АРТУР КОНАН ДОЙЛ

 ЧЕЛОВЕК НА ЧЕТВЕРЕНЬКАХ

     Мистер  Шерлок Холмс всегда придерживался того мнения, что мне следует опубликовать поразительные факты, связанные с делом профессора Пресбери, для того хотя бы,  чтобы  раз  и  навсегда положить  конец  темным  слухам,  которые  лет  двадцать  назад всколыхнули университет и до сих пор повторялись на все лады  в лондонских  научных кругах. По тем или иным причинам, однако, я был долго лишен такой возможности, и  подлинная  история  этого любопытного  происшествия  так  и оставалась погребенной на дне сейфа вместе с многими и многими записями о приключениях  моего друга. И вот мы, наконец, получили разрешение предать гласности обстоятельства  этого  дела, одного из самых последних, которые расследовал Холмс перед тем, как оставить практику. Но и теперь еще, делая их достоянием широкой публики, приходится  соблюдать известную сдержанность и осмотрительность.

     Как-то  воскресным вечером, в начале сентября 1903 года, я получил от Холмса характерное для него  лаконическое  послание:

"Сейчас  же  приходите,  если можете. Если не можете, приходите все равно. Ш. X.".

     У нас с ним в ту пору установились  довольно  своеобразные отношения.  Он был человек привычек, привычек прочных и глубоко укоренившихся, и одной из них стал я. Я был где-то в одном ряду с  его  скрипкой,  крепким  табаком,  его  дочерна   обкуренной трубкой,   справочниками   и   другими,   быть   может,   более предосудительными привычками. Там, где  речь  шла  об  активных действиях  и  ему нужен был товарищ, на выдержку которого можно более или менее спокойно положиться, моя роль была очевидна. Но для меня находилось и другое применение: на  мне  он  оттачивал свой  ум, я как бы подстегивал его мысль. Он любил думать вслух в моем присутствии. Едва ли можно сказать, что его  рассуждения были  адресованы  мне  -  многие  из них могли бы с не меньшим успехом быть обращены к его кровати, - и тем не менее,  сделав меня  своей  привычкой, он стал ощущать известную потребность в том, чтобы я слушал его и вставлял  свои  замечания.  Вероятно, его раздражали неторопливость и обстоятельность моего мышления, но  оттого  лишь  ярче  и  стремительней  вспыхивали  догадки и заключения в его собственном мозгу. Такова  была  моя  скромная роль в нашем дружеском союзе.

     Прибыв  на Бейкер-стрит, я застал его в глубоком раздумье: он сидел в своем кресле, нахохлившись, высоко подняв колени,  и хмурился, посасывая трубку. Ясно было, что он поглощен какой-то сложной  проблемой. Он знаком пригласил меня сесть в мое старое кресло и в течение получаса ничем  более  не  обнаруживал,  что замечает  мое  присутствие.  Затем он вдруг встряхнулся, словно сбрасывая с себя задумчивость, и с  обычной  своей  иронической улыбкой  сказал,  что  рад  вновь  приветствовать  меня в доме, который когда-то был и моим.

     - Надеюсь, вы извините мне некоторую рассеянность,  милый Уотсон,  -  продолжал  он.  - За последние сутки мне сообщили довольно любопытные факты, которые, в свою очередь,  дали  пищу для  размышлений  более  общего характера. Я серьезно подумываю написать небольшую монографию о пользе собак в сыскной работе.

     - Но позвольте, Холмс, что же тут нового? - возразил  я. - Ищейки, например...

     - Нет-нет,   Уотсон,  эта  сторона  вопроса,  разумеется, очевидна. Но есть и другая, куда более тонкая. Вы помните, быть может, как в том случае, который вы в вашей сенсационной манере связали с Медными буками, я смог, наблюдая за душевным  складом ребенка,  вывести  заключение  о  преступных наклонностях его в высшей степени солидного и положительного родителя?

     - Да, превосходно помню.

     - Подобным же образом строится и ход моих  рассуждений  о собаках. В собаке как бы отражается дух, который царит в семье. Видели  вы  когда-нибудь  игривого  пса в мрачном семействе или понурого в счастливом? У  злобных  людей  злые  собаки,  опасен хозяин - опасен и пес. Даже смена их настроений может отражать смену настроений у людей.

     Я покачал головой.

     - Полноте, Холмс, это уж чуточку притянуто за волосы.

     Он  набил  трубку  и  снова уселся в кресло, пропустив мои слова мимо ушей.

     - Практическое применение того, о чем я  сейчас  говорил, самым  тесным образом связано с проблемой, которую я исследую в настоящее время. Это, понимаете ли, запутанный клубок, и я  ищу свободный  конец,  чтобы  ухватиться и распутать всю веревочку. Одна из возможностей найти его лежит в ответе на вопрос: отчего овчарка профессора Пресбери, верный пес по кличке Рой,  норовит искусать хозяина?

     Я  разочарованно  откинулся  на спинку кресла: и по такому пустяку меня оторвали от работы? Холмс метнул на  меня  быстрый  взгляд.

     - Все  тот же старый Уотсон! - произнес он. - Как вы не научитесь понимать, что в  основе  серьезнейших  выводов  порой лежат  сущие  мелочи!  Вот  посудите сами: не странно ли, когда степенного, пожилого мудреца... вы ведь слыхали,  конечно,  про знаменитого  Пресбери,  физиолога  из  Кэмфорда?  Так  вот,  не странно ли, когда такого человека дважды пытается искусать  его собственная  овчарка,  которая  всегда  была  ему  самым верным другом? Как вы это объясните?

     - Собака больна, и только.

     - Что ж, резонное соображение. Но она больше ни  на  кого не кидается, да и хозяина, судя по всему, не трогает, кроме как в   совершенно   особых   случаях.  Любопытно,  Уотсон,  весьма любопытно. Но вот и звонок  -  видно,  молодой  Беннет  явился раньше  времени.  Я рассчитывал потолковать с вами подольше, до того как он придет.

     На лестнице послышались быстрые шаги,  в  дверь  отрывисто постучали, и секунду спустя новый клиент Холмса уже стоял перед нами.

     Это был высокий, красивый молодой человек лет тридцати, со вкусом   одетый,  элегантный,  впрочем,  что-то  в  его  манере держаться   выдавало   скорей   застенчивость   ученого,    чем самоуверенность светского человека. Он обменялся рукопожатием с Холмсом и затем чуть растерянно взглянул на меня.

     - Дело это очень щепетильное, мистер Холмс, - сказал он.

- Не  забудьте,  какими  отношениями  я  связан  с профессором Пресбери - как в личной жизни, так и по службе.  Я  решительно не  считаю  себя  вправе  вести разговор в присутствии третьего лица.

     - Не  бойтесь,  мистер  Беннет.  Доктор  Уотсон  -  сама деликатность,  а кроме того, смею вас уверить, что в таком деле мне, вероятнее всего, потребуется помощник.

     - Как вам будет угодно,  мистер  Холмс.  Вы,  несомненно, поймете, отчего я несколько сдержан в этом вопросе.

     - Поймете   и   вы,  Уотсон,  когда  я  скажу,  что  этот джентльмен,  мистер  Джон   Беннет,   работает   у   профессора ассистентом,  живет  с  ним  под одной крышей и помолвлен с его единственной дочерью. Нельзя  не  согласиться,  что  знаменитый ученый имеет все основания рассчитывать на его преданность. Но, пожалуй,  лучший способ ее доказать - принять все меры к тому, чтобы раскрыть эту удивительную тайну.

     - И я  так  полагаю,  мистер  Холмс.  Я  только  этого  и добиваюсь. Известно ли доктору Уотсону положение вещей?

     - Я не успел познакомить его с обстановкой.

     - Тогда,  быть может, мне стоит еще раз изложить основные факты, прежде чем говорить о том, что произошло нового?

     - Я лучше сам, -  сказал  Холмс.  -  Кстати,  проверим, правильно  ли  я  запомнил  последовательность  событий.  Итак, Уотсон. Профессор - человек с европейским именем. В его  жизни главное  место всегда занимала наука. Репутация его безупречна.

Он вдовец, у него есть дочь по имени  Эдит.  Характер  у  него, насколько  я  мог  заключить,  решительный и властный, пожалуй, можно  даже  сказать,  воинственный.  Так  обстояли   дела   до последнего времени.

     Но  вот  каких-нибудь  несколько  месяцев  назад привычное течение его жизни было нарушено. Несмотря на свой возраст -  а профессору шестьдесят один год, - он сделал предложение дочери профессора  Морфи,  своего  коллеги  по  кафедре  сравнительной анатомии, причем все это, как я понимаю, больше  напоминало  не рассудочное  ухаживание  пожилого человека, а пламенную страсть юноши. Никто не мог бы выказать себя более  пылким  влюбленным. Элис  Морфи,  молодая  особа,  о  которой  идет речь, - девица весьма достойная,  умна  и  хороша  собой,  так  что  увлечение профессора вполне понятно. Тем не менее в его собственной семье к этому отнеслись не слишком одобрительно.

     - Нам  показалось,  что  все  это  немножко  слишком,  - вставил наш клиент.

     - Вот  именно.  Немножко  слишком  бурно  и   не   совсем естественно.   А   между  тем  профессор  Пресбери  -  человек состоятельный, и со стороны отца его нареченной  возражений  не возникло.  У  дочери,  правда, были другие виды: на ее руку уже имелись претенденты, быть может, не столь завидные с  житейской точки  зрения, зато более подходящие ей по возрасту. Профессор, несмотря на свою эксцентричность, судя по всему,  нравился  ей.

Мешало только одно: возраст.

     Примерно   в  это  время  в  налаженной  жизни  профессора произошло не совсем понятное событие. Он совершил нечто  такое, чего  никогда не делал прежде: уехал из дому и никому не сказал куда.

     Пробыв в отсутствии две недели, он  воротился  утомленный, словно  после  долгой  дороги.  О  том,  где  он побывал, он не обмолвился ни словом, хотя обычно это был предельно откровенный человек.

     Случилось так, однако,  что  наш  с  вами  клиент,  мистер Беннет,  получил  письмо из Праги от одного своего коллеги; тот писал, что имел удовольствие видеть профессора  Пресбери,  хотя поговорить  им  не довелось. Только так домашние узнали, где он был.

     Теперь я подхожу к главному. Начиная  с  этого  времени  с профессором  произошла  удивительная  перемена.  Окружающих  не оставляло чувство, что  перед  ними  не  тот,  кого  они  знали прежде:  на  него  словно нашло какое-то затмение, подавившее в нем все высокие начала. Интеллект его, впрочем,  не  пострадал.

Его  лекции  были  блистательны,  как  всегда.  Но  в нем самом постоянно  чувствовалось  что-то  новое,  что-то   недоброе   и неожиданное.  Его  дочь,  которая  души в нем не чает, всячески пыталась наладить с ним прежние отношения, заглянуть под маску, которую он надел на себя. Вы, сэр,  как  я  понимаю,  со  своей стороны,  делали  то  же  самое,  но  тщетно.  А теперь, мистер Беннет, расскажите нам сами про эпизод с письмами.

     - Надо вам сказать, доктор Уотсон, что  у  профессора  не было  от  меня  секретов.  Будь я ему сын или младший брат, я и тогда не мог бы пользоваться большим доверием. Ко мне, как  его секретарю,  попадали  все  поступавшие  на  его  имя  бумага; я вскрывал и разбирал его письма. Вскоре по его  возвращении  все это изменилось. Он сказал, что, возможно, будет получать письма из  Лондона,  помеченные  крестиком  под маркой. Эти письма мне надлежало откладывать, а читать  их  будет  только  он  сам.  И действительно,  несколько таких писем прошло через мои руки; на каждом был лондонский штемпель, и надписаны они  были  почерком малограмотного  человека.  Быть  может,  профессор и отвечал на них, но ни ко мне, ни в корзинку, куда  складывается  вся  наша корреспонденция, они не попадали.

     - И еще шкатулка, - напомнил Холмс.

     - Ах  да,  шкатулка.  Из  своей  поездки профессор привез маленькую деревянную шкатулочку. Это единственный  предмет,  по которому можно предположить, что он побывал на континенте: одна из  этих  оригинальных  резных  вещиц, которые сразу наводят на мысль о Германии.  Поставил  он  ее  в  шкаф  с  инструментами.

Однажды,  разыскивая  пробирку, я взял шкатулку в руки. К моему удивлению,  он  очень  рассердился  и  в   самых   несдержанных выражениях  отчитал меня за излишнее любопытство. Такого раньше никогда  не  случалось;  я  был  глубоко  задет.  Я   попытался объяснить,  что  взял  шкатулку  по чистой случайности, но весь вечер чувствовал на себе его косые взгляды  и  знал,  что  этот эпизод  не  выходит у него из головы. - Мистер Беннет вынул из кармана записную книжечку. - Это случилось  второго  июля,  - добавил он.

     - Вы  просто  образцовый  свидетель, - заметил Холмс. - Кое-какие  даты,  которые  вы  у  себя  пометили,   могут   мне пригодиться.

     - Методичности,   как  и  всему  прочему,  я  научился  у профессора. С того момента, как я заметил отклонения от нормы в его поведении, я понял, что мой долг  разобраться,  что  с  ним происходит. Итак, у меня туг значится, что в тот же самый день, второго  июля,  когда  профессор выходил из кабинета в холл, на него бросился Рой. Такая  же  сцена  повторилась  одиннадцатого июля и затем, как у меня отмечено, еще раз - двадцатого. После этого  собаку  пришлось  изгнать  в  конюшню. Милейший был пес, ласковый... Впрочем, боюсь, я утомил вас.

     Это было сказано укоризненным тоном, так  как  Холмс  явно его  не  слушал. Он сидел с застывшим лицом, устремив невидящий взгляд в потолок. При последних словах он с усилием вернулся  к действительности.

     - Интересно!  Крайне интересно, - пробормотал он. - Эти подробности   я   слышу   впервые,   мистер    Беннет.    Ну-с, первоначальную картину мы восстановили достаточно полно, не так ли? Но вы упомянули о каких-то новых событиях.

     На  симпатичное,  открытое лицо нашего гостя набежала тень мрачного воспоминания.

     - То, о чем я  говорил,  случилось  позавчера  ночью,  - сказал  он. - Я лежал в постели, но заснуть не мог. Часа в два ночи  из  коридора  донеслись  какие-то  приглушенные,  неясные звуки.  Я  открыл  дверь  и  выглянул наружу. Надо сказать, что спальня профессора находится в конце коридора...

     - Число, простите? - спросил Холмс.

     Рассказчик  был  явно  задет,  что  его   перебили   таким маловажным вопросом.

     - Я уже сказал, сэр, что это случилось позапрошлой ночью, стало быть, четвертого сентября.

     Холмс кивнул и улыбнулся.

     - Продолжайте, пожалуйста, - сказал он.

     - Спальня  профессора  в конце коридора, и, чтобы попасть на лестницу, ему надо пройти мимо моей двери. Поверьте,  мистер Холмс,  это  была жуткая сцена. Нервы у меня, кажется, не хуже, чем у других, но то, что я увидел, ужаснуло  меня.  В  коридоре было темно, и только против одного окна на полпути лежало пятно света.  Видно  было, как по направлению ко мне что-то движется, что-то черное и сгорбленное. Но вот оно внезапно вошло в полосу света, и я увидел, что это профессор. Он  продвигался  ползком, мистер  Холмс,  да-да,  ползком!  Точнее, даже на четвереньках, потому что он опирался не на колени, а на полную ступню,  низко свесив  голову  между руками. При этом двигался он, казалось, с легкостью. Я так оцепенел от этого зрелища, что, лишь когда  он поравнялся  с  моей  дверью, нашел в себе силы шагнуть вперед и спросить, не нужна ли ему моя помощь. Реакция была  неописуема. Он   разом   выпрямился,   прорычал   мне   в  лицо  чудовищное ругательство, метнулся мимо меня и ринулся вниз по лестнице.  Я прождал не меньше часа, но он все не шел. Видимо, он вернулся к себе в комнату уже на рассвете.

     - Ну,  Уотсон,  что вы на это скажете? - спросил Холмс с видом патолога, описавшего редкий в его практике случай.

     - Люмбаго, скорей всего.  Я  знал  больного,  который  во время  жестокого  приступа был вынужден передвигаться точно так же,  причем  нетрудно  представить   себе,   как   это   должно действовать на нервы.

     - Превосходно, Уотсон! С вами всегда стоишь обеими ногами на земле.  И все-таки едва ли можно допустить, что это люмбаго: ведь он тут же смог распрямиться.

     - Со здоровьем у него как нельзя лучше, - сказал Беннет.

- Не помню, чтобы за  эти  годы  он  когда-нибудь  лучше  себя чувствовал. Вот, мистер Холмс, таковы факты. Это не тот случай, чтобы можно было обратиться в полицию, а между тем мы буквально ума  не  приложим,  как  нам  быть;  мы  чувствуем,  что на нас надвигается какая-то неведомая беда. Эдит -  я  хочу  сказать, мисс  Пресбери  -  считает,  как  и я, что сидеть сложа руки и ждать больше невозможно.

     - Случай,  безусловно,  прелюбопытный   и   заслуживающий внимания. Ваше мнение, Уотсон?

     - Как  врач  могу сказать, что это, судя по всему, случай для психиатра, - отозвался я. - Бурное увлечение повлияло  на мозговую деятельность старого профессора. Поездку за границу он совершил  в  надежде  исцелиться  от своей страсти. Письма же и шкатулка, возможно, имеют отношение к личным  делам  совершенно иного  характера  -  скажем,  получению  долговой расписки или покупке акций, которые и хранятся в шкатулке.

     - А овчарка, разумеется,  выражает  свое  неодобрение  по поводу  этой  финансовой  сделки?  Ну  нет,  Уотсон, здесь дело обстоит сложнее. И единственное, что я мог бы тут предложить...

     Что именно собирался  предложить  Шерлок  Холмс,  навсегда осталось  загадкой,  ибо в этот самый миг дверь распахнулась, и нам  доложили  о  приходе  какой-то  молодой  дамы.  Едва   она показалась  на  пороге, как мистер Беннет, вскрикнув, вскочил и бросился к ней с протянутыми руками. Она  тоже  протянула  руки ему навстречу.

     - Эдит, милая! Надеюсь, ничего не случилось?

     - Я  не  могла не поехать за вами. Ах, Джек, как мне было страшно! Какой ужас быть там одной!

     - Мистер Холмс, это и есть та молодая особа, о которой  я вам говорил. Моя невеста.

     - Мы  уже начали об этом догадываться, правда, Уотсон? - с  улыбкой  отозвался  Холмс.  -  Насколько  я  понимаю,  мисс Пресбери,  произошло  что-то новое и вы решили поставить нас об этом в известность?

1 2 3