И раздосадованный баскетбольный тренер отстал от них.

      — Где бы нам спокойно побеседовать? — спросил Виталий.

      — Идёмте в кабинет председателя, его сейчас нет, — предложил Соколов. — А секретаря я предупредил. Такая фирма, как ваша, пользуется уважением.

      Соколов понравился Виталию, спокоен, рассудителен, держится с достоинством.

      Просторный кабинет был увешан всякими таблицами, вымпелами, афишами и фотографиями, в застеклённых шкафах мерцали металлические кубки и фигурки спортсменов, а на столе посредине комнаты был установлен большой макет какого-то стадиона.

      Виталий и Соколов уселись на диван, и Виталий, попросив разрешения, закурил.

      — Вообще-то у нас не курят, — сдержанно улыбнулся Соколов.

      — Даже у нас бросают, — согласился Виталий. — Я из последних. А теперь вот что меня интересует, Василий Павлович. Как ваша команда закончила прошлый сезон? И много ли ребят из позапрошлогоднего состава в ней сохранилось?

      — Как видно, вы интересуетесь именно позапрошлогодним составом?

      — Вы угадали.

      — А кем именно?

      — Знаете, мне хотелось бы, чтобы вы мне сначала, так сказать, на равных охарактеризовали весь тот состав. Можете вспомнить?

      — Конечно. Этим составом мы впервые завоевали кубок городского совета общества. Это большой успех.

      — А на следующий год состав изменился?

      — Да. Многие ушли. По разным причинам.

      — И кубок ушёл?

      — И кубок, — огорчённо кивнул Соколов. — Переходы, переманивания. Я протестовал, писал всюду, выступал. Безнадёжное это дело. Заработал врагов и ничего не добился. В результате потеряли очень перспективную команду, в которую я столько вложил. — Соколов безнадёжно махнул рукой.

      — Да. Бывает, — сочувственно согласился Виталий. — Так назовите мне игроков. А я буду записывать, если это вам не помешает.

      — Ну что вы! Итак, я начну с вратарей. И пойду по линиям. Устроит?

      — Как угодно.

      Соколов принялся перечислять игроков. Виталий внимательно слушал, изредка делая какие-то бессмысленные пометки, только чтобы не дать понять, кем именно из ребят он интересуется.

      — У кого-то я видел фотографию всей команды возле кубка и вашу подпись на обороте, — сказал Виталий.

      — Да-да, — подхватил Соколов с горькой усмешкой. — Отлично мы тогда поиграли, и отличные были ребята. — Но тут же, словно спохватившись, добавил: — Не все, конечно.

      — Вот и давайте продолжим, — сказал Виталий. — Мы до средней линии дошли.

      — Давайте, — согласился Соколов. — Про Левина я вам уже сказал. Теперь Коротков, Виктор. Способный парень был, старательный. Больше скажу — даже фанатик был. Домой палкой прогонял каждый раз. — Он сдержанно усмехнулся своим воспоминаниям. — После того как кубок взяли, пятерым из команды первый разряд присвоили. И ему тоже. Товарищ хороший. Любили его в команде.

      Соколов, видимо, ничего плохого говорить о Витьке не хотел, в том числе и об его уходе из команды, скандальном, видимо, уходе. И тогда Виталий сделал какую-то пометочку у себя в книжке. И Соколов тут же поспешно добавил:

      — Но неуравновешенный был. Из-за одного инцидента пришлось отчислить.

      — Какого инцидента?

      — Драка. Избил двоих игроков команды.

      — Ого! За что же?

      Виталий не уследил за своим тоном, и вопрос прозвучал излишне требовательно.

      — Если хотите знать, то за дело, — неожиданно с вызовом ответил Соколов. — Я бы сказал, за предательство. А официально если, то за их неспортивный поступок. Игру сдали противнику. Сами в ту команду перебежать собрались.

      — Это было доказано?

      — Нет, конечно. Спокойно перешли туда. Хотя все кругом знали.

      — А что было с Коротковым?

      — Отчислили, как я сказал. Ушёл и пропал.

      — И вы его не искали?

      — Искал. Только не сразу. Это была последняя календарная игра. Меня отправили на курсы переподготовки. Потом всякая суета, сын болел, зимой тёща умерла. — Соколов досадливо махнул рукой. — Знаете, как бывает.

      — А потом?

      — Потом вспомнил. Разыскал. Парень опустился, запил. Играть отказался.

      — И вот потеряли не только хорошего игрока, но и хорошего человека, — с горечью сказал Виталий. — И теперь ему грозит суд.

      — Так вы из-за него пришли? — понимающе усмехнулся Соколов.

      — Именно.

      — Что же он выкинул?

      — Ничего особенного. Только бросился с ножом на человека.

      — Вот чёрт! Между прочим, это на него похоже. Он и раньше…

      — Знаю. Вы всё это замечали, только не было времени заняться. Так вот в отличие от вас мы такое время выкраиваем, чтобы не только отыскать, но и спасти человека, если ещё можно. Хотя заняты не меньше вашего, и работа у нас куда более нервная, можете мне поверить.

      — Поздно вы его, однако, спасать-то взялись, — язвительно произнёс Соколов. — Сами говорите, ему уже суд грозит.

      — А раньше только вы могли. И вам он верил, между прочим. Лично вам, Василий Павлович. Но теперь уж давайте не перекладывать друг на друга ответственность. Я не для этого к вам пришёл. Давайте подумаем, что сейчас ещё можно сделать. Очень важно, с какими мыслями он пойдёт на суд, как себя там поведёт, с какими мыслями уйдёт в колонию. Я убеждён, это не потерянный парень. Вообще таких почти не бывает. А Виктор тем более. Вы согласны?

      Запальчивые слова Виталия словно застали Соколова врасплох. Он нервно потёр руки, с раздражением, но решительно спросил:

      — Что от меня требуется?

      Виталий помедлил, внимательно посмотрел на тренера и подчёркнуто холодно ответил:

      — Ничего. Если у вас самого нет желания вмешаться.

      — Вы меня просто не поняли.

      — Очень рад. Поясните в таком случае.

      — Я готов для Короткова сделать всё, поверьте. Но что можно сейчас сделать?

      — Можно… увидеть Виктора.

      — Увидеть? — растерялся Соколов.

      — Да. И сказать ему, что вы его помните, что он, по вашему твёрдому убеждению, способный футболист и хороший товарищ. Так вы говорили?

      — Так.

      — Ну вот. Сказать, что вы в него верите и будете его ждать. Да вы сами найдёте, что ему сказать, вы только подумайте о нём, Василий Павлович.

      — Да-да. Всё это можно сказать, безусловно, можно, — заволновался Соколов. — При этом я даже не покривлю душой, уверяю вас. Это так и есть… так и есть… И я в самом деле буду его ждать. Только… сколько он просидит, как вы думаете?

      — Не много. Он, слава богу, не успел пырнуть ножом человека. Да и на суде вы, надеюсь, выступите. Личность подсудимого многое определяет в приговоре.

      — Выступлю, — с воодушевлением объявил Соколов. — Непременно. Вы не думайте, ребята мне… — Он чуть запнулся и, стесняясь, закончил: — Они мне дороги. И… вообще спасибо. Хорошо, что вы пришли, честное слово. Надо думать шире, чувствовать шире. Не только о сиюминутном, не только о своём. Ведь если честно, то мы всё время думаем о себе или в связи с собой. Нельзя так. Вот вы мне помогли в этом смысле. Так когда я могу его увидеть?

      — Хоть завтра.

      — Прекрасно. Завтра.

      Они обо всём условились, и Виталий ушёл.

      Он неторопливо двигался по оживлённой, залитой солнцем улице, и на душе у него было необычайно светло и радостно. Нет, всё-таки всегда можно что-то сделать для человека, даже самого плохого, чтобы он стал чуть лучше. Для начала хоть самую малость лучше. Только бы зацепиться за то светлое, что осталось в его душе. А в Витькиной душе жила ещё и Лялька. Славная девчушка. Пока. И всё-таки бедная мать у неё. Надо для начала вызвать будет Веру Игнатьевну, найти к ней подход, помочь ей и… Ляльке тоже. Нельзя же их оставить вот так.

      Да, даже самый плохой человек и то… Впрочем, самым плохим сейчас был Гошка. И в первую очередь теперь предстояло заняться им. Гошка — это не только ещё один и, кажется, наиболее верный путь к цели, путь к той загадочной троице за вчерашним угловым столиком. Нет, Гошка — это прежде всего судьба и характер, которые предстоит переломить, и только тогда откроется дорога к решению главной задачи. Можно, конечно, его обмануть или запугать. Во имя, так сказать, высокой цели чего не сделаешь, кажется! Но это означает потерять человека, возможно, окончательно потерять. Обманутый и запуганный никогда не союзник, это будущий противник, будущий враг.

      Нет, Гошку не следовало обманывать и запугивать, его надо победить, переломить по-другому. Не перевоспитывать, конечно, это дело долгое и сложное, оно впереди, далеко впереди. А сейчас надо вызвать у него какую-то чистую вспышку чувств. И что-то Виталий вроде бы нащупал. Конечно, это может быть ошибкой, может быть осечкой. Но надо попробовать.

      Итак, Сёмкин. Гошка Сёмкин. Георгий. И есть ещё Михаил Сёмкин. Действительно, работает электриком на автозаводе. Действительно, передовик, член комсомольского бюро, зам. секретаря, кандидат в члены партии. Установить это было несложно. За вчерашний день всё это проделали ребята из местного отделения милиции и передали в МУР. И вот теперь Виталию предстоит встреча с Михаилом. Через полчаса. Прямо на заводе, в цеху.

      И снова гудящий поезд метро, полупустые в середине дня вагоны, длиннейшие эскалаторы, суетливые и всё же многолюдные пересадки, и вот наконец последний из эскалаторов аккуратно вынес Виталия на поверхность. Перед ним были длинные заводские корпуса за высокой глухой оградой.

      Миновав просторное бюро пропусков и проходную, Виталий оказался на огромном, в деревьях и кустах, заводском дворе и, расспрашивая то одного, то другого из встречных, добрался наконец до нужного цеха.

      У входа его уже ждал высокий, худощавый парень с копной вьющихся пшеничных волос и живыми серыми глазами на узком лице с пухлыми губами и тонким, хрящеватым носом. «Похожи братцы, — отметил про себя Виталий. — Здорово внешне похожи». На парне была модная джинсовая куртка и щеголеватые, с чуть заметным клёшем, брюки.

      — Сёмкин, — представился он. — Михаил. Точно вы приходите.

      — Нет времени опаздывать, — улыбнулся Виталий. — Где нам потолковать?

      — Пойдём в сад. — Михаил махнул рукой. — Вон скамейка свободная.

      Виталий отметил про себя, что он сказал «сад», а не «двор». «И в самом деле, сад», — подумал он, сноба бросив взгляд на бесконечные аллеи, посыпанные песком дорожки, клумбы и ряды подстриженных кустарников.

      Они уселись на скамье, полускрытой за пушистой стеной кустарника, и Виталий самым безмятежным тоном спросил, жмурясь от солнечных лучей, вдруг пробившихся из-за облака:

      — Слушай, ты Георгия давно видел?

      — Гошку? А что? — сразу насторожился Михаил.

      — Да заблудился твой братан.

      — То есть как это заблудился? — возмущённо переспросил Михаил, и в лице его появилась какая-то жестокость. — Он просто спился, подлец. Опустился. Вот и всё.

      — Всё?

      — Ясное дело. Я, если хотите знать, давно уже ничего общего с ним не имею. Прошу это учесть.

      — Та-ак… — протянул Виталий. — Учтём, конечно. А родители ваши где?

      — Померли родители.

      — Как так?

      — А так. Пожар случился. Мать отца бросилась спасать. Он спал. Ну и вместе с ним, героически…

      — Давно?

      — Три года назад. С тех пор Гошка и покатился.

      — Ты же не покатился?

      — Я в мать и отца, а он чёрт его знает в кого уродился. Вот и поставил я на нём крест.

      — Так ведь брат же!

      — Ну и что! Я считаю, друг дороже любого родственника. Друга как-никак выбираешь. А родственник сам объявляется. И какой он ни есть, любить его прикажешь? Ни фига! Вон братца судьба подкинула. Нужен мне такой, думаешь? Спасибочко. Как увидел, какой он стал, так крест на нём и поставил.

      — А он на тебе?

      — Он ещё на мне будет ставить! — раздражённо воскликнул Михаил. — Чего не хватало! Пусть он сначала добьётся с моё.

      — А ты женат?

      — Женат. И сын растёт. Всё как у людей. Скоро, между прочим, депутатом стану. Есть такой план. В парткоме намечают. И бригадиром тоже. Передовой бригады.

      — Да, добиться с твоё непросто.

      — Пусть попробует.

      — А ты помоги. Он вроде тебя уважает.

      — Меня все уважают.

      — Вот и помоги. Хотя бы как будущий депутат.

      — Я только по нашему району пойду, — широко улыбнулся вдруг Михаил. — А вообще, чего это ты о Гошке заговорил?

      Они как-то совсем незаметно перешли на «ты».

      — Сам говоришь, «покатился», «опустился». А нам с такими приходится дело иметь. Именно с такими, к сожалению.

      — Вот и давай действуй. А у меня и кроме Гошки забот полон рот.

      — И всё же брат он тебе.

      — Какой он брат? Брат другом, помощником должен быть, а этот…

      — Вот что, Михаил, — задумчиво произнёс Виталий. — Либо ты примешься за своего братца, либо я в твою партийную организацию пойду. И не быть тебе тогда ни депутатом, ни бригадиром, ни передовиком. Один позор будет, учти. Такого эгоизма и бездушия я в тебе даже не ожидал.

      — Да что ты! Я же всей душой рад! — всполошился Михаил, и на красивом лице его отразилось искреннее отчаяние. — Но с какой стороны за него приняться, ты скажи?

      — Вот это уже другой разговор. Если ты станешь моим союзником, то вдвоём мы авось чего-нибудь и придумаем. Не одно, так другое, но что-то должно подействовать. Терпение тут нужно, упорство. Случай с Гошкой, как говорят, запущенный. Так что, Миша, не пожалей сил. Спасёшь брата — об этом даже в газету можно написать. Представляешь? — усмехнулся Виталий. — Так что давай думать.

      — Всё хорошо, только думай сам, — пожал плечами Михаил. — Я отказываюсь. Я просто не знаю. Придумаешь — я твой союзник. Что скажешь, то сделаю.

      — Так ты же его лучше меня знаешь.

      — Я его вообще знать не желаю, если уж на то пошло, — снова озлившись, отрезал Михаил. — Вообще! Он мне, сукин сын, всю биографию портит. Сколько я из-за него пережил, ты бы знал. А теперь, гад такой, ещё в тюрьму вот-вот угодит. Так ведь я понимаю? Тогда совсем биографию мне искорёжит.

      — Надо стараться, чтобы этого не случилось. Ты правильно понимаешь. На пути он туда.

      — Ну вот! — в глазах Михаила мелькнул испуг. — Что же теперь делать?

      — Во-первых, встретиться с ним. Лучше всего сегодня же вечером.

      — Его ещё разыскать надо.

      — Разыщешь. Дружески встретиться надо, по-братски. За что-то он тебя, между прочим, любит, как ни странно.

      — Чего ж ему меня не любить, слава богу…

      — Ладно, ладно. Тебя, конечно, все любят.

      — А ты не смейся.

      — Какой же тут смех! Так вот. Встретишься с Гошкой сегодня же. Уговори его всё бросить, чем он сейчас занимается. Скажи, милиция за тобой уже смотрит, уже на след твой вышла. Если боится открыто рвать, пусть тихо отходит в сторону, пусть исчезнет. Обещай его на завод к себе устроить, в свою бригаду взять.

      — Ты что? На кой нам чёрт такой в бригаде? — вскипел Михаил. — Мне первенство надо вырвать в этом квартале, хоть умри. Тогда бригадиром стану. Уж замётано.

      — Не вытянешь Гошку — позор тебе будет на весь завод, — сказал Виталий.

      — Хорошо, хорошо, — примирительно ответил Михаил. — И откуда ты только свалился на мою голову?

      — Спасибо скажи. И помни, я узнаю о вашем сегодняшнем разговоре. Если у Гошки сомнения в башке не появятся, значит, не от души ты с ним говорил, не поверил он тебе. А он должен поверить, понял? Он должен испугаться, должен обрадоваться твоей помощи, начать отход. Начать — вот что главное. Понял ты?

      — Понял, понял.

      — И гляди, Михаил. От этого и твоя блестящая биография будет зависеть. Уж я постараюсь. И теперь с тебя не слезу, запомни.

      — Сам вижу, — тоскливо произнёс Михаил. — Только мне, понимаешь, делов было… Ну ладно, ладно, — сам себя оборвал он, заметив движение Виталия. — Всё. Решено и подписано. Если уж я слово даю, то будь спок.

      — И не забудь. Сегодня же разыщи.

      — Я же сказал.

      — Дай-ка мне твой телефон и, на всякий случай, запиши мой.

      Вскоре они расстались. При этом оба испытали немалое облегчение.

      Эдик Албанян оказался на месте, ибо так он обещал ещё утром. Это был поразительной точности человек.

      Через три минуты после телефонного звонка Эдик появился в комнате Виталия, потный, запыхавшийся, и с порога объявил:

      — У меня ровно сорок минут. Излагай, чего у тебя там.

      — Излагаю, — так же деловито ответил Виталий. — Первое. Прошу записать. В воскресенье, в девятнадцать часов, обязан быть у нас. Светка печёт пирог, Анна Михайловна делает твой любимый салат. Будут мои. И ещё давний мой друг по армии, парашютист и хитрец, он тебе понравится.

      — Друзья моих друзей — мои друзья, ты же знаешь. Но… — Эдик сладострастно зажмурился, — будут ещё, полагаю, и пирожки с картошкой и луком. В Елене Георгиевне я уверен.

      — Правильно делаешь. Записал?

      — Такие приглашения не забываются, дорогой. Вино моё, имей в виду.

      — Ладно, — кивнул Виталий и, не переводя дыхания, продолжал: — Теперь второе. В парке есть некие заграничные аттракционы, ты их видел?

      — Это, дорогой, не криминогенные объекты, — небрежно махнул рукой Эдик.

      — А вот ты послушай.

      Виталий сумел всё рассказать, как отметил Эдик, за какие-нибудь восемь минут, и на обсуждение, таким образом, осталось целых полчаса.

      — Следили, значит? — с интересом переспросил Эдик. — И за Петром, и за тобой? Так-так-так… Помнится, года два назад было дело, тоже с аттракционами, в другом, правда, парке. Там крутили «вертушку».

      — Это что такое?

      — Элементарная вещь. Передавали использованные билеты обратно в кассу. И снова их продавали. В конце смены образовывались излишки денег. Их делили.

      — Возможно, и тут так.

      — Надо посмотреть.

      — Так вот, видишь? Не дают посмотреть.

      — Ну-ну. Что значит «не дают»? Надо, дорогой, уметь смотреть. А вы же не смотрели, вы просто «лупили зенки», — покровительственным тоном произнёс Эдик.

      — Что ж, маэстро, посмотрите сами.

      — И посмотрю. Даже любопытно.

      — Когда соизволите?

      — Когда? — Эдик взглянул на часы. — Сейчас семнадцать двадцать пять. Так-так… — Он что-то подсчитал про себя и объявил важно: — В девятнадцать буду там. Они ещё работают, ты говоришь, эти… «станки»?

      — Это не станки, а…

      — Знаю, знаю. А вот по-ихнему — «станки», обратил внимание? Причём печатные.

      — Обратил, конечно.

      — Ну вот. Так в девятнадцать они ещё работают?

      — Они, кажется, до ночи работают.

назад<<< 1 . . . 11 . . . 19 >>>далее