Сеня был уже дома, когда пришел Иван.
— Что так скоро? — спросил Иван.
— Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал.
— Чего доказал?
— Что он без меня совсем пропадет.
— Чем доказал-то?
— Молчал.
— Ну?
— Ну, она нас обоих выгнала.
— Обои вы комики… Как дети, честное слово.
— Нет, пусть он теперь не вякает.
— Что, девок, что ли, не хватает в деревне?
— Они не такие…
— Зря ты, Сенька… Ты же видишь, не любит она тебя.
Сеня — в майке и в длинных трусах — задумался около сундука.
— Видать-то я вижу, братка, — серьезно и грустно сказал он. — А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут… болит. И ничего не могу сделать. Девки есть… полно. Но все не такие.
— Чем она тебе так уж?..
— Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроумный какой-то становлюсь, жизнерадостный… Счас уж — какое горе, и то… вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил.
Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слушал брата, то ли думал о чем-то своем.
— А так просто жениться — лишь бы жениться — неохота. Вон ребята женются… Год-два поживут — и уже надоели друг другу. Он норовит, как бы скорей из дому да выпить с дружками, она — ругается. И как скоро ругаться выучиваются! Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?.. Ни себе, ни людям. Охота не так.
— Всем охота, — сказал Иван. — Не всегда получается. Ты сам крепко виноват: смеются над тобой люди…
— Они ж не со зла.
— Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та… вся открытая. А есть любители — кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так — от скуки: интересно посмотреть, как скорчишься.
— Да меня вроде ничего… любят.
— Хм…
— Так ведь и я их люблю! Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные… Жалко порой делается.
— Мало били… не рассуждал бы так.
— Тебе что, часто попадало?
— Я так, к слову. — Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в шайку. — Это хорошо, что ты парень веселый. Но иногда надо и зубы показать. А то заласкают, как… собаку шалавую, и последний кусок отнимут, и ничего не сделаешь. Пора это понимать, тебе уж, слава Богу, двадцать шестой годик — не ребенок.
Помолчали.
Иван прошелся по избе, остановился у окна.
— Тишина на улице… Ни песен, ни гармошки. Как повымерло все.
— Наработались люди — не до песен.
— Раньше-то что, не работали, что ли?
— Молодежи больше было.
— А где Ванька Свистунов? Тоже уехал?
— Ванька милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо живет, дом недавно себе поставил.
— А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька.
— С Петькой я вместе в армию уходил. Меня-то в первый же год помяло в танке, а он дослужил. Отслужил и завербовался куда-то. Не знаю даже где. А Колька на агронома выучился, тоже в районе живет.
— Нда-а…
— Да жить можно! — сказал Сеня, словно возражая кому. — От самих себя много зависит. Бежали-то когда? Когда действительно жрать нечего было. Счас же нет этого. Так уж… разбаловались люди, от крестьянской работы отвыкли. Учиться многие едут. Вот и нет никого. Ужинать будешь?
— А ты?
— Я не хочу что-то.
— Я тоже.
— Ты где был-то?
— К Ваське Девятову заходил. Чего-то мне, Сенька, мысли всякие в башку полезли… Шел счас дорогой, раздумался…
— Какие мысли?
— Всякие. Нехорошо как-то стало.
— Залезла бы тебе одна мысль в голову — вот было бы дело.
— Какая?
— Остаться здесь. Я не из-за себя, а так… вообще. А чего? Все равно же… семьи там нету…
— А ты сам не подумывал уехать отсюда? — спросил Иван.
— Нет. Я один-то год в армии и то едва прослужил — тянет домой.
— Привык бы. Меня первое время тоже тянуло…
— Сам же говоришь: покос снится.
— Покос снится. Вообще, какой бы сон ни увидел — все я вроде вот в этой избе.
Помолчали.
— Он сколько в больнице лежал?
— Месяц. Потом меня вызвали: вези, говорят, домой.
— Он знал или нет, что у него?..
— Нет. Может, догадывался последнее время. Один раз, недели за полторы, подозвал к себе и говорит: «Я знаю, у меня рак». Я успокоил его, бумажки всякие начал совать — вот, мол, гляди, тут написано. Меня в больнице научили. А последние три дня знал, что умирает…
— Что говорил?
— Ничего. Молчал. Тебя ждал…
— Пораньше бы телеграмму-то дал.
— Я думал, поживет еще. Кхах… Не надо про это… Забудешься — вроде ничего, а как… это… Лучше не надо.
— Не буду.
— С семьей-то почему не получилось?
— Та… длинная история. И поганая. Спуталась она там с одним… На работе у себя. Ну ее к… Тоже не хочу об этом.
— Любил?
— Дочь жалко… Иной раз подкатит вот сюда — хоть на стенку лезь.
— Видаешь ее?
— Переехали они… В другом городе. Не надо, Сеня.
Долго молчали.
— Остался бы здесь, правда.
— Давай спать, поздно уже. Тебе ж на работу рано.
Выключили свет, легли.
Но не спалось обоим — лежали с открытыми глазами, думали.
…Утром чуть свет к братьям пришла Валя.
— Поднялись? Здравствуйте! Давайте сготовлю вам чего-нибудь… — Сразу в маленькой избе сделалось как будто просторней, светлее, когда появилась она и зазвучал ее молодой, сильный, свежий голос. — Сеня, давай за картошкой!.. Мясо-то есть?
— Господи! — воскликнул Сеня. — Завались! В погребе.
— Давай в погреб! А я пока приберусь маленько, а то заплесневеете тут. Иван, собирай половик, неси на улицу — вытрясем. Шевелитесь, ядрена мать! Мне тоже на работу надо.
Сеня побежал в погреб. Иван неумело — ногой — начал было скатывать половик.
— Да не так, Господи! Руками! Спина, что ли, отвалится — нагнуться-то боишься? Вот так… Неси. Я сейчас выйду. Отвык от деревенской работы?
— Какая это деревенская?..
— Она тут всякая, милок. У нас вон ребята коров доят, ничего.
— Брось ты?
— Чего? Поломались маленько и пошли. Комсомол помог, правда. Еще как доят-то!..
— Руками?
Валя засмеялась.
— Счас аппараты есть. Но и аппарат тоже не ногами управляется. Первое время матерились, а потом ничего… Смешно только смотреть на них. Неси.
Иван взял половик, понес во двор. Валя шла следом. Развернули половик, начали трясти. Сеня вылез из погреба с куском мяса.
— Картошки я начищу.
— Давай.
Мимо ворот по улице прошел на работу Микола. Увидев Валю во дворе Громовых, склонил голову и прибавил шаг.
— Что же не здороваешься, Коль? — крикнула Валя.
Микола буркнул что-то и свернул в переулок.
Валя посмотрела на Ивана и засмеялась.
— Чего ты?
— Так. Смешинка в рот попала. Держи крепче… Пыли-то! Жени ты его ради Христа, Иван. А то старуха-то измучилась…
— Какая старуха?
— Тетка Анисья-то ваша. Шутка в деле — с конца на конец деревни ходить старой, хозяйничать тут.
— Он же говорит, в столовой ест.
— Да ест — одно, а прибрать вот, помыть, постирать…
Выскочил Сеня на крыльцо.
— Жарить будем или как?
— Это — как хотите.
— Иван?
— Мне все равно.
— Поджарим.
— Неси, хватит.
Иван свернул половик, и они ушли с Валей в избу.
На крыльцо опять вскочил счастливый Сеня… Пробежал по двору, набрал дров, снова исчез в избе.
…А над деревней, над полями вставало солнце… Тихо загорался нежаркий, светлый осенний день. Незримые золотые колокольчики высоко и тонко вызванивали прозрачную музыку жизни…
— Хо-о, Валюха!.. — Сеня отвалился от стола. — На весь день наелся.
— Едок, — упрекнула Валя. — Съел-то всего ничего. Вот оттого и не вырос — ешь мало.
— Начинается старая песня, — недовольно заметил Сеня. — Шел я лесом-просекой…
— Спасибо, Валя, — сказал Иван.
— На здоровье.
Сеня заторопился на работу.
— Закурим, братка, и я побежал. Надо еще свой «шевролет» собрать. На ходу сыпется, зараза.
Валя принялась убирать со стола. С затаенной надеждой глянула на Ивана.
Сеня прихватил из-под кровати какие-то железки, остановился на пороге.
— Не тоскуй здесь один-то. Хоть, возьми у дяди Ефима ружьишко, перепелов сходи постреляй. Они жирные сейчас. Вечером похлебку заварим. Или порыбачь… Удочки в кладовке, в углу…
— Сеня, — сказал вдруг Иван, — возьми меня с собой.
Валя и Сеня посмотрели на него.
— Зачем? — спросил Сеня.
— Ну… посмотреть поля родные…
Валя усмехнулась и качнула головой.
— Поехали! — сказал довольный Сеня.
…Посреди поля стоят комбайн и грузовик. Неподалеку — «начальственный» «газик». В «газике» директор совхоза. Рядом стоит комбайнер.
Из-под грузовика торчат ноги шофера.
Сеня с Иваном подлетели на мотоцикле, вздымая за собой вихрь пыли. Сеня издали заорал:
— По пятьдесят восьмой пойдешь! Понял? — Осадил мотоцикл, взял гаечный ключ и пошел к шоферу. Тот торопливо вылез из-под капота. — Развинчивай!
— Сеня…
— Быстро! А то я тебе счас нос отверну и к затылку приставлю.
— Не я же взял-то, разорался.
— А кто взял?
— Вон. — Шофер кивнул в сторону директора. Тот уже шел к ним.
— Здравствуй, Сеня.
— Что же получается: я…
— Подожди, Сеня, я сейчас все объясню. Этот охламон залил в картер грязное масло и побил вал. А так как тебя нет…
— Что, меня век, что ли, не будет?
— Но комбайн-то стоит. А твоя все равно разобрана…
— Ее собрать — полчаса.
— Ну..
— Что же я-то делать буду?!
— Надо достать вал.
— Где? — Сеня подбоченился, склонил голову набок, — Интересуюсь, где? Адрес.
— Чего-нибудь надо придумать, Сеня. Такое положение…
Иван наблюдал эту сцену со стороны.
— Ну тогда я рожу его. — Сеня высморкался на стерню. — Если получится — можно двойняшку.
Шофер, незнакомый Ивану, хмыкнул и сочувственно заметил:
— Трудно тебе придется.
— Чего трудно? — повернулся к нему Сеня.
— Рожать-то. Он же гнутый, спасу нет… — Он кивнул на свой израненный вал, валявшийся тут же.
Сеня пошел на него с ключом. Шофер отскочил.
— Сенька!..
— Ладно, Сеня, брось его, — сказал директор. И прикрикнул на шофера:
— Делай свое дело! Остряк… Ты мне еще за вал выплатишь.
Шофер полез под капот. Директор взял Сеню под руку, отвел в сторону.
— Знаешь, у кого есть валы?
— У Макара?
— У Макара.
— Не даст. Вообще, я не хочу иметь с ним ничего общего.
— Хочешь не хочешь, а надо выходить из положения. Я бы сам поехал. Но мне он принципиально не даст. Ты как-нибудь на обаяние возьми его…
— Я его взял вчера на обаяние… Ладно, попробую.
— Попробуй.
Сеня с Иваном уехали.
…Через десять минут они подлетели к правлению колхоза «Пламя коммунизма». Сеня опять высморкался, молодцевато взбежал на крыльцо… и встретил в дверях Макара Сударушкина. Тот собирался куда-то уезжать.
— Привет! — воскликнул Сеня. — А я к тебе… С добрым утром! — Сударушкин молча подал руку и подозрительно посмотрел на Сеню.
— Как делишки? Жнем помаленьку? — затараторил Сеня.
— Жнем, — сказал Макар.
— Мы тоже, понимаешь!.. Фу-у! Дни-то, а?.. Золотые денечки стоят!
— Ты насчет чего? — спросил Сударушкин.
— Насчет коленвала. Подкинь парочку.
— Нету. — Макар легонько отстранил Сеню и пошел с крыльца.
— Слушай, монумент!.. — Сеня пошел за ним следом. — Мы же к коммунизму подходим… Я же на общее дело…
Макар невозмутимо шагал к своей «Волге».
— Дай пару валов!! — рявкнул Сеня.
— Не ори.
— Дай хоть один. Я же отдам… Макар.
— Нету.
— Кулак, — сказал Сеня, останавливаясь. — На критику обиделся?
— Осторожней, — посоветовал Макар, залезая в «Волгу». — Насчет кулаков поосторожней.
— А кто же ты?
— Поехали, — сказал Макар шоферу.
«Волга» плавно тронулась с места.
Сеня завел мотоцикл, догнал «Волгу», крикнул:
— Поехал в райком!.. Жаловаться. Готовь валы! Штук пять!
— Передавай привет в райкоме! — сказал Макар.
Сеня дал газку и обогнал «Волгу».
Когда выехали опять в степь, Иван попросил:
— Завези меня домой, Сеня.
— Чего?
— Да… неловко мне как-то: люди делом заняты, а я, как… этот, как тунеядец. Да еще не знаю никого… Сколько много людей новых! Все приезжие, что ли?
— Есть приезжие. А Мишку-то Докучаева ты разве не знал?
— Какого Мишку?
— А шофер-то? Лаялся-то я с которым…
— Это Мишка?!
— Мишка.
— Не узнал. Гляди-ка!.. А директор приезжий?
— Он вообще-то из нашего района. В райкоме раньше работал, попросился в совхоз. Сам попросился. Толковый мужик. А Макар — кулак.
— Ты не боишься так с ними разговаривать-то?
— А чего? — удивился Сеня.
— Да нет, я так… Ссади меня здесь, я пешком пройдусь.
Сеня остановился.
Иван слез и пошел по малой тропинке в деревню.
— Не скучай там! — крикнул Сеня. И газанул — поехал, оставляя за собой пыльный шлейф.
Иван догнал по дороге медленно двигающуюся подводу.
Молодой человек, очень не деревенский на вид, вез на дрожках листовое железо.
— Отца хоронить приезжали? — спросил молодой человек.
— Да, — ответил Иван. — Только не успел.
— Он был безнадежен.
— А вы кто?
— Я здешний доктор. Он у нас лежал.
Иван с удивлением посмотрел на молодого человека — очень уж он не походил на доктора.
— Хороший старик, — продолжал доктор. — Совестливый. Сам попросился из больницы — неудобно, что за ним ухаживают, судно подкладывают. Не привык, говорит, так. Ну, как там город поживает?
— Поживает… Что ему?
Молодой человек вдруг посмеялся своим мыслям.
— Видите, как у нас: поменялись местами. Я — коренной горожанин.
— Вы, что же, совсем сюда?
— Нет… Не думаю, — честно сказал доктор. — Наверно, как все: отработаю свои три года и поеду в свой город. А вас не тянет сюда?
— Как вам сказать… — замялся Иван.
— Значит, не тянет. — Молодой человек весело посмотрел на Ивана. — «Знать, в далекий тот век жизнь не в радость была, коль бежал человек из родного села». Так раньше певали? Все нормально, все естественно…
— Куда это железо-то?
— Холодильник будем делать. Выроем глубокую землянку, изнутри обошьем деревом и железом… Сам додумался: медикаменты хранить. Едва выбил железо — дошли до личных оскорблений с директором совхоза. Он говорит: буду жаловаться, а я: не буду ваш плеврит лечить. У него, видите ли, плеврит, так вот пусть дальше шагает с ним. Придет на прием, я ему велю клизму поставить… — Доктор весело поглядывал на Ивана.
— Но он же дал. Железо-то. — Иван тоже настроился на веселый лад. Как-то удивительно легко было с доктором.
— Да, но обозвал молокососом.
— А вы его как?
— Я? Я почему-то назвал его веником. Хотя почему веник? Сам не знаю.
Иван засмеялся.