Аглая вдруг вспыхнула от удовольствия. Все эти перемены происходили в ней чрезвычайно откровенно и с необыкновенною быстротой. Князь тоже обрадовался и даже рассмеялся от радости, смотря на нее.
- Слушайте же, - начала она опять, - я долго ждала вас, чтобы вам все это рассказать, с тех самых пор ждала, как вы мне то письмо оттуда написали и даже раньше… Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум… то-есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два ума: главный и не главный. Так? Ведь так?
- Может быть и так, - едва проговорил князь; у него ужасно дрожало и стукало сердце.
- Я так и знала, что вы поймете, - с важностью продолжала она. - Князь Щ. и Евгений Павлыч ничего в этих двух умах не понимают, Александра тоже, а представьте себе: maman поняла.
- Вы очень похожи на Лизавету Прокофьевну.
- Как это? Неужели? - удивилась Аглая.
- Ей богу так.
- Я благодарю вас, - сказала она, подумав, - я очень рада, что похожа на maman. Вы, стало быть, очень ее уважаете? - прибавила она, совсем не замечая наивности вопроса.
- Очень, очень, и я рад, что вы это так прямо поняли.
- И я рада, потому что я заметила, как над ней иногда… смеются. Но слушайте главное: я долго думала и наконец вас выбрала. Я не хочу, чтобы надо мной дома смеялись, я не хочу, чтобы меня считали за маленькую дуру; я не хочу, чтобы меня дразнили… Я это все сразу поняла и наотрез отказала Евгению Павлычу, потому что я не хочу, чтобы меня беспрерывно выдавали замуж! Я хочу… я хочу… ну, я хочу бежать из дому, а вас выбрала, чтобы вы мне способствовали.
- Бежать из дому! - вскричал князь.
- Да, да, да, бежать из дому! - вскричала она вдруг, воспламеняясь необыкновенным гневом: - я не хочу, не хочу, чтобы там вечно заставляли меня краснеть. Я не хочу краснеть ни пред ними, ни пред князем Щ., ни пред Евгением Павлычем, ни перед кем, а потому и выбрала вас. С вами я хочу все, все говорить, даже про самое главное, когда захочу; с своей стороны и вы не должны ничего скрывать от меня. Я хочу хоть с одним человеком обо всем говорить, как с собой. Они вдруг стали говорить, что я вас жду и что я вас люблю. Это еще до вашего приезда было, а я им письма не показывала; а теперь уж все говорят. Я хочу быть смелою и ничего не бояться. Я не хочу по их балам ездить, я хочу пользу приносить. Я уж давно хотела уйти. Я двадцать лет как у них закупорена, и все меня замуж выдают. Я еще четырнадцати лет думала бежать, хоть и дура была. Теперь я уже все рассчитала и вас ждала, чтобы все расспросить об загранице. Я ни одного собора готического не видала, я хочу в Риме быть, я хочу все кабинеты ученые осмотреть, я хочу в Париже учиться; я весь последний год готовилась и училась, и очень много книг прочла; я все запрещенные книги прочла. Александра и Аделаида все книги читают, им можно, а мне не все дают, за мной надзор. Я с сестрами не хочу ссориться, но матери и отцу я давно уже объявила, что хочу совершенно изменить мое социальное положение. Я положила заняться воспитанием, и я на вас рассчитывала, потому что вы говорили, что любите детей. Можем мы вместе заняться воспитанием, хоть не сейчас, так в будущем? Мы вместе будем пользу приносить; я не хочу быть генеральскою дочкой… Скажите, вы очень ученый человек?
- О, совсем нет.
- Это жаль, а я думала… как же я это думала? Вы все-таки меня будете руководить, потому что я вас выбрала.
- Это нелепо, Аглая Ивановна.
- Я хочу, я хочу бежать из дому! - вскричала она, и опять глаза ее засверкали: - если вы не согласитесь, так я выйду замуж за Гаврилу Ардалионовича. Я не хочу, чтобы меня дома мерзкою женщиной почитали и обвиняли бог знает в чем.
- В уме ли вы? - чуть не вскочил князь с места: - в чем вас обвиняют, кто обвиняет?
- Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже все понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль-де-Кока прочла, чтобы про все узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
У князя мелькнула вдруг странная мысль. Он посмотрел пристально на Аглаю и улыбнулся.
Ему даже не верилось, что пред ним сидит та самая высокомерная девушка, которая так гордо и заносчиво прочитала ему когда-то письмо Гаврилы Ардалионовича. Он понять не мог, как в такой заносчивой, суровой красавице мог оказаться такой ребенок, может быть, действительно даже и теперь не понимающий всех слов ребенок.
- Вы все дома жили, Аглая Ивановна? - спросил он: - я хочу сказать, вы никуда не ходили в школу какую-нибудь, не учились в институте?
- Никогда и никуда не ходила; все дома сидела, закупоренная как в бутылке, и из бутылки прямо и замуж пойду; что вы опять усмехаетесь? Я замечаю, что вы тоже, кажется, надо мной смеетесь и их сторону держите, - прибавила она, грозно нахмурившись; - не сердите меня, я и без того не знаю, что со мной делается… я убеждена, что вы пришли сюда в полной уверенности, что я в вас влюблена и позвала вас на свидание, - отрезала она раздражительно.
- Я действительно вчера боялся этого, - простодушна проболтался князь (он был очень смущен); - но сегодня я убежден, что вы…
- Как! - вскричала Аглая, и нижняя губка ее вдруг задрожала: - вы боялись, что я… вы смели думать, что я… Господи! Вы подозревали, пожалуй, что я позвала вас сюда с тем, чтобы вас в сети завлечь, и потом чтобы нас тут застали и принудили вас на мне жениться…
- Аглая Ивановна! как вам не совестно? Как могла такая грязная мысль зародиться в вашем чистом, невинном сердце? Бьюсь об заклад, что вы сами ни одному вашему слову не верите и… сами не знаете, что говорите!
Аглая сидела, упорно потупившись, точно сама испугавшись того, что сказала.
- Совсем мне не стыдно, - пробормотала она, - почему вы знаете, что у меня сердце невинное? Как смели вы тогда мне любовное письмо прислать?
- Любовное письмо? Мое письмо - любовное! Это письмо самое почтительное, это письмо из сердца моего вылилось в самую тяжелую минуту моей жизни! Я вспомнил тогда о вас, как о каком-то свете… я…
- Ну, хорошо, хорошо, - перебила вдруг она, но совершенно не тем уже тоном, а в совершенном раскаянии и чуть ли не в испуге, даже наклонилась к нему, стараясь все еще не глядеть на него прямо, хотела было тронуть его за плечо, чтоб еще убедительнее попросить не сердиться; - хорошо, - прибавила она ужасно застыдившись; - я чувствую, что я очень глупое выражение употребила. Это я так… чтобы вас испытать. Примите, как будто и не было говорено. Если же я вас обидела, то простите. Не смотрите на меня, пожалуста, прямо, отвернитесь. Вы сказали, что это очень грязная мысль: я нарочно сказала, чтобы вас уколоть. Иногда я сама боюсь того, что мне хочется сказать, да вдруг и скажу. Вы сказали сейчас, что написали это письмо в самую тяжелую минуту вашей жизни… Я знаю в какую это минуту, - тихо проговорила она, опять смотря в землю.
- О, если бы вы могли все знать!
- Я все знаю! - вскричала она с новым волнением: - вы жили тогда в одних комнатах, целый месяц, с этою мерзкою женщиной, с которою вы убежали…
Она уже не покраснела, а побледнела, выговаривая это, и вдруг встала с места, точно забывшись, но тотчас же, опомнившись, села; губка ее долго еще продолжала вздрагивать. Молчание продолжалось с минуту. Князь был ужасно поражен внезапностью выходки и не знал, чему приписать ее.
- Я вас совсем не люблю - вдруг, сказала она, точно отрезала.
Князь не ответил; опять помолчали с минуту.
- Я люблю Гаврилу Ардалионовича… - проговорила она скороговоркой, но чуть слышно и еще больше наклонив голову.
- Это неправда. - проговорил князь тоже почти шепотом.
- Стало быть, я лгу? Это правда; я дала ему слово, третьего дня, на этой самой скамейке.
Князь испугался и на мгновение задумался.
- Это неправда, - повторил он решительно, - вы все это выдумали.
- Удивительно вежливо. Знайте, что он исправился; он любит меня более своей жизни. Он предо мной сжег свою руку, чтобы только доказать, что любит меня более своей жизни.
- Сжег свою руку?
- Да, свою руку. Верьте, не верьте - мне все равно. Князь опять замолчал. В словах Аглаи не было шутки; она сердилась.
- Что ж, он приносил сюда с собой свечку, если это здесь происходило? Иначе я не придумаю…
- Да… свечку. Что же тут невероятного?
- Целую или в подсвечнике?
- Ну да… нет… половину свечки… огарок… целую свечку, - все равно, отстаньте!.. И спички, если хотите, принес. Зажег свечку и целые полчаса держал палец на свечке; разве это не может быть?
- Я видел его вчера; у него здоровые пальцы.
Аглая вдруг прыснула со смеху, совсем как ребенок.
- Знаете, для чего я сейчас солгала? - вдруг обернулась она к князю с самою детскою доверчивостью и еще со смехом, дрожавшим на ее губах: - потому что когда лжешь, то если ловко вставишь что-нибудь не совсем обыкновенное, что-нибудь эксцентрическое, ну, знаете, что-нибудь, что уж слишком резко, или даже совсем не бывает, то ложь становится гораздо вероятнее. Это я заметила. У меня только дурно вышло, потому что я не сумела…
Вдруг она опять нахмурилась, как бы опомнившись.
- Если я тогда, - обратилась она к князю, серьезно и даже грустно смотря на него, - если я тогда и прочла вам про "бедного рыцаря", то этим хоть и хотела… похвалить вас заодно, но тут же хотела и заклеймить вас за поведение ваше и показать вам, что я все знаю…
- Вы очень несправедливы ко мне… к той несчастной, о которой вы сейчас так ужасно выразились, Аглая.
- Потому что я все знаю, все, потому так и выразилась! Я знаю, как вы, полгода назад, при всех предложили ей вашу руку. Не перебивайте, вы видите, я говорю без коментариев. После этого она бежала с Рогожиным; потом вы жили с ней в деревне какой-то, или в городе, и она от вас ушла к кому-то. (Аглая ужасно покраснела.) Потом она опять воротилась к Рогожину, который любит ее как… как сумасшедший. Потом вы, тоже очень умный человек, прискакали теперь за ней сюда, тотчас же как узнали, что она в Петербург воротилась. Вчера вечером вы бросились ее защищать, а сейчас во сне ее видели… Видите, что я все знаю; ведь вы для нее, для нее сюда приехали?
- Да, для нее, - тихо ответил князь, грустно и задумчиво склонив голову и не подозревая, каким сверкающим взглядом глянула на него Аглая, - для нее, чтобы только узнать… Я не верю в ее счастье с Рогожиным, хотя… одним словом, я не знаю, что бы я мог тут для нее сделать и чем помочь, но я приехал.
Он вздрогнул и поглядел на Аглаю; та с ненавистью слушала его.
- Если приехали, не зная зачем, стало быть, уж очень любите, - проговорила она наконец.
- Нет, - ответил князь, - нет, не люблю. О, если бы вы знали, с каким ужасом вспоминаю я то время, которое провел с нею!
Даже содрогание прошло по его телу при этих словах.
- Говорите все, - сказала Аглая.
- Тут ничего нет такого, чего бы вы не могли выслушать. Почему именно вам хотел я все это рассказать, и вам одной, - не знаю; может быть, потому что вас в самом деле очень любил. Эта несчастная женщина глубоко убеждена, что она самое павшее, самое порочное существо из всех на свете. О, не позорьте ее, не бросайте камня. Она слишком замучила себя самое сознанием своего незаслуженного позора! И чем она виновата, о боже мой! О, она поминутно в исступлении кричит, что не признает за собой вины, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но что бы она вам ни говорила, знайте, что она сама, первая, не верит себе, и что она всею совестью своею верит, напротив, что она… сама виновна. Когда я пробовал разогнать этот мрак, то она доходила до таких страданий, что мое сердце никогда не заживет, пока я буду помнить об этом ужасном времени. У меня точно сердце прокололи раз навсегда. Она бежала от меня, знаете для чего? Именно чтобы доказать только мне, что она - низкая. Но всего тут ужаснее то, что она и сама, может быть, не знала того, что только мне хочет доказать это, а бежала потому, что ей непременно, внутренно хотелось сделать позорное дело, чтобы самой себе сказать тут же: "вот ты сделала новый позор, стало быть, ты низкая тварь!" О, может быть, вы этого не поймете, Аглая! Знаете ли, что в этом беспрерывном сознании позора для нее, может быть, заключается какое-то ужасное, неестественное наслаждение, точно отмщение кому-то. Иногда я доводил ее до того, что она как бы опять видела кругом себя свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высока себя над нею ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни "возвеличения до себя". Вы видели ее вчера; неужто вы думаете, что она счастлива с этою компанией, что это ее общество? Вы не знаете, как она развита и что она может понять! Она даже удивляла меня иногда!
- Вы и там читали ей такие же… проповеди?
- О, нет, - задумчиво продолжал князь, не замечая тона вопроса, - я почти все молчал. Я часто хотел говорить, но я, право, не знал, что сказать. Знаете, в иных случаях лучше совсем не говорить. О, я любил ее; о, очень любил… но потом… потом… потом она все угадала…
- Что угадала?
- Что мне только жаль ее, а что я… уже не люблю ее.
- Почему вы знаете, может, она в самом деле влюбилась в того… помещика, с которым ушла?
- Нет, я все знаю; она лишь насмеялась над ним.
- А над вами никогда не смеялась?
- Н-нет. Она смеялась со злобы; о, тогда она меня ужасно укоряла, в гневе, - и сама страдала! Но… потом… о, не напоминайте, не напоминайте мне этого!
Он закрыл себе лицо руками.
- А знаете ли вы, что она почти каждый день пишет ко мне письма?
- Стало быть, это правда! - вскричал князь в тревоге: - я слышал, но все еще не хотел верить.
- От кого слышали? - пугливо встрепенулась Аглая.
- Рогожин сказал мне вчера, только не совсем ясно.
- Вчера? Утром вчера? Когда вчера? Пред музыкой или после?
- После; вечером, в двенадцатом часу.
- А-а, ну, коли Рогожин… А знаете, о чем она пишет, мне в этих письмах?
- Я ничему не удивляюсь; она безумная.
- Вот эти письма (Аглая вынула из кармана три письма в трех конвертах и бросила их пред князем). Вот уже целую неделю она умоляет, склоняет, обольщает меня, чтоб я за вас вышла замуж. Она… ну да, она умна, хоть и безумная, и вы правду говорите, что она гораздо умнее меня… она пишет мне, что в меня влюблена, что каждый день ищет случая видеть меня, хоть издали. Она пишет, что вы любите меня, что она это знает, давно заметила, и что вы с ней обо мне там говорили. Она хочет видеть вас счастливым; она уверена, что только я составлю ваше счастие… Она так дико пишет… странно… Я никому не показала писем, я вас ждала; вы знаете, что это значит? Ничего не угадываете?
- Это сумасшествие; доказательство ее безумия, - проговорил князь, и губы его задрожали.
- Вы уж не плачете ли?
- Нет, Аглая, нет, я не плачу, - посмотрел на нее князь.
- Что же мне тут делать? Что вы мне посоветуете? Не могу же я получать эти письма!
- О, оставьте ее, умоляю вас! - вскричал князь: - что вам делать в этом мраке; я употреблю все усилия, чтоб она вам не писала больше.
- Если так, то вы человек без сердца! - вскричала Аглая: - неужели вы не видите, что не в меня она влюблена, а вас, вас одного она любит! Неужели вы все в ней успели заметить, а этого не заметили? Знаете, что это такое, что означают эти письма? Это ревность; это больше чем ревность! Она… вы думаете она в самом деле замуж за Рогожина выйдет, как она пишет здесь в письмах? Она убьет себя на другой день, только что мы обвенчаемся!
Князь вздрогнул; сердце его замерло. Но он в удивлении смотрел на Аглаю: странно ему было признать, что этот ребенок давно уже женщина.
- Бог видит, Аглая, чтобы возвратить ей спокойствие и сделать ее счастливою, я отдал бы жизнь мою, но… я уже не могу любить ее, и она это знает!
- Так пожертвуйте собой, это же так к вам идет! Вы ведь такой великий благотворитель. И не говорите мне "Аглая"… Вы и давеча сказали мне просто: "Аглая"… Вы должны, вы обязаны воскресить ее, вы должны уехать с ней опять, чтоб умирять и успокоивать ее сердце. Да ведь вы же ее и любите!
- Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один раз и… может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому оставляю ее. Я должен был ее видеть сегодня в семь часов; я, может быть, не пойду теперь. В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, - и мы оба погибнем! Это неестественно, но тут все неестественно. Вы говорите, она любит меня, но разве это любовь? Неужели может быть такая любовь, после того что я уже вытерпел! Нет, тут другое, а не любовь!
- Как вы побледнели! - испугалась вдруг Аглая.
- Ничего; я мало спал; ослаб, я… мы действительно про вас говорили тогда, Аглая…
- Так это правда? Вы действительно могли с нею обо мне говорить и… и как могли вы меня полюбить, когда всего один раз меня видели?
- Я не знаю как. В моем тогдашнем мраке мне мечталась… мерещилась, может быть, новая заря. Я не знаю, как подумал о вас об первой. Я правду вам тогда написал, что не знаю. Все это была только мечта от тогдашнего ужаса… Я потом стал заниматься; я три года бы сюда не приехал…
- Стало быть, приехали для нее?
И что-то задрожало в голосе Аглаи.
- Да, для нее.
Прошло минуты две мрачного молчания с обеих сторон. Аглая поднялась с места.
- Если вы говорите, - начала она нетвердым голосом, - если вы, сами верите, что эта… ваша женщина… безумная, то мне ведь дела нет до ее безумных фантазий… Прошу вас, Лев Николаич, взять эти три письма и бросить ей от меня! И если она, - вскричала вдруг Аглая, - если она осмелится еще раз мне прислать одну строчку, то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут в смирительный дом…
Князь вскочил и в испуге смотрел на внезапную ярость Аглаи; и вдруг как бы туман упал пред ним…
- Вы не можете так чувствовать… это неправда! - бормотал он.
- Это правда! правда! - вскрикивала Аглая, почти не помня себя.
- Что такое правда? Какая правда? - раздался подле них испуганный голос.
Пред ними стояла Лизавета Прокофьевна.
- То правда, что я за Гаврилу Ардалионовича замуж иду! Что я Гаврилу Ардалионовича люблю и бегу с ним завтра же из дому! - набросилась на нее Аглая. - Слышали вы? Удовлетворено ваше любопытство? Довольны вы этим?
И она побежала домой.
- Нет, уж вы, батюшка, теперь не уходите, - остановила князя Лизавета Прокофьевна, - сделайте одолжение, пожалуйте ко мне объясниться… Что же это за мука такая, я и так всю ночь не спала…
Князь пошел за нею.
IX
Войдя в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась в первой же комнате; дальше она идти не могла и опустилась на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить князя садиться. Это была довольно большая зала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов на этажерках у окон, и с другою стеклянною дверью в сад, в задней стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря на князя и на мать.
Девицы обыкновенно вставали на даче около девяти часов; одна Аглая, в последние два-три дня, повадилась вставать несколько раньше и выходила гулять в сад, но все-таки не в семь часов, а в восемь или даже попозже. Лизавета Прокофьевна, действительно не спавшая ночь от разных своих тревог, поднялась около восьми часов, нарочно с тем чтобы встретить в саду Аглаю, предполагая, что та уже встала; но ни в саду, ни в спальне ее не нашла. Тут она встревожилась окончательно и разбудила дочерей. От служанки узнали, что Аглая Ивановна еще в седьмом часу вышла в парк. Девицы усмехнулись новой фантазии их фантастической сестрицы и заметили мамаше, что Аглая, пожалуй, еще рассердится, если та пойдет в парк ее отыскивать, и что, наверно, она сидит теперь с книгой на зеленой скамейке, о которой она еще три дня назад говорила, и за которую чуть не поссорилась с князем Щ., потому что тот не нашел в местоположении этой скамейки ничего особенного. Застав свидание и слыша странные слова дочери, Лизавета Прокофьевна была ужасно испугана, по многим причинам; но приведя теперь с собой князя, струсила, что начала дело: "почему ж Аглая не могла бы встретиться и разговориться с князем в парке, даже, наконец, если б это было и наперед условленное у них свидание?"
- Не подумайте, батюшка-князь, - скрепилась она, наконец, - что я вас допрашивать сюда притащила… Я, голубчик, после вчерашнего вечера, может, и встречаться-то с тобой долго не пожелала бы…
Она было немного осеклась.
- Но все-таки вам бы очень хотелось узнать, как мы встретились сегодня с Аглаей Ивановной? - весьма спокойно докончил князь.
- Ну, что ж, и хотелось! - вспыхнула тотчас же Лизавета Прокофьевна. - Не струшу и прямых слов. Потому что никого не обижаю и никого не желала обидеть…
- Помилуйте, и без обиды натурально хочется узнать; вы мать. Мы сошлись сегодня с Аглаей Ивановной у зеленой скамейки ровно в семь часов утра, вследствие ее вчерашнего приглашения. Она дала мне знать вчера вечером запиской, что ей надо видеть меня и говорить со мной о важном деле. Мы свиделись и проговорили целый час о делах, собственно одной Аглаи Ивановны касающихся; вот и все.
- Конечно, все, батюшка, и без всякого сомнения все, - с достоинством произнесла Лизавета Прокофьевна.
- Прекрасно, князь! - сказала Аглая, вдруг входя в комнату: - благодарю вас от всего сердца, что сочли и меня неспособною унизиться здесь до лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать?
- Ты знаешь, что мне пред тобой краснеть еще ни в чем до сих пор не приходилось… хотя ты, может, и рада бы была тому, - назидательно ответила Лизавета Прокофьевна. - Прощайте, князь, простите и меня, что обеспокоила. И надеюсь, вы останетесь уверены в неизменном моем к вам уважении.
Князь тотчас же откланялся на обе стороны и молча вышел. Александра и Аделаида усмехнулись и пошептались о чем-то промеж собой. Лизавета Прокофьевна строго на них поглядела.
- Мы только тому, maman, - засмеялась Аделаида, - что князь так чудесно раскланялся: иной раз совсем мешок, а тут вдруг как… как Евгений Павлыч.
- Деликатности и достоинству само сердце учит, а не танцмейстер, - сентенциозно заключила Лизавета Прокофьевна и прошла к себе на верх, даже и не поглядев на Аглаю.
Когда князь воротился к себе, уже около девяти часов, то застал на террасе Веру Лукьяновну и служанку. Они вместе прибирали и подметали после вчерашнего беспорядка.
- Слава богу, успели покончить до приходу! - радостно сказала Вера.
- Здравствуйте; у меня немного голова кружится; я плохо спал; я бы заснул.
- Здесь на террасе, как вчера? Хорошо. Я скажу всем, чтобы вас не будили. Папаша ушел куда-то.
Служанка вышла; Вера отправилась было за ней, но воротилась и озабоченно подошла к князю.
- Князь, пожалейте этого… несчастного; не прогоняйте его сегодня.
- Ни за что не прогоню; как он сам хочет.
- Он ничего теперь не сделает и… не будьте с ним строги.
- О, нет, зачем же?
- И… не смейтесь над ним; вот это самое главное.
- О, отнюдь нет!
- Глупа я, что такому человеку, как вы, говорю об этом, - закраснелась Вера. - А хоть вы и устали, - засмеялась она, полуобернувшись, чтоб уйти, - а у вас такие славные глаза в эту минуту… счастливые.
- Неужто счастливые? - с живостью спросил князь, и радостно рассмеялся.
Но Вера, простодушная и нецеремонная, как мальчик, вдруг что-то сконфузилась, покраснела еще больше и, продолжая смеяться, торопливо вышла из комнаты.
"Какая… славная…" подумал князь, и тотчас забыл о ней. Он зашел в угол террасы, где была кушетка и пред нею столик, сел, закрыл руками лицо и просидел минут десять; вдруг торопливо и тревожно опустил в боковой карман руку и вынул три письма.
Но опять отворилась дверь, и вошел Коля. Князь точно обрадовался, что пришлось положить назад в карман письма и удалить минуту.
- Ну, происшествие! - сказал Коля, усаживаясь на кушетке и прямо подходя к предмету, как и все ему подобные. - Как вы теперь смотрите на Ипполита? Без уважения?
- Почему же… но, Коля, я устал… При том же об этом слишком грустно опять начинать… Что он, однако?
- Спит и еще два часа проспит. Понимаю; вы дома не спали, ходили в парке… конечно, волнение… еще бы!
- Почему вы знаете, что я ходил в парке и дома не спал?
- Вера сейчас говорила. Уговаривала не входить; я не утерпел, на минутку. Я эти два часа продежурил у постели; теперь Костю Лебедева посадил на очередь. Бурдовский отправился. Так ложитесь же, князь; спокойной… ну, спокойного дня! Только, знаете, я поражен!
- Конечно… все это…
- Нет, князь, нет; я поражен "Исповедью". Главное тем местом, где он говорит о провидении и о будущей жизни. Там есть одна ги-гант-ская мысль!
Князь ласково посмотрел на Колю, который, конечно, затем и зашел, чтобы поскорей поговорить про гигантскую мысль.
назад<<< 1 2 ... 35 ... 49 >>> далее