– Если мы не сможем взять его – к вам претензий не будет. Конечно, коли вы захотите устроить засаду, чтобы угробить наших людей и через них выйти на меня, – тогда другое дело… Во-первых, мы живем не в семнадцатом веке и ваши расписки сегодня же уйдут за кордон; во-вторых, если, несмотря на это обстоятельство, вы все же рискнете на пакость – я не поставлю за вашу жизнь и ломаного гроша: у меня иного выхода нет. А это вот, – Роман протянул Неуманну деньги, толстую пачку марок, – возьмите, первый гонорар, и, надеюсь, не последний.

Неуманн осторожно положил деньги в карман – будто змею прятал.

– Теперь умойтесь и будем обговаривать детали…

Неуманн пошел к реке: сгорбленный, постаревший на десять лет, жалкий и до странности маленький ростом, раньше он казался Роману значительно выше.

– Не утопится? – шепотом спросил Юха.

Роман молча покачал головой и, сорвав травинку, начал неторопливо ее покусывать.

 

«А. О. Альскому.

 

т. Альский! Приняты ли меры ускорения  и усиления работы Гохрана? Мобилизации коммунистов?

Итог: через сколько месяцев и что именно будет сделано?

Вы  виноваты будете, если вопрос будет «застревать», ибо в подобном случае Вы должны обжаловать  быстро, довести до высшей инстанции , т.е. до Политбюро. Но быстро

Летом  надо воспользоваться, а Вы прозеваете лето: предупреждаю, что всецело на Вас ляжет ответственность. Торопите и жалуйтесь мне (насчет СТО) и в Политбюро, если я не компетентен.

Ленин».

 

Проект директивы насчет работы СТО и СНК, а также Малого СНК

 

«…Недоверие к директивам, к учреждениям, к „реорганизациям“ и к сановникам, особенно из коммунистов; борьба с тиной бюрократизма и волокиты проверкой людей и проверкой фактической работы; беспощадное изгнание лишних чиновников, сокращение штатов, смещение коммунистов, не учащихся делу управления всерьез, – такова должна быть линия наркомов и СНКома, его преда и замов.

Ленин».

 

 

 

17. Разведка боем

 

Ночью в камеру к Исаеву перевели Никандрова. В слабом, неровном свете лампы, забранной металлической сеткой, лицо сокамерника показалось Исаеву отдаленно знакомым, но расспрашивать он его ни о чем не стал, понимая, что к нему этого человека подсадили неспроста: Неуманн затеял серьезную игру и баловать «подопечного» соседом просто так в его задачу, понятно, не входило.

 

«Посмотрим, как работают здешние подсадки, – подумал Исаев, укрываясь одеялом, – это тоже интересно».

 

Утро он начал с гимнастики. Занимался он гимнастикой изнурительно, до обильного пота, но сегодня старался не шуметь, прыгал только на мысочках и отдувался вполсилы: сокамерник еще спал. Вообще-то Исаев ненавидел гимнастику. Он считал, что пешие и лыжные прогулки, поездки на воды и верховая езда никак не могут гарантировать человека от падения на голову куска штукатурки или отравления угарным газом, но здесь, в тюрьме, гимнастика необходима как «инструмент дисциплины».

– Потом воняет, – услыхал он хрипловатый голос.

– Пот не дерьмо, можно перетерпеть, – ответил Исаев и обернулся. – Во-первых, вставайте, граф, вас ждут великие дела, а во-вторых, давайте знакомиться. Максим Исаев.

– Леонид Иванович Никандров.

– Не может быть! Тот самый?

– Какая разница… Тот – другой…

– Разница огромная. Понимаете, мне здесь не дают книг. Только Библию…

Никандров перебил его:

– А что Библия? Не книга, по-вашему?

– Дослушай – после казни! Так, кажется, у древних?

– Если бы вы всегда исповедовали эту истину.

Исаев расхохотался. Он смеялся долго – для того, чтобы сэкономить время на раздумья. «Значит, – думал он, – Неуманн сказал несчастному писателю, откуда я. Они его, видимо, переломали на деле Воронцова и подсадили ко мне…»

– Про меня несколько позже, Леонид Иванович. Поднимайтесь, попробуйте помахать руками, потом я сделаю вам массаж, и начнем наш реферат.

– Вы сумасшедший?

– Да. А что? Задирайте рубаху, исполню вам массаж, но завтра все равно заставлю делать ногодрыганье и руковерченье…

Исаев сел на краешек нар, возле плеча Никандрова. Тот в ужасе от него отодвинулся – не смог скрыть тяжелой, испуганной ненависти.

Исаев покачал головой и тихо, очень дружелюбно сказал:

– Леонид Иванович, вам следует завязать со мной добрые отношения.

Никандров рывком сел. Потер мятое лицо свое большой, исхудавшей пятерней, словно отгоняя наваждение, и спросил:

– Зачем? Почему я должен завязывать с вами добрые отношения?

– Не кричите… Стражники рассердятся. Задирайте рубаху. И на пузо, извольте.

В девятнадцатом, когда Исаев был офицером в пресс-группе Колчака, он попал в плен к партизанам. Он не имел права открываться даже своим. Да и откройся, кто б поверил. Поэтому, крепко отлупив «белого гада», партизаны бросили его в сарай, но под утро завязался бой с подошедшим бронепоездом адмирала, об Исаеве в пылу схватки забыли, и утром, после крепкого чая с водкой, его растер поручик Курочкин – из конных каппелевцев. Массаж сделал он мастерски, и с тех пор Исаев поверил в волшебство этого врачевания. Однажды, смеясь, сказал Бокию: «Глеб, я могу перевербовать любого стареющего разведчика на каппелевском кавалерийском массаже».

Он долго растирал Никандрова, и тот уснул со странной, тихой улыбкой на лице.

После завтрака Исаев сказал:

– А теперь давайте, до обеда дискуссия.

– У меня прогулка до обеда…

 

«Бедненький, – усмехнулся Исаев, – все ясно. Ему поручили установить для меня связь. Им важно узнать, кого я хотел бы здесь найти и как связаться с волей».

– Прогулка прогулкой, а лежать все время грех. Поднимайтесь. И давайте дискутировать стоя. Вы знаете новую теорию медицины? Нет? Если человек будет стоять по восемь часов в сутки, он гарантирует себя от язвы, геморроя и атрофии простаты.

– Дайте мне спокойно лежать…

– Не дам!

– У меня ноги болят…

– Перестанут! Поднимайтесь!

Никандров поднялся, отошел к стене.

– Вот так, – одобрительно заметил Исаев. – Очень хорошо. Итак, мы начинаем! Работая в пресс-группе покойного адмирала, я передавал телеграфом корреспонденции, которые сразу же шли в номер. Стремительность войны предполагала стремительность языка. Библия – это история, отсюда краткость, сжатость и афористичность языка. Вы заметили, никогда язык не бывает так сочен и емок, как в минуты наивысшего напряжения, когда на карту поставлена жизнь? Вспомните прошлый век: описательство – первооснова традиции. Но мир устал от расплывчатости, мир требует конкретики. В этом кроется громадная опасность для человечества, ибо конкретность зиждется на утилитаризме, на однозначной рецептуре, на едином гребешке для всех: платформа Бенито Муссолини в этом смысле поразительный образчик возможного будущего. Однако революция в обществе, вызвавшая к жизни – пусть пока еще невидную – революцию в производстве, науке и технике, неминуемо поставит к барьеру и литературу. Прежняя литература кончилась…

– Тьфу! – сказал Никандров. – Тьфу! Да никогда не кончится литература! Никогда! Противно слушать. Все вроде бы рядом с правдой, а ложь! Как может кончиться наша литература, коли она всегда страдала народными страданиями?!

– Браво! Именно это я и хотел от вас услышать. Жить страданием народа – значит быть внутренне честным, да?

– Именно.

Исаев подошел вплотную к Никандрову и сказал:

– Вы убеждены, что имеете право говорить о честности литератора после того, как вас подсадили ко мне? – Он не давал Никандрову опомниться. – Что он вам велел сделать? С кем вы должны повидаться на прогулке?!

– Вы говорили со мной, зная обо всем?

– Догадывался.

– Значит, вы… Значит, вы играли со мной?

– Это Неуманн играет с вами. А для меня вы были, есть и останетесь Никандровым, – грустно сказал Исаев. – Если устали – можете полежать десять минут. Проклятая российская черта – сострадать… На Западе враг есть враг. А мы и во враге, злодее, колупаемся. А то, что российская литература никогда не кончится, – об этом спору нет, это я дразнил вас… Скоро вас на прогулку выдернут… Там к вам, наверное, кого-то подсунут, будет вам «товарищ» говорить и просить мне весточку передать. Это их человек… Скажите, завтра возьмете… И Неуманну об этом доложитесь.

Никандров вздохнул:

– Никогда не думал, что это такое счастье: говорить – пусть даже с врагом – на хорошем русском!

– А вы поверили Неуманну, что я враг?

– Коли вы из ЧК, так кто ж вы мне? Друг, что ли?

– Ну, а если я – офицер Колчака, тогда кто я вам?

– Тогда – знакомый.

 

«Наркомвнешторг, Лежаве.

Вчера в посольстве для встречи с совторгпредом приехал глава ювелирного концерна Маршан. Он заявил, что после того, как его представителя посетил русский оценщик бриллиантов, коего он знает по прежним операциям, его концерн готов вступить с нами в деловые отношения. Смысл внесенного Маршаном предложения заключается в том, чтобы Пожамчи отобрал и привез в Ревель драгоценности – из реестра уникальных. «Пожамчи должен подобрать для нашего концерна те бриллианты и сапфиры, которые позволят мне, несмотря на риск, предложить вам продукты питания: хлеб, масло, растительные жиры и мясо, некоторые промышленные товары. Вы должны понимать, что все ювелиры мира бойкотируют вас, однако я иду на риск, учитывая наши взаимные перспективные интересы».

 

На предложение купить драгоценности Маршан ответил отказом, мотивируя это тем, что он не может нарушить корпоративного договора – бойкотировать наши драгоценности на мировой бриллиантовой бирже. На мой вопрос, каким образом, в таком случае, он сможет поставить нам продукты питания и как мы обозначим идентичность стоимости, Маршан ответил, что это все будет решено в Ревеле после того, как он посмотрит бриллианты, подобранные Пожамчи. «Ни с одним из ваших оценщиков я дел иметь не стану, ибо Пожамчи выдающийся спец в этой области и пользуется большим авторитетом на Антверпенской бирже драгоценностей». Он сказал также, что продукты и промышленные товары, которые он может нам предложить, будут куплены им через вторых и третьих людей в Швеции. Прошу решить вопрос об откомандировании Пожамчи с бриллиантами в Ревель для закупки продуктов питания.

Шорохов».

 

 

«НКФин. Замнаркома т. Альскому

Уважаемый товарищ Альский!

Прошу вас запросить в Гохране характеристику на Н. М. Пожамчи, с тем чтобы – в случае положительной оценки его работы – использовать его по линии НКВнешторга. Продолжающиеся срывы наших переговоров с французскими и голландскими, а также английскими фирмами; острая необходимость в получении оборотных средств для закупок в Швеции и Германии паровозов, плугов и оборудования для строящихся электростанций выдвигают этот вопрос в число первостепенных.

С товарищеским приветом замнаркомвнешторг

Лежава».

 

 

Телефонограмма Лежаве от Альского (НКФин).

 

«Характеристика на Пожамчи есть в его личном деле, находящемся у вас, так как он уже командировался в Ревель».

 

«В управление кадрами. Прошу оформить выезд в Ревель Н.М. Пожамчи по линии нашего наркомата.

 

Лежава».

 

 

 

18. Ключ в Париже

 

Бокий доложил Дзержинскому о провале Всеволода Владимирова через десять минут после того, как получил сообщение Романа.

Дзержинский молча расхаживал по кабинету, отпивая чай из высокого тонкого стакана. Он любил Всеволода, как, впрочем, и все те, с кем Всеволод работал. Правда, Василий Морковец, которого все знали как несколько суховатого, но знающего человека, постоянно подчеркивавшего свое батрацкое происхождение, испытывал к Владимирову чувство неприязни, которую не считал нужным скрывать.

– Почему вы не любите его? – спросил как-то Бокий.

Израненное лицо Морковца перетянуло гримасой удивления:

– А какое все это имеет отношение к работе?

– Прямое.

– Знаете, я с пацанства терпеть не мог любимчиков, а Владимиров ко всем влез; изящен, спору нет, умен… Не люблю я тех, кто со всеми норовит быть товарищем.

– Смотреть исподлобья лучше?

– У вас есть какие-нибудь конкретные пожелания, Глеб Иванович? Я готов их выполнить…

Бокий разговора продолжать не стал, но при встрече с Дзержинским заметил:

– Мне делается страшновато, когда я вижу, как Морковец растет у себя в управлении. Недобрый он человек.

– Работник неплохой, – пожал плечами Дзержинский, – если будет заноситься – одергивайте. Хватка у него мертвая, такие тоже нужны. Его отношение к Всеволоду понятно: посредственность обычно противостоит талантливости и не очень-то ее жалует…

…И сейчас, молча расхаживая по кабинету, Дзержинский отчего-то все время возвращался к этому разговору с Бокием, который был у них давно, с год назад, если не больше.

– Брать его из госпиталя, – говорил Дзержинский, – дело рискованное. Они уберут его, как только почувствуют опасность. Кто из эстонских разведчиков у вас арестован? Серьезные люди есть?

– Пока говорить трудно. Но, по-моему, серьезных людей нет… Спекулянты…

– Видимо, Всеволода обыграли немцы… Либо они поняли, что потеряли шифровальщицу, либо в связи с этим же делом Всеволод засветился… Оленецкую взяли?

– Да. Сегодня на границе.

– Козловской пока не говорите, не надо травмировать. Я ее, помнится, знал: баба взбалмошная, но честная… Что Оленецкая?

– Призналась, что работала на Нолмара. Больше ничего не говорит.

– Скажет… Дня через два побеседуйте, только осторожно, с Козловской… Она служит по ведомству Рабкрина?

– Она откомандирована в Гохран.

– А что нового в Гохране?

– Там банда, Феликс Эдмундович. Честно говоря, их бы стоило взять всех скопом.

– Факты где? Улики? Бесспорные доказательства?..

– За ними и охотимся. Если позволите, я в ближайшие день-два все вам доложу.

Дзержинский вдруг остановился, будто споткнувшись о какую-то преграду:

– А где Стопанский?

– Поляк? – спросил Бокий.

Дзержинский хмуро усмехнулся:

– Поляк здесь, я поляк.

Он умел улыбаться в самые трудные минуты.

– Я спрашиваю о подполковнике из второго отдела… которого вербовал Всеволод.

– Ах, Стопанский! Живет в «Гранд-отеле».

– Посулите ему хороший гонорар, если он завтра же сможет уехать в Ревель.

– Исаев его агент? – предположил Бокий.

– Верно. Только вот что, Глеб Иванович… Гонор и бахвальство – это главные отличительные черты шляхты. Поэтому укажите ему твердо и резко, что, если он сразу же скажет вам правду – он нам в ревельском узле не может помочь потому-то и потому-то, степень риска такая-то и такая-то, – мы уплатим ему в два раза больше, чем если он будет лгать. Коли он этим делом заинтересуется, продумайте план, дайте ему разыграть комбинацию, не торопитесь предлагать свою версию. Пусть он эту комбинацию тщательно запишет: с именами, выходами на тех или иных людей, с адресами – мы это проанализируем, проверим через наши закордонные возможности, внесем коррективы и немедленно отправим поляка в Ревель. Пусть работает.

– Роману пока ждать?

– Да.

– А если не выйдет со Стопанским?

– Следите за «Правдой», Глеб Иванович. И англичане и немцы после введения нэпа вальсируют вокруг нас… Нажмем через Красина в Лондоне, а послезавтра в Берлин уезжает Крестинский. Николай Николаевич тоже умеет нажимать. Сейчас не восемнадцатый год, сейчас с нашими людьми не так просто расправиться – можем прикрыть…

– Признаем Всеволода своим?

– Признаем, если положение окажется безвыходным: нет ничего смешнее позиции страуса, прячущего голову под крыло, – ни одно государство невозможно без разведки.

– Крик поднимется…

– А мы что, крика не слыхали? Покричат – перестанут, нам ли привыкать?

 

«М.М. Исаев завербован мною в Москве … апреля … года, отправился в Ревель по делам, связанным с подпольной работой в Петрограде. Является для генштаба человеком перспективным в ………………. аспектах; может быть использован, как ………………… Активен в своих антинемецких настроениях, воевал на русско-германском фронте. Знает большинство европейских языков. Справки о нем наведены через наши дипломатические каналы в Харбине, Токио и Пекине, поскольку М. М. Исаев воевал в рядах армии Колчака, имеет медаль „За ледовый переход“ (так у русских называется рейд генерала Каппеля, выведшего свои войска из красного окружения). Его высокие деловые и личные качества подтвердили Н. И. Ванюшин, один из идеологов белого движения на Д. Востоке, руководитель пресс-группы Колчака, полковник В. Г. Недошеин и генерал Дитерихс».

 

– Жидко, – сказал Бокий, прочитав этот план Стопанского. – Не весит… Ну, агент, ну, из подполья… Мало у вас таких?

– Не очень-то много. Агенты норовят лечь под Францию или под Альбион. Те платят получше, а бабы там дешевле.

– Хватит вам про баб… Тот, кто много о них говорит, – на поверку ничего не может. Вы молчите уж лучше об этом, пан Стопанский…

– Работать на вас мне так или иначе придется, но принимать к исполнению чекистский кодекс пуританства – увольте.

– Я не собираюсь вас перевоспитывать, упаси боже! Вас тогда немедленно в Варшаве посадят в каталажку – с нашим-то кодексом…

– Браво! Благодарю, не надо!

– Игнатий Казимирович, вы говорили, что генерал Гозяк алчен до безобразия. Не заинтересует ли его такая версия? – спросил Бокий и подтолкнул Стопанскому листок бумаги, где было написано следующее: «Исаев имеет серьезные контакты с московским валютным подпольем. Никаких точных данных об этом он мне не сообщил, но намеревался ехать в Ревель именно для того, чтобы получить средства, которые дельцы перекачивают из России в целях собственной наживы, а никак не в интересах антибольшевистского подполья. Считаю, что в Ревеле, установив за Исаевым соответствующее наблюдение, мы сможем, во-первых, создать ему определенные трудности, за решением которых он обратится к нам, и, во-вторых, мы имеем возможность выйти на глубоко законспирированные связи чрезвычайно крупного, широко разветвленного валютного подполья. Считал бы необходимым мою срочную командировку в Ревель, ибо у меня с Исаевым назначены явки и обговорены сроки встреч. В случае моего отсутствия ему должен будет оказать помощь третий секретарь Марек Янг. Справки об Исаеве я навел через наших людей в Харбине, Пекине и Токио: о нем отзывы самые положительные (Н. И. Ванюшин – идеолог белого движения на Д. Востоке, ушел в 1920 году в Дайрен, генерал двора Дитерихс, удалившийся ныне от дел атаман Семенов)».

– Это наших заинтересует. Я смогу посидеть дня два с Исаевым и поработать над легендой?

– Он в тюрьме, в Ревеле…

– С этого надо бы и начинать. Я ж не знаю Исаева, я не смотрел ему в глаза, я не знаю, в какой мере он стоек на допросах, я не…

– Вы этого человека знаете, – перебил его Бокий. – Он первым вас встретил на Мещанке…

– Всеволод! Страдает в остроге? С этим орешком они поломают зубы… – Он помолчал. – Операция будет дорогая.

– Но операция будет?

– На чем его взяли?

– Улик никаких. Скорее всего его подставили немцы. Те самые, на которых работал наш дипломат…

– Работал? – подчеркнув окончание, переспросил Стопанский. – Быстро! Примите поздравления… Браво!

– Без вас мы бы его не нашли, Игнатий Казимирович.

– Серьезный был человек?

– В определенной мере.

– Благодарю за исчерпывающее разъяснение.

– Так что? Беретесь?

– Время? Сроки? Когда начинать?

– Вчера.

– Браво! Я спрашиваю вас серьезно.

– Я вполне серьезно отвечаю – вчера. Сегодня, во всяком случае. Шифровки от Ванюшина и Дитерихса мы вам подготовим – это в наших возможностях. Попросите ваших встретиться в Москве с Урусовым; вот адрес, – подвинул Бокий листочек бумаги, – запомните так, брать с собой не надо. И пусть завтра составят запрос в Ревель: как себя ведет Исаев.

– С кем я прорепетирую беседы? Если бы вы поверили мне раньше, я бы все это обговорил с Всеволодом.

– Его арест в наши планы не входил.

– Не верите вы мне… Не нужны мне ваши секреты, я от своих устал… Право, я помогать вам хотел: у нас такая безысходность, так все друг от друга отгорожены заборами, что мне, с моим характером, у вас лучше… Вы правы: я больше говорун по женской части, но если трезво разобраться, это бунт против наших устоев. Вы не смейтесь. Брак у нас – кабала, мещанство. И развод получить нельзя – мове тон, конец карьере! А что я могу делать, кроме как быть разведчиком?

– Шпионом…

– Перестаньте, – поморщился Стопанский. – Разведчик, шпион – и то и другое в равной мере мужественно. И нечего нам делить мир на чужих шпионов и своих разведчиков. Дома я теперь шпион, а не разведчик… Ладно, давайте отвлечемся от умозрительных споров…

назад<<< 1 . . . 17 . . . 26 >>>далее