АРТУР КОНАН ДОЙЛ

 "ГЛОРИЯ СКОТТ"

     - У меня здесь  кое-какие  бумаги,  -  сказал  мой  друг Шерлок  Холмс, когда мы зимним вечером сидели у огня. - Вам не мешало бы их просмотреть,  Уотсон.  Это  документы,  касающиеся одного  необыкновенного  дела  -  дела  "Глории  Скотт". Когда мировой судья Тревор прочитал вот эту записку, с  ним  случился удар, и он, не приходя в себя, умер.

     Шерлок Холмс достал из ящика письменного стола потемневшую от времени  коробочку,  вынул  оттуда  и  протянул мне записку, нацарапанную на клочке серой бумаги. Записка заключала  в  себе следующее:

     "С  дичью  дело, мы полагаем, закончено. Глава предприятия Хадсон, по сведениям,  рассказал  о  мухобойках  все.  Фазаньих курочек берегитесь".

     Когда  я оторвался от этого загадочного письма, то увидел, что Холмс удовлетворен выражением моего лица.

     - Вид у вас довольно-таки озадаченный, сказал он.

     - Я  не  понимаю,  как  подобная  записка  может  внушить кому-нибудь ужас. Мне она представляется нелепой.

     - Возможно.  И  все-таки факт остается фактом, что вполне еще  крепкий  пожилой  человек,  прочитав  ее,  упал,  как   от пистолетного выстрела.

     - Вы  возбуждаете  мое  любопытство,  -  сказал я. - Но почему вы утверждаете, что мне необходимо ознакомиться  с  этим делом?

     - Потому что это - мое первое дело.

     Я  часто  пытался выяснить у своего приятеля, что толкнуло его в область расследования уголовных дел, но до сих пор он  ни разу  не  пускался  со  мной  в  откровенности. Сейчас он сел в кресло и разложил бумаги  на  коленях.  Потом  закурил  трубку, некоторое время попыхивал ею и переворачивал страницы.

     - Вы  никогда  не  слышали  от меня о Викторе Треворе? - спросил Шерлок Холмс. - Он  был  моим  единственным  другом  в течение  двух  лет,  которые  я  провел  в  колледже.  Я не был общителен, Уотсон, я часами оставался  один  в  своей  комнате, размышляя  надо всем, что замечал и слышал вокруг, - тогда как раз я и начал создавать свой метод. Потому-то я и не сходился в колледже с моими сверстниками. Не такой уж я  любитель  спорта, если  не  считать бокса и фехтования, словом, занимался я вовсе не тем, чем мои сверстники, так что точек соприкосновения у нас было маловато.  Тревор  был  единственным  моим  другом,  да  и подружились-то  мы  случайно,  по  милости его терьера, который однажды утром вцепился мне в лодыжку, когда я  шел  в  церковь. Начало  дружбы  прозаическое, но эффективное. Я пролежал десять дней, и Тревор ежедневно приходил справляться о моем  здоровье.

На  первых  порах  наша  беседа  длилась не более минуты, потом Тревор стал засиживаться, и к концу семестра мы с ним были  уже близкими  друзьями.  Сердечный и мужественный, жизнерадостный и энергичный, Тревор представлял собой  полную  противоположность мне,  и все же у нас было много общего. Когда же я узнал, что у него, как и у меня, нет друзей, мы сошлись с ним еще короче.

     В конце концов он предложил мне провести каникулы в имении его отца в Донифорпе, в Норфолке,  и  я  решил  на  этот  месяц воспользоваться его гостеприимством...

     У старика Тревора, человека, по-видимому, состоятельного и почтенного,  было имение. Донифорп - это деревушка к северу от Лагмера, недалеко от Бродз.  Кирпичный  дом  Тревора,  большой, старомодный,  стоял  на  дубовых сваях. В тех местах можно было отлично поохотиться на уток, половить  рыбу.  У  Треворов  была небольшая,  но  хорошо  подобранная библиотека. Как я понял, ее купили у бывшего владельца вместе с домом. Кроме  того,  старик Тревор   держал  сносного  повара,  так  что  только  уж  очень привередливый человек не провел бы здесь приятно время.

     Тревор давно овдовел. Кроме моего друга, детей у  него  не было.  Я  слышал,  что  у  него была еще дочь, но она умерла от дифтерита в Бирмингеме, куда ездила погостить. Старик,  мировой судья,  заинтересовал меня. Человек он был малообразованный, но с недюжинным умом и очень сильный физически. Едва ли  он  читал книги, зато много путешествовал, много видел и все запоминал. С виду  это был коренастый, плотный человек с копной седых волос, с загорелым, обветренным лицом и голубыми глазами. Взгляд  этих глаз  казался  колючим,  почти свирепым, и все-таки в округе он пользовался репутацией человека доброго и щедрого,  был  хорошо известен как снисходительный судья.

     Как-то  вскоре  после моего приезда, мы сидели после обеда за  стаканом  портвейна.  Молодой  Тревор  заговорил   о   моей наблюдательности  и  моем  методе  дедукции,  который  мне  уже удалось привести в систему, хотя тогда  я  еще  не  представлял себе  точно,  какое  он найдет применение в дальнейшем. Старик, по-видимому, считал, что его сын преувеличивает мое искусство.

     - Попробуйте ваш метод на мне, мистер Холмс, - со смехом сказал он: в тот день он был в отличном расположении духа, - я прекрасный объект для выводов и заключений.

     - Боюсь, что о вас я немногое могу рассказать, - заметил я. - Я лишь могу  предположить,  что  весь  последний  год  вы кого-то опасались.

     Смех  замер  на  устах  старика,  и он уставился на меня в полном недоумении.

     - Да, это правда, - подтвердил он и обратился к сыну: - Знаешь, Виктор,  когда  мы  разогнали  шайку  браконьеров,  они поклялись,  что  зарежут нас. И они в самом деле напали на сэра Эдвара Хоби. С тех пор я все  время  настороже,  хотя,  как  ты знаешь, я не из пугливых.

     - У  вас  очень  красивая  палка,  -  продолжал я. - По надписи я определил, что она у  вас  не  больше  года.  Но  вам пришлось  просверлить  отверстие  в  набалдашнике и налить туда расплавленный свинец, чтобы превратить палку в грозное  оружие. Если  б  вам  нечего  было  бояться, вы бы не прибегали к таким предосторожностям.

     - Что еще? - улыбаясь, спросил старик Тревор.

     - В юности вы часто дрались.

     - Тоже верно. А это как вы узнали?  По  носу,  который  у меня глядит в сторону?

     - Нет,  - ответил я, - по форме ушей, они у вас прижаты к голове. Такие уши бывают у людей, занимающихся боксом.

     - А еще что?

     - Вы  часто  копали  землю  -  об  этом  свидетельствуют мозоли.

     - Все, что у меня есть, я заработал на золотых приисках.

     - Вы были в Новой Зеландии.

     - Опять угадали.

     - Вы были в Японии.

     - Совершенно верно.

     - Вы были связаны с человеком, инициалы которого Д. А., а потом вы постарались забыть его.

     Мистер   Тревор   медленно   поднялся,  устремил  на  меня непреклонный, странный, дикий взгляд  больших  голубых  глаз  и вдруг  упал  в  обморок  -  прямо на скатерть, на которой была разбросана ореховая скорлупа. Можете себе представить,  Уотсон, как  мы  оба,  его  сын  и  я,  были  потрясены. Обморок длился недолго. Мы расстегнули мистеру Тревору  воротник  и  сбрызнули ему лицо водой. Мистер Тревор вздохнул и поднял голову.

     - Ах,  мальчики!  -  силясь  улыбнуться,  сказал  он. - Надеюсь, я не испугал вас? На вид я человек сильный, а сердце у меня слабое, и оно меня иногда подводит. Не знаю, как  вам  это удается,  мистер Холмс, но, по-моему, все сыщики по сравнению с вами младенцы. Это - ваше призвание, можете поверить человеку, который кое-что повидал в жизни.

     И,  знаете,  Уотсон,  именно  преувеличенная  оценка  моих способностей  навела  меня на мысль, что это могло бы быть моей профессией, а до  того  дня  это  было  увлечение,  не  больше. Впрочем,  тогда я не мог думать ни о чем, кроме как о внезапном обмороке моего хозяина.

     - Надеюсь, я ничего не сказал такого, что  причинило  вам боль? - спросил я.

     - Вы  дотронулись до больного места. Позвольте задать вам вопрос: как вы все узнаете, и что вам известно?

     Задал он этот вопрос полушутливым тоном, но в глубине  его глаз по-прежнему таился страх.

     - Все очень просто объясняется, - ответил я. - Когда вы засучили  рукав,  чтобы втащить рыбу в лодку, я увидел у вас на сгибе локтя буквы Д. А. Буквы были все еще видны, но размазаны, вокруг них на коже расплылось пятно -  очевидно,  их  пытались уничтожить.  Еще  мне  стало  совершенно ясно, что эти инициалы были вам когда-то дороги, но впоследствии  вы  пожелали  забыть их.

     - Какая   наблюдательность!   -  со  вздохом  облегчения воскликнул мистер Тревор. - Все  так,  как  вы  говорите.  Ну, довольно  об  этом.  Худшие  из  всех призраков - это призраки наших былых привязанностей. Пойдемте покурим в бильярдной.

     С этого дня к  радушию,  которое  неизменно  оказывал  мне мистер  Тревор,  примешалась  подозрительность.  Даже  его  сын обратил на это внимание.

     - Задали вы моему отцу задачу, - сказал мой друг. -  Он  все  еще  не  в  состоянии  понять,  что  вам  известно,  а что неизвестно.

     Мистер Тревор не подавал вида, но это, должно быть, засело у него в голове, и он часто поглядывал на меня украдкой.

     Наконец я убедился, что  нервирую  его  и  что  мне  лучше уехать.

     Накануне  моего  отъезда  произошел случай, доказавший всю важность моих наблюдений.

     Мы, все трое, разлеглись на шезлонгах, расставленных перед домой на лужайке, грелись на солнышке и  восхищались  видом  на Бродз,  как  вдруг  появилась  служанка и сказала, что какой-то мужчина хочет видеть мистера Тревора.

     - Кто он такой? - спросил мистер Тревор.

     - Он не назвал себя.

     - Что ему нужно?

     - Он уверяет, что вы его знаете и что ему  нужно  с  вами поговорить.

     - Проведите его сюда.

     Немного   погодя   мы   увидели  сморщенного  человечка  с заискивающим видом и косолапой походкой. Рукав его  распахнутой куртки  был  выпачкан  в  смоле.  На  незнакомце была рубашка в красную и черную клетку,  брюки  из  грубой  бумажной  ткани  и стоптанные  тяжелые башмаки. Лицо у него было худое, загорелое, глазки хитренькие.  Он  все  время  улыбался;  улыбка  обнажала желтые  кривые  зубы. Его морщинистые руки словно хотели что-то зажать в горсти - привычка, характерная для моряка.  Когда  он своей  развинченной  походкой шел по лужайке, у мистера Тревора вырвался какой-то сдавленный звук; он вскочил и побежал к дому. Вернулся  он  очень  скоро,  и  когда  проходил  мимо  меня,  я почувствовал сильный запах бренди.

     - Ну,   мой  друг,  чем  я  могу  быть  вам  полезен?  - осведомился он.

     Моряк смотрел на него, прищурившись и нагло улыбаясь.

     - Узнаете? - спросил он.

     - Как же, как же, дорогой мой! Вне всякого  сомнения,  вы - Хадсон? - не очень уверенно спросил Тревор.

     - Да, я - Хадсон, - ответил моряк. - Тридцать с лишним лет прошло  с тех пор, как мы виделись в последний раз. И вот у вас собственный дом, а я все еще питаюсь солониной из бочек.

     - Сейчас ты убедишься, что я старых друзей не забываю! - воскликнул мистер Тревор и, подойдя к моряку, что-то сказал ему на ухо. - Поди на кухню, - продолжал он уже  громко,  -  там тебе дадут и выпить и закусить. И работа для тебя найдется.

     - Спасибо,  -  теребя  прядь  волос,  сказал моряк. - Я долго бродяжничал, пора и  отдохнуть.  Я  надеялся,  что  найду пристанище у мистера Бедоза или у вас.

     - А  разве  ты  знаешь,  где  живет  мистер  Бедоз?  - с удивлением спросил мистер Тревор.

     - Будьте спокойны, сэр: я знаю, где живут все мои  старые друзья,  - со зловещей улыбкой ответил моряк и вразвалку пошел за служанкой в кухню.

     Мистер  Тревор  пробормотал,  что  он  сдружился  с   этим человеком на корабле, когда они ехали на прииски, а затем пошел к  дому.  Когда  мы через час вошли в столовую, то увидели, что он, мертвецки пьяный, валяется на диване.

     Этот случай произвел на меня неприятное впечатление, и  на другой  день  я  уже не жалел о том, что уезжаю из Донифорпа, я чувствовал, что мое присутствие стесняет моего друга.

     Все эти события произошли в первый месяц наших каникул.  Я вернулся  в  Лондон  и  там  около  двух месяцев делал опыты по органической химии.

     Осень уже вступила в свои права, и  каникулы  подходили  к концу,  когда я неожиданно получил телеграмму от моего друга - он вызывал меня в Донифорп, так как нуждался, по его словам,  в моей  помощи  и  совете.  Разумеется,  я все бросил и поехал на север.

     Мой друг встретил меня в экипаже на станции, и я с первого взгляда понял, что последние два месяца  были  для  него  очень тяжелыми.  Он  похудел,  у него был измученный вид, и он уже не так громко и оживленно разговаривал.

     - Отец умирает.  -  Это  было  первое,  что  я  от  него услышал.

     - Не может быть! - воскликнул я. - Что с ним?

     - Удар.  Нервное  потрясение. Он на волоске от смерти. Не знаю, застанем ли мы его в живых.

     Можете себе представить, Уотсон, как я был ошеломлен  этой новостью.

     - Что случилось? - спросил я.

     - В  том-то  все и дело... Садитесь, дорогой поговорим...

Помните того субъекта, который явился  к  нам  накануне  вашего отъезда?

     - Отлично помню.

     - Знаете, кого мы впустили в дом?

     - Понятия не имею.

     - Это был сущий дьявол, Холмс! - воскликнул мой друг.

     Я с удивлением посмотрел на него.

     - Да,  это  был  сам  дьявол.  С тех пор у нас не было ни одного спокойного часа - ни одного!  С  того  вечера  отец  не поднимал  головы, жизнь его была разбита, в конце концов сердце не выдержало - и все из-за этого проклятого Хадсона!

     - Как же Хадсон этого добился?

     - Ах, я бы много дал, чтобы это  выяснить!  Мой  отец  - добрый, сердечный, отзывчивый старик! Как он мог попасть в лапы к этому головорезу? Я так рад, что вы приехали. Холмс! Я верю в вашу рассудительность и осторожность, я знаю, что вы мне дадите самый разумный совет.

     Мы  мчались  по  гладкой,  белой деревенской дороге. Перед нами  открывался  вид  на  Бродэ,  освещенный  красными  лучами заходящего  солнца.  Дом стоял на открытом месте; слева от рощи еще издали можно было разглядеть высокие трубы и флагшток.

     - Отец взял к себе этого человека в  качестве  садовника, - продолжал  мой  друг,  - но Хадсону этого было мало, и отец присвоил ему чин дворецкого. Можно было подумать, что  это  его собственный  дом,  - он слонялся по всем комнатам и делал, что хотел. Служанки пожаловались на его грубые  выходки  и  мерзкий язык.  Отец, чтобы вознаградить их, увеличил им жалованье. Этот тип брал лучшее ружье отца, брал лодку и  уезжал  на  охоту.  С лица  его  не сходила насмешливая, злобная и наглая улыбка, так что, будь мы с ним однолетки, я бы уже раз двадцать сшиб его  с ног.  Скажу,  положа  руку  на  сердце.  Холмс: все это время я должен был держать себя в руках, а  теперь  я  говорю  себе:  я дурак,  дурак, зачем только я сдерживался?.. Ну, а дела шли все хуже и хуже. Эта скотина Хадсон  становился  все  нахальнее,  и наконец  за один его наглый ответ отцу я схватил его за плечи и выпроводил из  комнаты.  Он  удалился  медленно,  с  мертвенно- бледным  лицом;  его злые глаза выражали угрозу явственнее, чем ее мог бы выразить его язык. Я не  знаю,  что  произошло  между моим  бедным  отцом и этим человеком, но на следующий день отец пришел ко мне и попросил меня извиниться  перед  Хадсоном.  Вы, конечно,  догадываетесь, что я отказался и спросил отца, как он мог дать этому негодяю  такую  волю,  как  смеет  Хадсон  всеми командовать в доме.

     - Ах,  мой  мальчик!  -  воскликнул отец. - Тебе хорошо говорить, ты не знаешь, в каком я положении. Но ты узнаешь все. Я чувствую, что ты  узнаешь,  а  там  будь  что  будет!  Ты  не поверишь,  если  тебе скажут дурное о твоем бедном старом отце, ведь правда, мой мальчик?..

     Отец был очень расстроен. На целый день он заперся у  себя в  кабинете.  В  окно  мне  было  видно,  что  он писал. Вечер, казалось, принес нам большое облегчение, так как Хадсон сказал, что намерен покинуть нас. Он вошел в столовую, где мы  с  отцом сидели  после  обеда,  и  объявил о своем решении тем развязным тоном, каким говорят в подпитии.

     - Хватит с меня Норфолка, - сказал он, - я  отправляюсь к  мистеру  Бедозу в Хампшир. Наверно, он будет так же рад меня видеть, как и вы.

     - Надеюсь, вы не будете поминать нас лихом? - сказал мой отец с кротостью, от которой у меня кровь закипела в жилах.

     - Со мной здесь дурно обошлись, -  сказал  он  и  мрачно поглядел в мою сторону.

     - Виктор!  Ты  не считаешь, что обошелся с этим достойным человеком довольно грубо? - обернувшись ко мне, спросил отец.

1 2 3