АРТУР КОНАН ДОЙЛ

 МОСКАТЕЛЬЩИК НА ПОКОЕ

     В    то    утро    Шерлок    Холмс    был    настроен   на философско-меланхолический лад. Его  живой,  деятельной  натуре свойственны были такие резкие переходы.

     - Видели вы его? - спросил он.

     - Кого? Старичка, который только что вышел от вас?

     - Его самого.

     - Да, мы с ним столкнулись в дверях.

     - И что вы о нем скажете?

     - Жалкое, никчемное, сломленное существо.

     - Именно,  Уотсон.  Жалкое и никчемное. Но не такова ли и сама  наша  жизнь?  Разве  его  судьба  -  не   судьба   всего человечества  в  миниатюре?  Мы  тянемся  к  чему-то. Мы что-то хватаем. А что остается у нас в руках под конец? Тень. Или того хуже: страдание.

     - Это один из ваших клиентов?

     - Пожалуй,   что   так.   Его   направили   ко   мне   из Скотленд-Ярда.  Знаете, как врачи иной раз посылают неизлечимых больных к знахарю. Они рассуждают так: сами  мы  ничего  больше сделать не можем, а больному все равно хуже не будет.

     - Что же у него стряслось?

     Холмс взял со стола не слишком чистую визитную карточку.

     - Джозия  Эмберли.  В  прошлом, по его словам, - младший компаньон фирмы "Брикфол и Эмберли", изготовляющей  товары  для художников.  Вы  могли видеть эти имена на коробках с красками. Эмберли сколотил небольшое состояние, и, когда  ему  исполнился шестьдесят  один  год,  вышел  из  дела,  купил дом в Люишеме и поселился там,  чтобы  насладиться  отдыхом  после  долгих  лет неустанного  труда.  Всякий  сказал бы, что этого человека ждет обеспеченная и мирная старость.

     - Да, верно.

     Холмc взял конверт, на  котором  были  сделаны  его  рукой какие-то пометки, и пробежал их глазами.

     - Ушел  на  покой  в  1896 году, Уотсон. В начале 1897-го женился. Жена на двадцать лет моложе его, притом недурна собой, если не лжет фотография. Достаток, жена, досуг - казалось  бы, живи  да  радуйся.  Но  не проходит двух лет, и он, как вы сами видели, становится самым несчастным и убитым  созданием,  какое только копошится под солнцем.

     - Но что случилось?

     - Старая  история,  Уотсон.  Вероломный  друг  и ветреная жена.  У  этого   Эмберли,   насколько   можно   судить,   есть одна-единственная   страсть   в   жизни:  шахматы.  В  Люишеме, неподалеку от него, живет некий  молодой  врач,  тоже  завзятый шахматист. Я вот записал его имя: доктор Рэй Эрнест. Эрнест был частый  гость  в  его  доме,  и  если у него завязались близкие отношения с  миссис  Эмберли,  это  только  естественно  -  вы согласитесь,  что наш незадачливый клиент не может похвастаться внешней привлекательностью,  каковы  бы  ни  были  его  скрытые добродетели.  На  прошлой неделе парочка скрылась в неизвестном направлении. Мало того,  в  качестве  ручного  багажа  неверная супруга   прихватила  шкатулку  старика,  в  которой  хранилась львиная доля всех его сбережений. Можно  ли  сыскать  беглянку?

Можно  ли вернуть деньги? Поглядеть, так банальная проблема, но для Джозии Эмберли - проблема жизненной важности.

     - Как же вы будете действовать?

     - Видите ли, мой милый Уотсон, при создавшемся  положении вещей  надо  прежде  всего  решить,  как будете действовать вы, если, конечно, вы согласны заменить  меня.  Вы  знаете,  что  я сейчас  всецело  занят  делом двух коптских старейшин и сегодня как раз жду его развязки. Мне, право же, не выкроить времени на поездку в Люишем, а ведь улики,  собранные  по  свежим  следам, имеют   особую   ценность.   Старик  всячески  уговаривал  меня приехать, но я объяснил ему, в чем трудность. Он готов  принять вас вместо меня.

     - Я весь к вашим услугам, - ответил я. - Честно говоря, не думаю,  чтобы  от  меня  была  особая  польза, но я рад буду сделать все, что в моих силах.

     Вот так и случилось, что в один прекрасный летний  день  я отправился  в  Люишем,  совсем  не подозревая, что не пройдет и недели, как событие, которое я ехал расследовать, будет с жаром обсуждать вся Англия.

     Лишь поздно вечером я вернулся на Бейкер-стрит с отчетом о своей поездке. Худая фигура Холмса покоилась в глубоком кресле, над его  трубкой  медленно  свивалась  кольцами  струя   едкого табачного  дыма,  глаза  были  лениво полузакрыты - можно было подумать, что он дремлет, но стоило мне запнуться или допустить неточность в рассказе,  как  опущенные  веки  приподнимались  и серые  глаза, сверкающие и острые, как рапиры, пронизывали меня пытливым взглядом.

     - Усадьба мистера Джозии  Эмберли  зовется  "Уютное",  - начал  я.  - Я думаю, Холмс, она возбудила бы ваш интерес. Дом   похож па  обедневшего  аристократа,  который  вынужден  ютиться среди простолюдинов. Вам ведь такие места знакомы: однообразные кирпичные  дома, унылые провинциальные улицы - и вдруг прямо в гуще всего этого - такая старинная усадьба, крохотный островок древней культуры и уюта за высокой, растрескавшейся  от  солнца стеной,  испещренной  лишайниками  и  покрытой  мохом,  стеной, которая...

     - Без поэтических отступлений, Уотсон, - строго  перебил меня Холмс. - Все ясно: высокая кирпичная стена.

     - Совершенно  верно. Мне бы не догадаться, что это и есть "Уютною,  да  благо  я  спросил   какого-то   зеваку,   который прохаживаются по улице и курил. Высокий такой брюнет с большими усами  и военной выправкой. В ответ он кивком указал нужный мне дом и почему-то окинул меня пристальным,  испытующим  взглядом.

Это припомнилось мне немного спустя.

     Едва  ступив  за  ворота,  я  увидел, что ко мне спешит по аллее  мистер  Эмберли.  Еще  утром  я  заметил  в  нем  что-то необычное,  хотя  видел  его лишь мельком, теперь же, при свете дня, его внешность показалась мне еще более странной.

     - Я, разумеется, и сам постарался изучить ее, -  вставил Холмс.   -   Но   все-таки   интересно   узнать,  каковы  ваши впечатления.

     - Он выглядит так, будто забота в буквальном смысле слова пригнула его к земле. Спина его сгорблена, словно под  бременем тяжкой  ноши.  Однако  он  вовсе не так немощен, как кажется на первый  взгляд:  плечи  и  грудь  у  него   богатырские,   хотя поддерживают этот мощный торс сухие, тонкие ноги.

     - Левый ботинок морщит, правый - девственно гладок.

     - Этого я не заметил.

     - Вы,  разумеется,  нет.  Зато от меня не укрылось, что у него искусственная нога. Однако продолжайте.

     - Меня поразили эта пряди сивых волос,  которые  змеились из-под его ветхой соломенной шляпы, это исступленное, неистовое выражение изрезанного глубокими морщинами лица.

     - Очень хорошо, Уотсон. Что он говорил?

     - Он  принялся  взахлеб  рассказывать  мне  историю своих злоключений. Мы шли вдвоем по аллее, и я,  разумеется,  во  все глаза  смотрел  по  сторонам.  Сад  совершенно  не ухожен, весь заглох, все растет, как придется, повинуясь велению природы,  а не  искусству  садовника.  Как  только  приличная женщина могла терпеть такое положение вещей  -  ума  не  приложу.  Дом  тоже запущен  до  последней  степени.  Бедняга,  видно,  и  сам  это чувствует и пытается как-то поправить дело. Во всяком случае, у него в левой руке была толстая кисть, а  посреди  холла  стояла большая  банка с зеленой краской. До моего прихода он занимался тем, что красил двери и оконные рамы.

     Он повел меня в  свой  обшарпанный  кабинет,  и  мы  долго беседовали.  Конечно,  он был огорчен, что вы не приехали сами.

Он сказал: "Да я и не слишком  надеялся,  в  особенности  после того,  как  понес  столь  тяжелый  материальный  урон,  что моя скромная особа сможет серьезно привлечь к себе внимание  такого знаменитого человека, как мистер Шерлок Холмс".

     Я  стал  уверять  его,  что финансовая сторона вопроса тут вовсе ни при чем.

     "Да, конечно, - отозвался он, - он  этим  занимается  из любви  к  искусству, но, возможно, в моем деле для него как раз нашлось бы  кое-что  интересное.  Хотя  бы  в  смысле  изучения человеческой   природы,   доктор   Уотсон,  ведь  какая  черная неблагодарность! Разве я хоть  раз  отказал  ей  в  чем-нибудь?

Разве есть еще женщина, которую бы так баловали? А этот молодой человек  - я бы и к собственному сыну так не относился. Он был здесь, как у себя дома. И посмотрите, как они со мной обошлись! Ах, доктор Уотвон, какой это ужасный, страшный мир!".

     В таком духе он изливался мне час,  а  то  и  больше.  Он, оказывается, ничего не подозревал об интрижке. Жили они с женой одиноко,  только служанка приходила каждое утро и оставалась до шести  часов.  В  тот  памятный  день  старик  Эмберли,   желая доставить удовольствие жене, взял два билета в театр Хеймаркет, на  балкон.  В  последний момент миссис Эмберли пожаловалась на головную боль и отказалась ехать. Он поехал один. Сомневаться в том, что это, правда, по-видимому, нет оснований: он  показывал мне неиспользованный билет, который предназначался жене.

     - Любопытно,   весьма   любопытно,   -   заметил  Холмс, слушавший, казалось, с возрастающим интересом. -  Продолжайте, Уотсон,  прошу  вас. Я нахожу ваш рассказ крайне интересным. Вы видели этот билет собственными глазами? Номер места случайно не запомнили?

     - Представьте себе, запомнил, - не без гордости  ответил я. - Номер оказался тот же, что был у меня когда-то в школьной раздевалке: тридцать первый. Вот он и застрял у меня в голове.

     - Великолепно,  Уотсон!  У него самого, стало быть, место было либо тридцатое, либо тридцать второе?

     - Ну, конечно, - чуть озадаченно подтвердил я. - В ряду "Б.

     - Просто прекрасно. Что еще он вам говорил?

     - Он  показал  мне  свою,  как  он  выразился,  кладовую. Кладовая  сама настоящая, как в банке. Железная дверь, железная штора  на  окне,  никаком  взломщику  не  забраться,   как   он утверждает.  Но  у  жены  оказался второй ключ, и она вместе со своим возлюбленным унесла оттуда не много и мало - тысяч  семь фунтов в ассигнациях и ценных бумагах.

     - Ценных бумагах? Как же они смогут обратить их в деньги:

     - Эмберли  сказал, что оставил в полиции опись этих бумаг надеется, что продать их не удастся. В тот день он вернулся  из театра  около двенадцати ночи и увидел, что кладовая ограблена, дверь и окно открыты,  а  беглецов  и  след  простыл.  Никакого письма,  никакой  записки  -  и ни слуху ни духу с тех пор. Он сразу же дал знать в полицию.

     Холмс на несколько минут погрузился в раздумье.

     - Вы говорите, он что-то красил в доме. Что именно?

     - При мне он красил коридор. А дверь и  деревянные  части комнаты, о которой я говорил, уже закончил.

     - Вам  не  кажется,  что для человека в подобной ситуации это несколько необычное занятие?

     - "Надо же  чем-то  занять  себя,  чтобы  сердце  не  так саднило"  -  это  его  собственное объяснение. Разумеется, это странный способ отвлечься, так ведь на то он и  вообще  человек со  странностями.  При  мне  разорвал  фотографию своей жены - разорвал яростно, в совершенном беспамятстве, с воплем:  "Чтобы глаза мои больше не видели ее мерзкое лицо".

     - И это все, Уотсон?

     - Нет,  есть  еще  одна  вещь, и она поразила меня больше всего. Обратно я уезжал со станции  Блэкхит.  Сел  в  поезд,  и только  он тронулся, как я увидел, что в соседний вагон вскочил какой-то мужчина. Вы знаете, Холмс,  какая  у  меня  память  на лица.  Так  вот,  это  определенно  был  тот  высокий брюнет, к которому я обратился на улице. На Лондонском  мосту  я  заметил его  снова,  а  потом он затерялся в толпе. Но я уверен, что он меня выслеживал.

     - Да-да! - сказал Холмс. - Конечно!  Так  вы  говорите, высокий брюнет с большими усами и в очках с дымчатыми стеклами?

     - Холмс,  вы  чародей.  Он  действительно  был в дымчатых очках, но ведь я об этом не говорил!

     - А в галстуке - масонская булавка?

     - Холмс!

     - Это так просто, милый Уотсон. Впрочем, перейдем к тому, что имеет  непосредственное  отношение  к  делу.   Должен   вам признаться:  эта история, на первый взгляд до того простая, что мне вряд ли стоило ею заниматься, с каждой минутой  приобретает совсем  иной характер. Правда, во время вашей поездки все самое важное осталось вами  не  замеченным,  но  даже  то,  что  само бросилось вам в глаза, наводит на серьезные размышления.

     - Что осталось незамеченным?

     - Не   обижайтесь,   дружище.  Вы  знаете,  я  совершенно беспристрастен. Вы  справились  со  своей  задачей  как  нельзя лучше.  Многие  и этого бы не сумели. Но кое-какие существенные частности вы явно упустили. Что думают об этом  Эмберли  и  его жене соседи? Разве это не важно? Какой славой пользуется доктор Эрнест?  Что  он,  и  впрямь такой отчаянный ловелас? При вашем врожденном обаянии, Уотсон,  каждая  женщина  вам  сообщница  и друг.  Почему я не слышу, что думает барышня на почте и супруга зеленщика? Как естественно вообразить себе  такую  картину:  вы нашептываете комплименты молодой кельнерше из "Синего якоря", а взамен получаете сухие факты. И все это пропало втуне.

     - Это еще не поздно сделать.

     - Это  уже  сделано. С помощью телефона и Скотленд-Ярда я обычно имею возможность узнавать самое необходимое,  не  выходя из  этой  комнаты.  Кстати  сказать,  полученные  мною сведения подтверждают рассказ старика. В городишке он слывет скрягой,  с женой  был  требователен  и  строг.  Что он держал в этой своей кладовой крупную сумму денег - свэтая правда. Правда и то, что доктор Эрнест, молодой холостяк, играл с Эмберди в шахматы, а с его женой, вероятно, играл в любовь. Кажется, все яснее ясного, и больше говорить не о чем, и все-таки... все-таки!..

     - В чем же тут загвоздка?

     - В моем воображении, быть может. Что ж, пусть она там  и останется, Уотсон. А мы с вами спасемся от серой повседневности этого  мира  сквозь  боковую  дверцу - музыку. В Альберт-Холле сегодня поет Карина. Мы как раз успеем переодеться, пообедать и подадимся наслаждению.

     Наутро я встал рано, но крошки от гренков  и  скорлупа  от пары  яиц  на  столе  свидетельствовали  о  том,  что  мой друг поднялся еще раньше. Здесь же, на столе, я  обнаружил  второпях нацарапанную записку:

     "Милый  Уотсон!  Мне  хотелось  бы  навести  еще кое-какие справки относительно мистера Джозии Эмберли. Когда я их получу, мы со спокойной душой будем считать  это  дело  законченным,  а быть  может, и нет. Я только просил бы Вас быть поблизости часа в три, так как не исключено, что Вы мне можете понадобиться.

     Ш. Х.".

     Полдня  я  не  видел  Холмса,  но  в  назначенный  час  он вернулся,  серьезный,  озабоченный,  занятый  своими мыслями. В такие минуты лучше было к нему не подступаться.

     - Эмберли еще не приходил?

     - Нет.

     - Значит, придет. Я его жду.

     Ждать пришлось недолго: старик  не  замедлил  явиться:  на хмуром лице его явственно обозначились тревога и недоумение.      - Я  тут получил телеграмму, мистер Холмс, и что-то никак не могу в ней разобраться.

     Он протянул Холмсу телеграмму, и тот прочел ее вслух:

     "Немедленно  приезжайте.   Располагаю   сведениями   вашей недавней пропаже.      Элман. Дом священника".

     - Отправлена  в  два  десять  из  Малого  Пэрлингтона, - сказал Холмс. - Малый Пэрлингтон находится, если не  ошибаюсь, в  Эссексе,  недалеко  от  Фринтона.  Что  ж,  надо  ехать,  не откладывая. Пишет явно лицо ответственное, как-никак приходский священник. Минуточку - где мой Крокфорд? Ага, вот он: "Дж. К. Элман, магистр искусств, объединенный приход Моссмур  -  Малый Пэрлингтон". Посмотрите расписание поездов, Уотсон.

     - Ближайший - в пять двадцать с Ливерпуль-стрит.

     - Превосходно.  Вам бы тоже лучше съездить с ним, Уотсон. Ему может понадобиться помощь или  совет.  Ясно,  что  близится решающий момент в этой истории.

     Наш   клиент,  однако,  не  выказывал  ни  малейшей  охоты отправиться в путь.

     - Но это  же  совершенная  нелепость,  мистер  Холмс,  - сказал  он.  -  Что  может  знать  о случившемся этот человек?

Напрасная трата времени и денег.

     - Если б ему не было  что-то  известно,  он  не  стал  бы посылать   вам   телеграмму.   Немедленно   сообщите  ему,  что выезжаете.

     - Я, вероятно, все-таки не поеду.

     Холмс принял самый суровый вид, на какой был способен.

     - И у полиции и у меня, мистер Эмберли,  создастся  самое неблагоприятное впечатление, если вы откажетесь воспользоваться возможностью,  которая  сама  идет  к  вам  в  руки.  Нам может показаться, что вы не слишком заинтересованы в успешном  исходе расследования.

     Это предположение, видимо, привело нашего клиента в ужас.

     - Господи,  если  вы  так  на  это смотрите, я непременно поеду! - воскликнул он.  -  Просто  на  первый  взгляд  глупо рассчитывать, что этот пастор что-нибудь может знать. Но раз вы так считаете...

     - Да,  считаю, - многозначительно сказал Холмс, и вопрос был решен. Прежде чем мы вышли из комнаты, Холмс отвел  меня  в сторону  и дал краткое наставление, из которого видно было, что он придает серьезное значение этой поездке.

     - Во что бы то ни стало, - сказал он, -  проследите  за тем,  чтобы  он  действительно  поехал.  Если  он, паче чаяния, улизнет или вернется с дороги, бегите на  ближайший  телефон  и передайте  мне одно-единственное слово: "Удрал". Я распоряжусь, чтобы мне сообщили, где бы я ни находился.

1 2