Они сели на скамейку у ворот, закурили и, посматривая в темень перед собой, долго молчали, но не тяжелым, понятным молчанием. Сбоку, уходя вправо от них, горели деревенские огни, оттуда доносились голоса, иногда срывался и затихал где-то возле клуба смех. Было не поздно, но деревня уже успокаивалась, не успев привыкнуть к ранней темноте. Голоса и звуки раздавались поодиночке и становились все реже.

Папиросы докурились; почти в одно время они бросили их себе под ноги и еще помолчали. Потом Кузьма пошевелился, сказал:

- Живешь, живешь и не знаешь, с какой стороны тебя огреют.

- Это так, - отозвался Василий.

- Еще вчера все ладно было.

- А завтра кто-то другой на очереди. Может, не из нашей, из другой деревни, а потом и до нашей снова дойдет - до меня или еще до кого. Вот и надо держаться друг за дружку.

- Да-а.

- Евгений Николаевич дает тебе, я знаю, а еще кто есть, нет?

- Пока никого. Хочу завтра к Степаниде сходить, да, однако, не шибко выгорит.

- К Степаниде? - Василий с сомнением повел головой, помолчав, сказал: А давай завалимся к ней сейчас. Вдвоем на нее надавим. Она же в бригаде у меня, может, при мне постыдится отказать.

- Пошли. Чтоб уж сразу.

- А откуда ты знаешь про Евгения Николаевича? - уже по дороге спросил Кузьма.

- Баба сказала. Да он сам, наверно, не вытерпел, доложил. Как не похвалиться - доброе дело собрался делать!

- Я теперь как космонавт, - невесело пошутил Кузьма. Куда ни пойди, вся деревня знает.

- А ты как думал? Ты теперь на двор ходи и оглядывайся, чтоб не сфотографировали. Смех смехом, а рубли твои - это уж точно - вся деревня считает.

- Сейчас Степаниде и говорить не надо, зачем пришли. Она, поди, с утра ждет.

- И место подыскала, куда прятаться.

Они засмеялись. Рядом с Василием Кузьма чувствовал себя легче, и беда его не стояла теперь комом в одном месте, а разошлась по телу, стала мягче и как бы податливей. И хоть надежды на то, что им повезет, было мало, Кузьма знал, что от Степаниды они выйдут вместе, прежде чем расходиться, будут разговаривать и, наверно, о чем-нибудь договорятся на завтра. Это его успокаивало, помогало не думать все время об одном и том же. Степанида жила в большом, на две семьи, доме вдвоем с племянницей Галькой, которая осталась ей от умершей сестры. Гальке шел семнадцатый год, но девка она была крупная и уже давно переросла Степаниду что ввысь, что вширь. Мир их почему-то не брал, и они жили как кошка с собакой; когда в избе становилось тесно, выскакивали во двор и крыли друг друга на всю деревню таким криком, что соседские собаки, оглядываясь, с поджатыми хвостами переходили на другую сторону улицы. Когда мужики вошли, Степанида засуетилась, запричитала от радости, но на ее лице появилось да так и не сошло потом настороженное выражение с одной мыслью: к чему бы это? Улыбка то и дело проваливалась, но Степанида снова водворяла ее на лицо и, суетясь, ждала. Мужики разделись, сели рядом на скамейке. На голоса из комнаты вышла Галька - в коротком, тесном ей платьице, с голыми крепкими коленками.

- Явилась! - найдя себе дело, напустилась на Гальку Степанида. Смотрите на ее, красавицу писаную. Хошь бы оделась, не показывала мужикам срамоту свою.

- А то они не видели! - лениво огрызнулась Галька.

- У-у, бесстыжие твои глаза!

- Ага, а твои не бесстыжие?

- Иди отседова.

Галька, подмигнув мужикам, ушла.

- Измаялась я с ней, - стала жаловаться Степанида. - Ой девка, не приведи господь никому такую. Сколько она из меня крови высосала!

- Ага, была там у тебя кровь, - отозвалась Галька. - У тебя там помои, а не кровь.

- Во, слыхали? Ей слово, она тебе десять. Ей десять, она тебе тыщу. И как я еще дюжу, сама не знаю. Вот счастье-то выпало под старость лет.

- Делать вам нечего, вот и грызетесь, - сказал Василий. Ты, Степанида, лучше другое скажи: неужели ты нам ничего не подашь?

Степанида растерянно прищурилась.

- Ну и хитрый ты, Василий!

- А чего тут хитрого? Я тебе прямо говорю. Мы с Кузьмой идем и про себя думаем: одна надежда. на Степаниду, она, если есть, последнее выставит.

- Ой, Василий, да я для хороших людей и сама хорошая. Когда есть, мне ее жалко, ли че ли? Для того и держу: а вдруг хороший человек зайдет, а мне и поднести нечего.

- Это правильно.

Подбирая юбки, Степанида полезла в подполье, подала оттуда зеленую, в земле, бутылку, закапанную сургучом. Кузьма, сидевший ближе к подполью, принял бутылку, прищурив один глаз, посмотрел ее на свет.

- Она, она, - заверила Степанида.

- Вот с этого бы и начинала, - повеселел Василий, - а то связалась со своей Галькой.

- Не поминай мне про ее.

Степанида вытерла бутылку о подол, поставила ее на середину пустого еще стола и побежала в амбар - видно, за закуской.

- О деньгах сразу не заговаривай, - предупредил Василий. - Обождем, когда готова будет.

- Да ты сам и скажешь.

Из комнаты вышла Галька, увидела на столе бутылку.

- Ого, уже облапошили мою тетку! Ловко вы!

- Ну и змея же ты, Галька! - рассердился Василий. - Тебя спрашивают? Еще не выросла, чтобы со мной на таком тоне разговаривать.

- Смотри-ка ты! А как с тобой прикажешь разговаривать? По батюшке или, может, по матушке?

- А, да чего с тобой говорить! Ты разве поймешь?

- Ну и не говори. Я к тебе не навязываюсь. Обидел он меня? Думаешь, я не знаю, зачем вы сюда закатились?

- Тише ты! - зашипел Василий.

- Ага, испугался? Не бойся, не скажу. Только не заедайся, понял? Я еще и помогать вам буду, если со мной по-хорошему. - Она взглянула на Кузьму, жалобным голосом сказала: Мне тетку Марию жалко. - Снова перевела взгляд на Василия. - Думаешь, если ты постарше, так имеешь право на меня покрикивать? На бабу свою покрикивай. Я к тебе не нанималась.

- 3дорова же ты горло драть, - сдерживаясь, подивился Василий.

- Ага, не на ту напал.

- Ладно вам, - стал успокаивать их Кузьма. Прибежала Степанида, засуетилась возле стола. Усаживая за стол мужиков, стала причитать обычное при гостях, заменившее молитву:

- Ничего такого нету - прямо стыд! Если бы знала, что придете, чего-нибудь бы и приготовила, а то все на скору руку. Стыд, стыд...

- Ты, Степанида, не прибедняйся. С такой закуской можно неделю гулять, - успокоил ее Василий.

- Уж ты, Василий, скажешь.

Разлили в три стакана. В точно рассчитанный момент, когда чокнулись и остановили дыхание, встряла Галька:

- А мне?

Степанида даже дернулась от злости, подалась вперед.

- Ну, скажите мне, что она не вредитель! Ведь это уметь надо! Ни раньше, ни позже, в самый раз угадала, чтоб испортить людям аппетит. Ой-ей-ей. И за что меня господь бог покарал такой холерой?

Галька, ухмыляясь, принесла стакан, поставила его перед Степанидой, в себе взяла ее стакан.

- Не трожь, окаянная сила! Кому говорю: поставь на место!

- Нальешь в этот - поставлю.

- Неохота при людях с тобой займоваться, а то бы я тебе показала, как с родной теткой разговаривать, я бы тебя научила...

- Где уж там!

- Ой, окаянная сила! Ой, окаянная сила! - запричитала Степанида, но в стакан плеснула. Галка взяла его, отлила еще в него из Степанидиного и потянулась чокаться.

- Не рано тебе наравне с мужиками пить? - не сдержался Василий.

Галька прищурила глаза, выразительно уставила их на Василия, но он продолжал:

- Еще молоко на губах не обсохло, а туда же. Что из тебя потом будет?

- Во-во, - поддакнула Степанида. - Слушай, что тебе умные люди говорят, раз уж ты родную тетку ни в грош не ставишь.

Но Галька смотрела на Василия.

- Катись-ка ты отсюда со своей лекцией, - спокойно сказала она. - Я и без тебя грамотная, понял?

- Как ты разговариваешь с человеком? - затряслась Степанида. - Он кто тебе - дядя родной? - так с ним разговаривать! Ты уж совсем, ли че ли, ума решилась?

- А пускай помалкивает, а то я его быстро на чистую воду выведу.

Кузьма под столом толкнул Василия коленкой, чтобы он отступился от Гальки.

- Ходит где-то хороший парень и не знает, что на него уж тут петля заготовлена, - не смог остановиться сразу Василий. Вот кому-то достанется золотце.

- Да уж не тебе.

- Упаси бог.

- То-то ты и заоблизывался, когда я в том платье вышла.

Кузьма перебил их:

- Может, мы в бутылку обратно сольем да вас слушать будем?

Выпили. Галька подмигнула Кузьме и показала глазами на Степаниду. Кузьма незаметно покачал головой. Гальке не терпелось видеть, как будут раскошеливать ее тетку. Вот змея! Вызвалась в помощники, а умишко детский, как бы она со своим гонором не испортила все дело.

- А ты чего в клуб не пошла? - совсем некстати спросил он ее.

Галька прищурилась.

- Мешаю, что ли? Я же вам сказала, я за вас, если он, она показала на Василия, - не будет заедаться.

- Чего это, чего? - насторожилась Степанида.

- Проехали, - отрезала Галька.

Кузьма замер. Разговаривать с Галькой было опасно. Она и понятия не имела о том, что существуют обходные маневры, или считала их лишними для своей тетки, с которой, мол, не стоит цацкаться, а надо, как курицу, хватать, пока она сидит на месте, и щипать. Нахмурившись, Кузьма показал ей, чтобы она помалкивала. Галька отвернулась.

- А ты чего, тетка, не допиваешь? - разглядела она. - Всех хитрей хочешь быть?

- Э, нет, так у нас не пойдет, - приподнялся Василий. - Что же ты это, хозяюшка? Давай, давай. Так у нас не делают.

- Ой, да я с ее хвораю, - стала отказываться Степанида.

- Ты, Степанида, чудная, как я на тебя погляжу: я, значит, не буду пить, чтобы и вы, гости дорогие, на меня глядючи, тоже кончали это дело. Так выходит?

- Да ты что, Василий, зачем ты на меня так говоришь? Разве я такая? Ты скажешь так скажешь. Разве мне ее жалко? Да пейте всю, для того и достала.

- Без тебя не можем, ты хозяйка.

- Сейчас, сейчас. - Степанида заторопилась, допила. - Ты, Василий, прямо обидел меня. Я теперь все буду думать про это. Да мне для хороших людей ничего не жалко. Посмотрим, - сказала Галька.

- Чего это ты, змея подколодная, собралась смотреть?

Кузьма торопливо сказал:

- Наверно, в кино собралась, а на билет нету. Ухажера еще не заимела, чтоб на свои водил.

- Да ее, кобылу, все киномеханики бесплатно пускают. У ей вся деревня ухажеры. Доброго человека с рублем не пустят, а она, откуда ноги растут, вертанет, и денег не надо. Прямо Василиса Прекрасная - куды тебе с добром! Я оттого и в кино это не хожу, что мне за ее перед народом стыдно.

У Гальки раздулись ноздри, но Кузьма не дал ей взорваться.

- Давайте еще по одной, - сказал он. - Тебе, Галька, налить?

- Назло ей буду пить, чтоб она от жадности лопнула.

- У-у, язва! Ждет не дождется моей смерти, а я ей с девяти лет заместо матери была. Поила, кормила, и вот вырастила, полюбуйтесь, хорошие люди. Все для ее делала, а от ее доброго слова не слышу. Отблагодарила!

Степанида приготовилась плакать, полезла за подолом.

- Ладно вам, - сказал Кузьма. - Давай, Степанида, выпьем, чтоб ты еще сто лет жила да беды не знала.

- Зачем мне, Кузьма, сто лет? Я уж намаялась, и правда скорей бы на покой. Работать не могу, а люди не верят. Я ведь только с виду здоровая, а изнутри вся порченая. Она вот смеется, а время подойдет, поймет, как это бывает. Поймешь, поймешь, голубушка, не подсмеивайся, - голос у Степаниды снова отвердел.

- Сколько у тебя, Степанида, в этом году трудодней? - спросил Василий.

- Двести пятьдесят.

- Да сколько не работала.

- Больная я, Василий.

- Я это к тому говорю, что ты на меня как на бригадира не обижаешься?

- Что ты, Василий, что ты - какие обиды! Где бы я столько заработала? Спасибо тебе.

- И по правлениям тебя нынче таскать не будут, минимум есть.

- Есть, есть. Нынче я спокойна, не подкопаются. А все ты со своей капустой. Я на тебя рада богу молиться, а ты выдумал, будто мне бутылку жалко. Ой, Василий, да как это тебе на ум пришло?

Василий сказал:

- А ты знаешь, Степанида, зачем мы пришли?

- Не-ет. - Степанида, не выдержав, быстро и тревожно глянула на Кузьму. - Я думала, так просто, посидеть.

- Притворяется, - безжалостно сказала Галька.

Василий одернул ее:

- Да помолчи ты! Без тебя обойдется. - Степаниде сказал: - Посидеть это само собой. Но у нас с Кузьмой к тебе еще одно дело есть. Ты слышала, что у Марии большая недостача?

- Слышать слышала, кто-то сказывал.

- Выручи их, Степанида. Дело серьезное: если завтра, послезавтра они не соберут, Марию могут забрать. А у тебя, наверно, деньги есть.

- Ой, да откуда у меня деньги?

- Дай им, Степанида. Я ото всей деревни тебя прошу. Дело такое.

- Мы скоро отдадим, - сказал Кузьма. - Мне после отчетного собрания ссуду дают. Это ненадолго.

- Вот видишь, это ненадолго, - продолжал Василий. - Они люди надежные, дай им, Степанида.

- Да если бы они у меня были, я бы не дала, ли че ли?

Галька закричала:

- Есть они у ней, есть, не верьте! Есть они у тебя, тетка! крикнула она Степаниде. - Чего ты врешь?

- А ты их у меня видала? Ты их у меня считала? - подскочила Степанида.

- Не видала и не считала, а знаю, что есть. Ты бы давно уж удавилась, если бы у тебя их не было. Ты бы их украла. Ты кулак, хуже кулака, тебя раскулачивать надо!

- Ты мне ответишь за эти слова. В суде ответишь. Ты мне ответишь! подскакивала Степанида.

- Испугала! Еще поглядим, кто ответит. Кулачиха, кулачиха!

- Тише вы! - крикнул Василий. Наступило молчание, потом Василий негромко сказал: - Ты посмотри, Степанида, может, сколько есть. Посмотри. Сама знаешь: четверо ребятишек у Марии.

- Не надо, Василий, - попросил Кузьма.

Галька взглянула на него, не пряча лица, заплакала.

- Тетку Марию жалко, - причитала она. Слез у нее было много, и они с крупного покрасневшего лица стекали на шею. Степанида нагнулась и тоже промакнула свои глаза подолом, плачущим голосом сказала:

- Мне Мария как родная. Да я бы для ее последнего не пожалела. Она мне столько добра делала.

Снова замолчали. Степанида то и дело наклонялась, вытирала подолом глаза, будто надраивала их, как пуговицы, чтобы они наконец заблестели. Наклоняясь, снизу, почти из-под стола, выглядывала на мужиков, не то всхлипывала, не то мычала.

- Хватит тебе, Гальке, реветь, - скандал Василий. - Рано еще Марию оплакивать.

- Врет она, врет! - закричала опять Галька. - Я знаю. Видеть ее не хочу.

- А не хочешь - ну и выметайся - подхватила Степанида. - Не заплачу. Хошь сейчас выметайся. Ты мне всю шею переела.

- Пойдем, Василий, - сказал,Кузьма.

- Пошли.

Они оделись и вышли. Из Степанидиной избы нарастал крик; с двух сторон деревни на него откликнулись собаки, загавкали густо и дребезжаще. Василий шагая рядом с Кузьмой, грозился, что выгонит Степаниду; из бригады. Кузьме стало все безразлично. Боль за Марию и ребятишек, вспыхнувшая за столом, когда заговорили о деньгах, теперь прошла, и недостача казалась такой же нестрашной, как это собачье гавканье. Будь что будет. Кузьма чувствовал только, что он устал и хочет спать, все остальное было неважно.

- Завтра я зайду, - сказал Василий, сворачивая к себе.

- Ага.

Кузьма остался один. Он шел на самый край деревни, в свой новый дом, поставленный для того, чтобы жить в нем, поживать да добра наживать. Деревня спала, только все еще подлаивали друг другу собаки. Спали люди, и вместе с ними спали их заботы, отдыхая для завтрашнего дня, чтобы двигаться в ту или другую сторону. А пока все оставалось на своих местах, все было неподвижно.

Кузьма пришел домой и сразу лег. Он уснул быстро и спал крепко, забыв во сне обо всем на свете.

Так закончился первый день.

Поезд рвется вперед, разбрасывая по сторонам дрожащие и тусклые на ветру огоньки. Потом огоньки пропадают, и за окном остается белесоватая, еще не налившаяся до конца темнота. Снова покажется дальний одинокий огонек, грустно посветит и отойдет, но за ним вдруг выскочат два, а то и три огонька вместе, высветят перед собой кусок земли - совсем небольшой, с крохотным: домиком и поленницей дров или углом сарая. Он сразу же отступает, его смывает темнотой! и опять надо ждать следующий огонек и следующий домик,. потому что без них как-то не по себе. Кузьма лежит и смотрит в окно. Он устал лежать без движения, смотреть в темноту, как в стену, но что еще можно делать, он не знает. Хорошо, что поезд идет и идет и город все ближе. Так, отыскивая огоньки, можно ни о чем не думать - это игра, чтобы обмануть себя. Заворочался на своей полке парень, заскрипел во сне зубами, и старуха внизу, тоже дремавшая, открывает глаза, смотрит на часы.

- Сережа, - негромко зовет она. - Проснись, Сережа.

- Я не сплю, - отзывается старик. - Так лежу.

- Время принимать лекарство.

- Если время, давай.

- Не болит сейчас?

- Нет, нет.

Кузьма ложится на спину; теперь, когда заговорили старик со старухой, можно опять послушать их и не таращиться больше в окно. Услышав голоса, снова заворочался парень и сразу же, хмурясь, приподнялся, свесил ноги.

- О-о. - Парень увидел, что старик что-то пьет из стакана. - Наш дед уже опохмелиться решил. Ничего себе.

- У тебя одно на уме, - не сердито отвечает старуха. - Сережа лекарство водой запил, а ты уж бог знает что подумал.

- А что - дед раньше-то, поди, поддавал.

- Нет, Сережа никогда не пил много. Выпивать выпивал, а пьяным я его не видела.

- А, потом все так говорят. Я, если до старости доживу, тоже буду говорить, что один квас пил.

- Скажи ему, Сережа, сам.

- А зачем? - рассудительно отвечает старик.

- И то правильно. Они теперь не поймут.

В другое время парень, наверно, сцепился бы спорить, но сейчас ему не до того. Бережно, постанывая и покряхтывая, он опускается вниз и там признается:

- Голова трещит - спасу нет!

- Как же ей, голубчик, не трещать, когда ты ее совсем замучил, говорит старуха.

- Кого замучил?

- Голову свою замучил.

Парень через силу улыбается.

- Чудная ты. Говорит, голову свою замучил. Меня баба моя пилит, что я ее замучил, а ты говоришь, голову.

- На кого вот ты теперь похож? На человека совсем не похож.

- Это дело поправимое, бабуся. Вон Кузьма, поди, знает, что такое вечернее похмелье. Лучше умереть, чем его переносить. - Парень надевает ботинки, медленно, с болью разгибается и лезет в карман пиджака. - Сейчас мы ему скажем: свят, свят, и его как не бывало. Можно дальше ехать. Дело знакомое.

Он уходит. Старуха качает вслед ему головой и вздыхает. Кузьма в зеркало видит, что старик, наблюдая за ней, чуть заметно улыбается.

- Ты что, Сережа? - спрашивает она.

- Ничего, ничего.

- Я что-нибудь не так делаю, да?

- Все так. Ты не беспокойся.

- Если не так, ты скажи.

- Обязательно скажу, я тебе всегда говорю.

- Да, да.

Кузьме и приятно слушать их разговор, и как-то неловко, словно он невзначай стал свидетелем того, что говорится только между мужем и женой. Он закрывает глаза и притворяется спящим, но лежать так скоро становится невмоготу, хочется повернуться на бок и куда-нибудь смотреть. Кузьма, как мальчишка, ерзает, с силой сдавливает глаза. И вдруг он слышит, что дверь открывают. Но это еще не парень, это проводница.

- Чай пить будете? - спрашивает она.

- Сережа, чай, - говорит старуха.

- Несите, несите. Чай - это хорошо.

Кузьма сползает вниз.

- Тоже стаканчик выпью, - говорит он.

- Обязательно надо выпить, - отвечает старуха. - Я и то подумала, не разбудить ли вас.

Пристроившись за маленьким столиком, они пьют чай, и старуха угощает Кузьму домашними печенюшками. У Кузьмы наверху в сумке есть яйца и сало, но он не решается достать их, все думает, что надо достать, и не может осмелиться. К чему им, поди, его сало? Они люди интеллигентные и говорят между собой так, будто только вчера сошлись и не успели еще друг на друга налюбоваться. А живут давно; старуха рассказывает Кузьме, что они едут к сыну в Ленинград, сын вообще-то каждое лето приезжал к ним сам, но нынче он был в заграничной командировке и не смог их навестить. Она расспрашивает Кузьму, и Кузьма отвечает, что он едет в гости к брату, с которым не виделся семь лет. Старик больше помалкивает, но слушает внимательно. Кузьме хорошо сидеть с ними, и он потом уже не стесняется их, особенно старуху, которая, оказывается, выросла тоже в деревне и деревенских уважает.

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 >>>далее