, чтобы он мне напоминал о вас.

- Или о том, что нужно чистить зубы.

- Нет. У меня свой есть. Я его берег, чтобы он мне напоминал, как вы по утрам старались отчиститься от "Вилла-Росса", и ругались, и глотали аспирин, и проклинали девок. Каждый раз, когда я смотрю на этот стакан, я вспоминаю, как вы старались вычистить свою совесть зубной щеткой. - Он подошел к постели. - Ну, поцелуйте меня и скажите, что вы уже перестали быть рассудительным.

- Не подумаю я вас целовать. Вы обезьяна.

- Ну, ну. Я знаю, вы хороший англосаксонский пай-мальчик. Я знаю. Вас совесть заела, я знаю. Я подожду, когда мой англосаксонский мальчик опять станет зубной щеткой счищать с себя публичный дом.

- Налейте коньяку в стакан.

Мы чокнулись и выпили. Ринальди посмеивался надо мной.

- Вот подпою вас, выну вашу печень, вставлю вам хорошую итальянскую печенку и сделаю вас опять человеком.

Я протянул стакан, чтобы он налил мне еще коньяку. Уже совсем стемнело. Со стаканом в руке я пошел к окну и раскрыл его. Дождя уже не было. Стало холоднее, и в ветвях сгустился туман.

- Не выливайте коньяк в окно, - сказал Ринальди. - Если вы не можете выпить, дайте мне.

- Подите вы, знаете куда, - сказал я. Я рад был снова увидеть Ринальди. Целых два года он занимался тем, что дразнил меня, и я всегда любил его. Мы очень хорошо понимали друг друга.

- Вы женились? - спросил он, сидя на постели. Я стоял у окна, прислонясь к стене.

- Нет еще.

- Вы влюблены?

- Да.

- В ту англичанку?

- Да.

- Бедный бэби! Ну, а она вас тожэ любит?

- Да.

- И доказала вам это на деле?

- Заткнитесь.

- Охотно. Вы увидите, что я человек исключительной деликатности. А что, она...

- Ринин! - сказал я. - Пожалуйста, заткнитесь. Если вы хотите, чтоб мы были друзьями, заткнитесь.

- Мне нечего хотеть, чтоб мы были друзьями, бэби. Мы и так друзья.

- Вот и заткнитесь.

- Слушаюсь.

Я подошел к кровати и сел рядом с Ринальди. Он держал стакан и смотрел в пол.

- Теперь понимаете, Ринин?

- Да, да, конечно. Всю свою жизнь я натыкаюсь на священные чувства. За вами я таких до сих пор не знал. Но, конечно, и у вас они должны быть. - Он смотрел в пол.

- А разве у вас нет?

- Нет.

- Никаких?

- Никаких.

- Вы позволили бы мне говорить что угодно о вашей матери, о вашей сестре?

- И даже о вашей сестре, - живо сказал Ринальди.

Мы оба засмеялись.

- Каков сверхчеловек! - сказал я.

- Может быть, я ревную, - сказал Ринальди.

- Нет, не может быть.

- Не в этом смысле. Я хотел сказать другое. Есть у вас женатые друзья?

- Есть, - сказал я.

- А у меня нет, - сказал Ринальди. - Таких, которые были бы счастливы со своими женами, нет.

- Почему?

- Они меня не любят.

- Почему?

- Я змей. Я змей познания.

- Вы все перепутали. Это древо было познания.

- Нет, змей. - Он немного развеселился.

- Вас портят глубокомысленные рассуждения, - сказал я.

- Я люблю вас, бэби, - сказал он. - Вы меня одергиваете, когда я становлюсь великим итальянским мыслителем. Но я знаю многое, чего не могу объяснить. Я больше знаю, чем вы.

- Да. Это верно.

- Но вам будет легче прожить. Хоть и с угрызениями совести, а легче.

- Не думаю.

- Да, да. Это так. Мне уже и теперь только тогда хорошо, когда я работаю. - Он снова стал смотреть в пол.

- Это у вас пройдет.

- Нет. Есть еще только две вещи, которые я люблю: одна вредит моей работе, а другой хватает на полчаса или на пятнадцать минут. Иногда меньше.

- Иногда гораздо меньше.

- Может быть, я сделал успехи, бэби. Вы ведь не знаете. Но я знаю только эти две вещи и свою работу.

- Узнаете и другое.

- Нет. Мы никогда ничего не узнаем. Мы родимся со всем тем, что у нас есть, и больше ничему не научаемся. Мы никогда не узнаем ничего нового. Мы начинаем путь уже законченными. Счастье ваше, что вы не латинянин.

- Никаких латинян не существует. Это вот рассуждения латинянина. Вы гордитесь своими недостатками.

Ринальди поднял глаза и засмеялся.

- Ну, хватит, бэби. Я устал рассуждать. - У него был усталый вид, еще когда он вошел в комнату. - Скоро обед. Я рад, что вы вернулись. Вы мой лучший друг и мой брат по оружию.

- Когда братья по оружию обедают? - спросил я.

- Сейчас. Выпьем еще раз за вашу печенку.

- Это что, по апостолу Павлу?

- Вы не точны. Там было вино и желудок. Вкусите вина ради пользы желудка.

- Чего хотите, - сказал я. - Ради чего угодно.

- За вашу милую, - сказал Ринальди. Он поднял свой стакан.

- Принимаю.

- Я больше не скажу о ней ни одной гадости.

- Не невольте себя.

Он выпил весь коньяк.

- У меня чистая душа, - сказал он. - Я такой же, как вы, бэби. Я себе тоже заведу английскую девушку. Собственно говоря, я первый познакомился с вашей девушкой, но она для меня слишком высокая. И высокую девушку в сестры, - продекламировал он.

- Вы сама чистота, - сказал я.

- Не правда ли? Потому-то меня и называют Чистейший Ринальди.

- Свинейший Ринальди.

- Ну, ладно, бэби, идем обедать, пока я еще не утратил своей чистоты.

Я умылся, пригладил волосы, и мы снова сошли вниз. Ринальди был слегка пьян. В столовой еще не все было готово к обеду.

- Пойду принесу коньяк, - сказал Ринальди. Он поднялся наверх. Я сел за стол, и он вернулся с бутылкой и налил себе и мне по полстакана коньяку.

- Слишком много, - сказал я, и поднял стакан, и посмотрел в него на свет лампы, стоявшей посреди стола.

- На пустой желудок не много. Замечательная вещь. Совершенно выжигает внутренности. Хуже для вас не придумаешь.

- Ну что ж.

назад<<< 1 . . . 12 . . . 24 >>>далее