* * *

Странник мог не спать сутками. Ему хватало двух-трёх часов сна, чтобы почувствовать себя свежим и отдохнувшим. Для гоминидов бессонница вредна и опасна. Их мозг нуждается в восьмичасовом отдыхе.

Животные много спят. Человек может и должен бодрствовать. Отпущенное время слишком дорого, чтобы тратить его на сон.

Странник проживал не одну, а две жизни. Самым тяжёлым оказывался момент перехода из одной в другую, из света во тьму и обратно. Шкура гоминида была чем-то вроде резинового водолазного костюма, в который следует облачиться, чтобы нырнуть в ледяную мрачную глубину.

Первого ангела он освободил очень давно, в ранней юности. Это произошло почти случайно, он не хотел.

Ему было шестнадцать, ей четырнадцать. Она сама затащила его на чердак, расстегнула ему рубашку и штаны, задрала свою юбчонку. Байковые трико, чулки на резиновых подвязках, сопение, жаркая возня, запах земляничного мыла. А потом смех. Злой, издевательский хохот.

Он читал, что в джунглях Южной Америки живут гигантские пауки, похожие на обезьян. Они нападают на свою жертву, кусают её и пускают в организм сильнейший яд, от которого растворяются даже кости. Потом они высасывают из жертвы все, и остаётся только оболочка. Мёртвая пустая кожа. Возможно, это выдумка. Но с той, первой девочкой его плоть оказалась мёртвой и пустой, вялой, как тряпка. Девочка долго, жадно целовала его в губы, пустила яд, выпила из него жизнь, силу, а потом, сытая, стала смеяться.

Он не хотел её убивать. Ему надо было, чтобы она замолчала. Только когда она перестала биться, хрипеть, он почувствовал себя живым. Он вернул силу, которую она у него отняла.

Никто не видел, как они поднимались на чердак. Никому в голову не пришло подозревать его, хорошего мальчика, отличника. Уголовной шпаны в окрестных дворах было полно, девочка считалась шалавой и вертихвосткой. Кто-то из коммунальных кумушек сказал: сама виновата, допрыгалась.

А от своей бабушки он услышал: «Ангел отлетел». Он спросил: «Куда?» Бабушка ответила: «На небо».

Он понял, что освободил ангела. С тех пор он стал их видеть и слышать. С каждым годом их голоса звучали все громче, все жалобней.

Много лет он жил в рутинной реальности, в глубине вечной ночи, за чертой Апокалипсиса, ясно сознавая свою миссию, но не смея действовать. Он слышал и видел ангелов, продумывал всё до мелочей, бродил возле школ, детских парков, но каждый раз что-то останавливало его. Он возвращался в реальность, измотанный, опустошённый, утешаясь тем, что время его не пришло и то, что случилось однажды, неизбежно должно повториться.

— Они слепые, беззащитные, земля для них ад, им нечего делать в аду, их место на небе, потому что они ангелы. Я долго шёл по тёмному туннелю необъяснимых страданий. Почему я такой? Почему я не похож на миллионы других людей? Я мучительно искал ответы, и они однажды пришли, как озарение. Я не похож на других потому, что другие — не люди. Можно обрести блаженство, стать человеком в изначальном, божественном смысле, только очистившись, пройдя огненное крещение, освободившись от ядовитого корня похоти. Но сто крат блажен тот, кто свободен от рождения. Он избранный.

Странник обнаружил, что сидит на полу и слушает магнитофонную запись. Когда он успел встать, взять кассету с полки, включить магнитофон? Несколько минут, несколько простых действий испарились из памяти мгновенно, как след дыхания со стекла. Голос, лившийся из магнитофона, был похож на тот, что постоянно звучал у него в голове. Высокий, мягкий, немного вялый, как будто говоривший пребывал в глубоком гипнотическом трансе. Это придавало словам абсолютную, высшую достоверность. Люди не лгут во сне.

— Я слышал, как они обсуждают, чем вкусным будут кормить их сегодня в большом доме. Одна девочка объясняла другой, что это больно только вначале, а потом ничего. Когда они возвращались оттуда, я из темноты смотрел в их лица, в их слепые глаза, и мне казалось, что там, внутри, бьются, как птицы в клетках, живые чистые ангелы. Почему я не стал убивать злодеев, которые оскверняли и мучили маленьких слепых сирот? Потому что злодеи и так мертвецы. Я это знаю точно.

Однажды ночью я увидел, как мертвец вылезает из воды. Он поспорил, что сумеет переплыть озеро, и ему это удалось. Без охраны, один, голый, мокрый, жирный, он прыгал по берегу, вопил и размахивал руками. Он был пьян. Я справился с ним очень быстро. Набросился сзади, стиснул шею, надавил на сонную артерию. Когда он затих, я втащил тело на холм и сбросил с обрыва в озеро. Мне было мерзко, как будто я раздавил гигантского червя. Сил не прибавилось. Наоборот, я ослаб. Я надышался смрадом и злом и ничего не приобрёл.

Он был генерал, герой Советского Союза. Он часто приезжал в большой дом на другом берегу, ему нравились самые маленькие девочки, семилетние. Я слышал, как в магазине у станции, стоя в очереди за колбасой, нянька шепталась с поварихой, что проклятого беса покарал Бог. Знали бы они, что этим богом был я!

Когда выловили труп, врач «скорой» сразу сказал, что это несчастный случай. Сердечный приступ. Генерала предупреждали: вода холодная, он выпил порядочно, это опасно. Но генерал не послушал.

Наверное, приступ случился, когда я набросился на него в темноте. Я думал, что убиваю его, но он уже был мёртв. Он всегда был мёртв. Я не получил никакого удовлетворения. Нет смысла убивать мертвецов. Надо спасать живых.

Странник выключил магнитофон, достал кассету, подцепил плёнку и принялся вытягивать её, аккуратно наматывать на руку. Когда остался только пустой пластмассовый корпус, он смял плёнку в комок, отправился на кухню, достал с полки большую медную вазу для фруктов, положил туда плёнку и поджёг. Она никак не хотела загораться, пришлось добавить немного бумаги. Он смотрел на маленький костёр, пока от сладковатого дыма не заслезились глаза. Прежде чем выбросить пластмассовый корпус кассеты, он не забыл отодрать бумажную наклейку, на которой мелкими буквами было обозначено: «Давыдово, 1983-1986».

Плёнка сгорела, но голос продолжал звучать.

Странник не замечал, как шевелятся его губы, не понимал, что это он сам говорит, и замолчал только тогда, когда подошёл к большому зеркалу в прихожей, оглядел себя, выбритого, причёсанного, одетого в безупречный дорогой костюм. Губы его замерли, потом растянулись в улыбке. Сверкнули белые крупные зубы, глаза заблестели, прищурились. Он выглядел как гоминид. Он чувствовал себя гоминидом. Он был готов без страха и сомнений опять нырнуть во мрак вечной ночи.

 

* * *

У старика Никонова случился приступ. Ольга Юрьевна услышала его крики ещё на лестнице.

Никонов страдал инволюционной депрессией. Причиной его тоски была жена. Моложе него на двадцать лет, полная, яркая блондинка, она приходила довольно часто, но старику казалось, что между её посещениями проходит вечность.

— Она никогда не придёт! Не хочу жить! Я никому не нужен, я всем мешаю!

В последнее время он шёл на поправку. Доктор Филиппова собиралась выписывать его. И тут вдруг — такое резкое ухудшение. В процедурной он бился в руках двух санитаров, плакал, пытался разодрать себе лицо ногтями.

— Не подходите ко мне! — крикнул он, увидев Ольгу Юрьевну. — Не смотрите на меня! Я грязный, мерзкий, моё тело гниёт! От меня воняет! Не прикасайтесь!

— Павел Андреевич, что случилось?

Она кивнула санитарам, чтобы отпустили старика. Поняв, что его больше не держат, он перестал биться, бессильно опустился на пол, съёжился, закрыл голову руками и зарыдал.

— Она никогда не придёт, она нарочно сбагрила меня сюда. Конечно, она молодая красивая женщина, а я старый урод. Её можно понять. Хочет квартиру? Я отдам ей квартиру, и это будет справедливо. Я был с ней счастлив, хотя совершенно не заслуживал этого счастья. Я украл её молодость, её лучшие годы. Я предал свою семью, жену, детей, внуков. Что по сравнению с этим какая-то квартира?

Доктор Филиппова помогла ему подняться, усадила на банкетку. Старик дрожал и плакал. Ольга Юрьевна достала из кармана карамельку, протянула ему. Старик очень любил сладкое, и конфета часто успокаивала его лучше любого лекарства.

— Нет. Спасибо, — он помотал головой и горестно всхлипнул.

— Почему?

— Мне очень плохо. Я теперь знаю правду, страшную правду. Я не хочу жить.

— Интересно, что же это за правда?

— Моя жена нарочно сбагрила меня сюда. Я здесь умру быстрей, чем дома. У неё другой мужчина, моложе, здоровей, красивей меня. Ей нужна квартира. Она хочет от меня избавиться и начать новую жизнь.

— Кто вам сказал?

— Сосед.

— Кто именно из соседей?

— Новенький, лысый, которого с карусели сняли.

— Глупости, не слушайте его. Он просто злой человек. Он не знает ни вас, ни вашей жены. Он самого себя не знает и не помнит, а вы так расстраиваетесь.

— Не надо меня жалеть! — крикнул старик и замотал головой. — Ваша жалость только продлевает мои мучения. Я гнию заживо, и чем скорей все это закончится, тем лучше.

Ольге Юрьевне так и не удалось успокоить Никонова.

Старик опять стал рыдать и биться. Она видела, что месяц интенсивной терапии пошёл насмарку. Достаточно было нескольких злых слов, чтобы хрупкое равновесие в его больной душе разладилось. Теперь придётся начинать все сначала.

Но самое грустное, что жена его в одно из последних своих посещений зашла к доктору Филипповой в кабинет, прикрыла дверь, достала из сумочки коробку с дорогими духами, начала рассказывать, как благодарна за все, какой она, Ольга Юрьевна, замечательный доктор. Потом поинтересовалась, когда будет удобно прийти в больницу с нотариусом, чтобы муж подписал завещание, и наконец попросила выдать заключение о полной невменяемости её мужа и о том, что его необходимо поместить в интернат для слабоумных стариков.

— Вы не думайте, я не какая-нибудь, которая хочет от него избавиться. Поймите меня правильно. Я работаю, оставлять его дома одного нельзя, на сиделку ни моей зарплаты, ни его пенсии не хватит, — объяснила она и деликатно высморкалась в бумажный платок.

Ольга Юрьевна духи не взяла, сказала, что муж её не так безнадёжен, чтобы отправлять его в интернат. Разговор получился неприятный. Особенно не понравилось дамочке, когда доктор сказала, что её мужу нужны всего лишь внимание, уважение и самое обычное человеческое тепло. Никакой опасности ни для себя, ни для окружающих он не представляет. Дамочка ушла, не попрощавшись. Потом Ольга Юрьевна увидела, как в коридоре она кормила Никонова йогуртом с ложечки, гладила по голове и называла птенчиком. На лице старика было написано полнейшее счастье.

«И на том спасибо, — вздохнула про себя Ольга Юрьевна, — к каждому третьему из наших больных вообще никто никогда не приходит. Мы их держим, сколько возможно, потом переводим в отделение, где лежат хроники, лежат, пока не умрут. Всех жалко, и никому нельзя помочь».

Никонова вынесли на руках санитары.

Оля встала, подошла к зеркалу, поправила волосы, ещё влажные от дождя. Слабый крик старика стоял в ушах.

«Что же я так раскисла? Разве работать с несчастными депрессивными стариками тяжелей, чем копаться в мозгах маньяков?»

Пришлось наконец признаться себе: да, тяжелей. Каждый раз сталкиваешься с неизбежностью старости и смерти. Наблюдаешь, как угасает разум, как человек уходит в темноту, и ничего не можешь сделать. Боль, отчаяние родственников или предательство, приправленное пресным жирным соусом самооправдания. Ледяные барьеры между близкими людьми, ужас одиночества и эгоизма. Нет виноватых. Только жертвы. Те, кто предают и бросают больных стариков, тоже жертвы. Сколько ни придумывай уважительных причин, как ни пытайся забыть, всё равно не получается. Мучает совесть, грызёт изнутри страх, что тебя тоже когда-нибудь бросят умирать в доме скорби твои дети и внуки.

Старость, болезнь, смерть — зло обыденное, безличное. Зло, с которым нельзя бороться. А маньяки — зло исключительное, конкретное. Его можно вычислить и остановить. Если нет никаких следов, никаких зацепок в настоящем, надо заглянуть в прошлое.

Когда появился Молох, Оля сразу вспомнила Давыдовского душителя Анатолия Пьяных и пыталась найти материалы по тому старому делу. Что бы ей ни говорили, она видела очевидное сходство почерка его и Молоха. Но материалов не нашла. На фамилию «Пьяных» поисковая система не выдала никакой информации. В архивах института удалось отыскать только копию официального заключения экспертной комиссии.

— Ты что, не помнишь? Все материалы были приобщены к уголовному делу и переданы следствию, — сказал Кирилл Петрович, — я вообще не понимаю, зачем тебе это надо.

Оля откопала сообщение о пожаре в давыдовском интернате для слепых и слабовидящих сирот, который произошёл в ноябре восемьдесят шестого, то есть именно тогда, когда Пьяных покончил с собой. При пожаре погибло трое детей, две воспитательницы, одна учительница. Позже в больнице скончались от ожогов няня и сторож. Причиной трагедии решено было считать неисправность электропроводки.

Обычно по делам об особо тяжких преступлениях собирается огромное количество сведений, которые подлежат регистрации, учёту, хранению. Всё, что касалось дела Пьяных, исчезло бесследно.

Дима Соловьёв тоже удивился, когда она попросила его послать официальный запрос в ГИЦ (Главный информационный центр при МВД РФ.)

От него она услышала те же слова:

— Не понимаю, зачем тебе это надо?

Если честно, она сама до конца не понимала.

— Действительно, почерк немного похож, — сказал Дима, — но всё-таки это не Молох. Ты же знаешь, убийца повесился в камере. Он не мог воскреснуть. Или ты подозреваешь, что Пьяных — не настоящий убийца?

— Подозреваю, — призналась Оля, — как тогда, так и сейчас.

— Да? Только никому, кроме меня, не говори об этом, ладно? И так я постоянно слышу, что ты фантазируешь, выдумываешь какие-то завиральные версии.

— Хорошо, никому, кроме тебя, не скажу. Но тебе ведь можно?

— Мне можно. Мне говори, что хочешь.

Она сняла телефонную трубку, набрала рабочий номер Димы Соловьёва, долго слушала длинные гудки. Трубку так никто и не взял. Оля хотела перезвонить на мобильный, но в дверь постучали, и через минуту в кабинет ввалился табунок студентов-практикантов.

 

* * *

Совещание у заместителя министра проходило довольно вяло. Соловьёв высказал версию, что это продолжение серии, начавшейся два года назад. Трёх неопознанных подростков и Женю Качалову мог убить один и тот же человек. Совпадала география преступлений — лесополоса у шоссе, в радиусе около двадцати километров от МКАД. Способ убийства, приблизительный возраст убитых. Отсутствие очевидных следов изнасилования. Убийца каждый раз оглушал ребёнка ударом по голове сзади, душил руками, раздевал и потом поливал труп детским косметическим маслом. Надо ещё раз просмотреть поисковые профили преступника, составленные специалистами-психологами и психиатрами из группы профессора Гущенко. Они, вероятно, полностью совпадут с нынешним вариантом.

— Но тогда у нас этих профилей было штук пять, и все разные, — напомнил заместитель министра, — что вы скажете, Кирилл Петрович?

Профессор Гущенко скромно сидел в углу, закинув ногу на ногу, приспособив блокнот на круглом мощном колене, сосредоточенно водил ручкой по бумаге. Соловьёв только сейчас его заметил и тут же вспомнил Олины слова: Кириллу Петровичу под шестьдесят, а какой мощный интеллект, сколько энергии.

Профессор выглядел отлично. Широкие плечи, тёмно-русые густые волосы с красивой проседью, зачёсанные вбок и назад, гладкий покатый лоб, небольшие, без блеска, серые глаза. Крупный, слегка вздёрнутый нос, тонкий подвижный рот. Надёжный, спокойный, уверенный в себе мужчина. Интеллектуал, плейбой. Женщины от таких запросто теряют голову. Когда-то Соловьёв даже слегка ревновал к нему Олю, даром что профессор — холостяк.

— Не надо спешить с выводами, — сказал Гущенко, оторвавшись от своего блокнота, — это может оказаться подражатель. А что касается профилей, то их действительно у нас было слишком много. Думаю, не стоит повторять прошлых ошибок. Некоторые члены моей команды попали в плен своих фантазий. — Профессор улыбнулся и опять принялся водить ручкой по бумаге.

— Да уж, особенно доктор Филиппова любила пофантазировать, — проворчал начальник Соловьёва генерал Шаталов.

— Все эти её изыскания в области детского порно, — поморщился руководитель опергруппы майор Завидов, — сколько времени и сил потратили зря!

— Ничего не зря, — сказал Соловьёв, — именно благодаря этим, как вы выразились, «изысканиям» была раскрыта сеть «Вербена».

Тут повисла тишина. Историю с «Вербеной» никому не хотелось вспоминать.

Сеть сайтов, производство и продажа видеопродукции, торговля живыми детьми. Прибыльный, отлично организованный бизнес существовал практически легально, безнаказанно и существует до сих пор, под другими названиями. Ежемесячный доход детского порносайта от пятнадцати до тридцати тысяч долларов. Часть денег идёт на финансирование экстремистских движений, в том числе чеченских боевиков. «Вербена» — лишь верхушка айсберга. Из пятнадцати производителей и продавцов, имена которых стали известны, арестовать удалось только троих. А вспоминать не хотели потому, что эти трое сдали нескольких своих постоянных клиентов, среди которых были два иностранных дипломата, четыре депутата Госдумы, генерал МВД и полковник ФСБ.

Скандал едва не просочился в прессу. Замять дело, скрыть информацию от вездесущих журналистов стоило огромных усилий. Полетели чиновничьи головы, два силовых министра подали в отставку, на закрытых экстренных совещаниях высокие чины матерились и брызгали слюной.

Депутатский корпус и силовые ведомства готовы к любым разоблачениям, говорить можно о чём угодно — о взятках, о сфабрикованных уголовных делах, о связях с мафией, только не о педофилии и детском порно. Пусть в этом обвиняют никому не известных частных лиц, но не высокопоставленных государственных чиновников, не милицию, не ФСБ.

Новый министр подписал приказ о прекращении работы группы профессора Гущенко.

— Прямых доказательств того, что убитые подростки имели отношение к «Вербене», до сих пор нет, — подал голос заместитель министра, — и вообще, не будем отвлекаться. Версию старшего следователя Соловьёва принимаем как одну из рабочих. Я бы пока не спешил говорить о продолжении серии Молоха. Да, Кирилл Петрович, вы что-то хотите сказать?

Гущенко опять оторвался от своего блокнота и обвёл собравшихся задумчивым взглядом.

— Конечно, совпадает многое, — произнёс он и нахмурился, — но я вижу очень значительные различия. Прежде всего, личность жертвы. В первых трёх случаях это были беспризорные подростки, возможно, сироты. Их никто не искал. Они до сих пор остаются неопознанными и невостребованными. Сейчас у нас дочь известного певца. Не исключаются мотивы мести, шантажа, сведения каких-то личных счётов с отцом девочки. Мир шоу-бизнеса, этим всё сказано. Ещё раз повторяю, тут может присутствовать элемент инсценировки, подделка почерка. Я имею в виду масло. Мы все отлично помним, как пресса раззвонила подробности тех трёх убийств.

— Да, — заместитель министра тяжело вздохнул, — тогда мы намеренно пошли на это, пытались через средства массовой информации найти родственников убитых детей. Сейчас совсем другие дело.

— Американцы тоже, между прочим, не дураки, — встрял Шаталов, — в ФБР специальные исследования проводили об информационных эпидемиях среди серийников. Как только появляются в прессе подробности убийств, так сразу жди плагиата. Чужая слава покоя не даёт.

— Порно в Интернете тоже многих вдохновляет, — тихо проворчал Соловьёв, — те же американцы постоянно пишут, что восемьдесят процентов серийников начинают с просмотра порнофильмов, а потом разыгрывают все это в реальности.

— Не будем отвлекаться, — заместитель министра постучал карандашом по графину, — я думаю, здесь никто не считает, что порнография — это хорошо и полезно. Мы все благодарны доктору Филипповой, у нас у всех есть дети, внуки. Обилие грязи в Сети, и не только в Сети, пагубно влияет на нравственный климат в обществе. Но давайте всё-таки вернёмся к убийству Жени Качаловой. На мой взгляд, в тех трёх случаях версия доктора Филипповой о том, что Молох — убийца-«миссионер», который специализируется на детях, вовлечённых в порноиндустрию и в проституцию, имела определённый логический смысл. Но сейчас она совсем не работает. Дочь певца Качалова вряд ли можно назвать беспризорницей. Между тем, мы знаем, что дельцы этого бизнеса используют исключительно сирот, беспризорников, детей беженцев.

— А деньги? — тихо спросил Соловьёв. — Откуда у пятнадцатилетней девочки двадцать тысяч евро? А итальянец лет шестидесяти, с которым её видели в ночном клубе? Наконец, беременность.

— При чём здесь беременность? — сердито спросил майор Завидов.

Гущенко качнул ногой, и его блокнот упал на пол. Молодой капитан оперативник, сидевший рядом, наклонился, поднял. Соловьёв заметил, как по лицу капитана пробежала усмешка, когда он взглянул на страницу. Обычно на совещаниях Гущенко ничего не записывал, а с важным видом калякал, рисовал какие-то завитушки, зигзаги.

— Деньги, тем более такая крупная сумма, это, конечно, очень серьёзно, и на самом деле только подтверждает версию шантажа, — сказал заместитель министра. — А что касается пожилого профессора-итальянца, тут, на мой взгляд, все чисто. Женя действительно дважды ездила в Англию, в международную языковую школу. Там она вполне могла подружиться с девочкой из Италии. Отец девочки, профессор, прилетел в Москву, и Женя пригласила его в клуб. Ладно, попробуем найти этого профессора через Интерпол, хотя я не вижу тут ничего интересного, и данных о нём слишком мало.

«Всё-таки кое-что есть, — подумал Дима, — одна тоненькая, совсем ненадёжная ниточка. Но я вам, ребята, её пока не отдам. Я попробую сам потянуть за неё, осторожно и незаметно».

При повторном обыске в квартире Жени он обратил внимание на флакон духов, спрятанный в рваном школьном ранце. Ранец валялся в глубине платяного шкафа в комнате девочки. Внутри старые тетради, ручки, фломастеры, сломанные заколки, всякое барахло, и этот флакон, маленький, гранёный, наполовину пустой. Этикетка какая-то кустарная или старинная. На ней написано латинскими буквами готическим шрифтом «Матерозони», дальше мелко «Рим», адрес и телефон. Ещё имелся кодовый номер, состоящий из цифр и букв. Физкультурница Майя сказала, что Женя купила эти духи в Англии, в какой-то маленькой парфюмерной лавке, и добавила, что запах, на её взгляд, слишком взрослый.

Тогда Дима ещё ничего не знал об итальянском профессоре, но флакон прихватил с собой и отдал старому знакомому, эксперту-криминалисту.

Дальше стали докладывать оперативники. Информации набралось много, но вся она касалась только личности убитой. Никаких сведений о преступнике получить пока не удалось. Вероятно, на место преступления он привёз девочку на автомобиле, из Москвы. Не исключено, что девочка была с ним знакома, доверяла ему и в машину села добровольно. Но что это за машина, определить пока невозможно. Были опрошены дежурные на ближайших постах ГИБДД, жители окрестных посёлков, водители рейсовых автобусов. Оперативники всем показывали фотографии Жени Качаловой. Кто-то даже узнал её, вспомнил клип. Но в машине, или не в машине, рядом с каким-нибудь мужчиной, никто не видел её вечером накануне убийства.

Заместитель министра хмуро молчал, вертел карандаш и наконец произнёс, обращаясь к малахитовой пепельнице:

— Кирилл Петрович, вы на этот раз будете работать с нами один или, может, хотите привлечь кого-нибудь из вашей прежней группы?

— Только не Филиппову, — громко прошептал майор Завидов.

— А что вы имеете против доктора Филипповой? — спросил профессор с холодной вежливой улыбкой. — Ольга Юрьевна отличный специалист, возможно, из всей моей группы, которую разогнали с треском, она самая талантливая.

— Может быть, я не знаю, вам видней. — Завидов покраснел и отвернулся.

Профессор посмотрел на Соловьёва и вдруг весело подмигнул ему. А потом, с серьёзным лицом, обратился к заместителю министра.

— Валерий Иванович, вы же знаете, я всегда рад помочь.

«До сих пор обижен, — подумал Соловьёв, — ещё бы, пять лет напряжённой работы псу под хвост. Он — мировое светило, только у нас к его исследованиям относятся слегка иронично, будто он шаман какой-то. Спасибо, что за Олю заступился. Молодец».

назад<<< 1 . . . 11 . . . 40 >>>далее