Ика иногда забегала к Маринке в гости. Несколько раз случайно встречалась там с Женей, они болтали.

Женя была совсем маленькая, нервная, с кошмарными комплексами. Считала себя уродиной, не могла смотреть в зеркало, горбилась, зачёсывала волосы на лицо. Ика рассказала ей свою историю, наплела, что с Марком у них настоящая любовь, что они скоро вообще поженятся. Женя слушала, разинув рот.

«Господи, ей ведь было всего одиннадцать лет, — вдруг подумала Ика, — а мне восемнадцать. Из всех, кто бывал у её отца в доме, никто её, мелкую, не замечал. А я стала говорить с ней как со взрослой, как с равной. Мы вместе иногда шлялись по магазинам. Потом я познакомила её с Марком. Не нарочно. Случайно. Я ведь, честное слово, не собиралась этого делать. Но каким-то образом мы встретились втроём в кафе. Всё вышло очень естественно. Марк умеет разговаривать с детьми. Женьку он сразу очаровал. Всего лишь рассмешил и сказал, какая она красотка, как классно будет смотреться на экране, надо только полюбить себя, своё обалденное тело. Почему я не крикнула тогда «беги, дурочка»? Почему она не убежала потом, когда мы оказались в студии и Марк предложил ей раздеться? Она хотела быть взрослой, крутой, без всяких комплексов. И ещё, она хотела денег. Марк сразу выложил ей сотню баксов, сказал, что она честно заработала их за эту первую съёмку. И она взяла. Она давно мечтала о настоящих, фирменных роликах. Ей надоело постоянно клянчить у отца».

Ика вспомнила, как полтора года назад они с Женей впервые заговорили о том, что среди клиентов может оказаться тот маньяк, который убил троих ребят.

— Знаешь, я хочу завязать, — сказал Женя, — я больше не могу.

— Ну и завязывай.

— Ага, а Марк отправит по электронке картинки моему папе, в школу.

— Он не сделает этого. Если на него выйдет милиция, его посадят.

— Почему же до сих пор не вышла? — усмехнулась Женя.

— Потому, что он работает очень осторожно. Потому, что среди клиентов есть люди из МВД и ФСБ.

— Знаешь, мне по фигу, посадят его или нет. Но если он всё-таки пошлёт картинки, я никогда не отмоюсь. Я придумала клип, это должно быть супер. Если папа узнает, он не станет снимать мой клип, он откажется от меня. Он ведь постоянно твердит: не забывай, ты дочь очень известного человека. И вообще…

Ика знала, что стоит за этим «вообще». Деньги. Марк подсадил на деньги Женю и Стаса. Эти двое работали исключительно ради бабок. Егорке, идиотику, нравился сам процесс, хотя и ему Марк платил прилично. Ике просто некуда было деваться. Ни образования, ни жилья, никого на свете, кроме Марка. Она ненавидела его, она его любила, и, наверное, было бы справедливо, если бы маньяк убил не Женю, а её, Ику.

 

* * *

Дядя Мотя продолжал разглядывать её своими мёртвыми глазами. Но ей больше не было страшно. Все вдруг стало по фигу.

— Ангел, — произнёс дядя Мотя, и в голосе его послышалась лёгкая хрипотца, — чудо девочка. Хрупкая, нежная, беззащитная. Глаза большие, грустные. Шейка тоненькая, как у цыплёнка.

— Т-так и х-хочется придушить, — прошептала Ика, не отводя взгляда.

Он засмеялся, потрепал её по щеке.

— С юмором у тебя все в порядке. Значит, жить будешь.

Вова просмотрел несколько кассет и дисков, не помеченных звёздочками. Убедился, что там ничего интересного. Порнушка, ужастики, садо-мазо, всякое дерьмо, которое продаётся в обычных ларьках и в магазинах «для взрослых». Марк покупал и часами пялился в экран. Говорил, ему это нужно для работы.

Вова прокручивал кассеты, диски, вынимал, бросал на пол, ставил другие. Один раз ему попался диснеевский «Пиноккио», любимый мультик Ики. Она знала его с детства, почти наизусть. Когда услышала знакомую музыку и голос волшебного Сверчка, чуть не завыла, зажала рот ладонью.

Вова остановил диск, вытащил, отбросил. Поставил следующий, там опять была порнуха.

— В т-туалет можно? — спросила Ика дядю Мотю.

— Иди.

Она заперлась ванной, включила воду. Звук льющейся воды её всегда успокаивал. Она стояла у раковины и смотрела на себя в зеркало, как будто видела впервые.

— У тётки болезнь Альцгеймера. Что-то вроде старческого слабоумия. Она опустилась, живёт в грязи, беспомощная, совсем сумасшедшая, — пробормотала Ика, глядя в глаза своему отражению, — если они меня отпустят, клянусь, я поеду к ней и буду ухаживать. Какой бы ни была она злыдней, всё равно, родная папина сестра. Она — всё, что осталось от папы, от моего детства. Господи, честное слово, если они отпустят меня, я поеду к тёте Свете. Хоть что-то хорошее сделаю в жизни.

Ика выключила воду, хотела выйти, но вдруг отчётливо услышала голос Томы.

— Матвей Александрович, вы извините, я не думала, что их так много. Можно сложить в пластиковый мешок.

— Не думала она! Я же тебя предупреждал, прихвати какую-нибудь большую сумку.

— А вот, смотрите, тут наверху вроде есть сумка. Вова, достань. Да вытряхни ты все это барахло.

— Куда? — спросил Вова.

— Хоть на голову себе! И давайте, давайте быстрей, ребята, не копайтесь, — торопил их дядя Мотя.

«Они собирают кассеты и диски, на которых сняты клиенты, — поняла Ика, — взяли мою сумку, она на верхней полке в стенном шкафу. Они здесь, в прихожей, поэтому так хорошо слышно».

— Матвей Александрович, а с девчонкой что? — вдруг спросила Тома.

— Догадайся на счёт три! — сердито рявкнул дядя Мотя.

 

* * *

— Я не сомневаюсь, это подделка! — тупо повторял майор Завидов. — Вы уверяете, что о дневнике вам сказала Карина Аванесова. Но девочка заявила, что никакого дневника не было.

— Ну допустим, она этого не заявляла, — возразил следователь Соловьёв, — она только повторяла: нет, я ничего не знаю.

— Она знала, — Борис Александрович тяжело, безнадёжно вздохнул, — когда мы встретились с ней в коридоре, она прошептала мне: только не говорите им про дневник.

— Это вы сейчас придумали! Почему вы при девочке этого не сказали? — спросил Завидов.

— Я не решился. Она плакала. Мне кажется, ей что-то известно о Жениной тайной жизни и она боится, что это дойдёт до её родителей. У неё очень строгая семья, и одно то, что её подруга занималась такими вещами…

— Какими вещами? Ну, договаривайте! Жени Качаловой больше нет, теперь о ней можно сказать что угодно! — заорал Завидов.

— Эдуард Иванович, пожалуйста, потише и повежливей, — одёрнул его Соловьёв.

В квартире Родецкого шёл обыск. Было полно народу. Соловьёв сумел прочитать дневник Жени с помощью лупы. Он разбирал самые сложные почерки не хуже старого учителя. Потом дневник взял Завидов и тоже вооружился лупой.

Часа два назад, перед тем как отправиться на квартиру, в учительскую ещё раз привели Карину Аванесову. За ней пришла мама, полная, громкоголосая дама. Она говорила с сильным армянским акцентом и не давала дочке раскрыть рта, отвечала вместо неё.

— Карина не читает чужих дневников! — заявила она, не дослушав вопроса. — Чего ещё вы хотите от моего ребёнка? Вы что, не видите, в каком она состоянии?

— Карина, ты подошла ко мне вчера после урока и сказала, что Женя перепутала тетради, — напомнил Борис Александрович.

— Я не знаю.

— Ты подходила или нет? — спросил Соловьёв.

— Нет. Да. Насчёт сочинения.

— Пожалуйста, расскажи подробнее.

— Сочинение по «Капитанской дочке». Я спросила Бориса Александровича, проверил он уже или нет.

— Был у вас разговор о Жениной тетради?

— Да. Нет. Я не помню.

— Конечно, она не помнит! Как она может помнить в таком состоянии? — кипятилась мама.

— Женя звонила тебе, просила поменять тетради, она перепутала, сдала не ту, в которой было сочинение. Ты сказала мне, что Женя болеет, хронический бронхит, — говорил старый учитель, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и мягко.

— Да, она болела. Я сдала её сочинение. Я ничего не знаю, я тетрадку не открывала.

Девочка дрожала и плакала. Так и не добившись никакого толку, её отпустили.

— Я уверен, графологическая экспертиза легко определит, что это подделка, — продолжал повторять Завидов. — Вообще, все враньё, от начала до конца.

— Нет, не враньё, — тихо сказал Соловьёв, — в том, что это дневник Жени и никакая не подделка, я лично не сомневаюсь.

— Да брать его надо! В камере он быстро расколется, — рявкнул Завидов, — учитель!

В гостиной телевизор стоял на небольшом комоде. Там, на дне нижнего ящика, под кипами старых газет и журналов, нашли плоскую деревянную шкатулку.

— Это не моя вещь, — прошептал Борис Александрович, — он оставался один в комнате, я выходил на кухню, готовил чай. У него был портфель, небольшой, чёрный. Он с ним не расставался. Когда сел вот в это кресло, поставил его на пол, у ног.

Старый учитель даже попытался изобразить все в лицах. Показал, как они вышли на балкон, перевесились через перила, разглядывая машину.

Шкатулку открыли. Внутри, в конвертах из папиросной бумаги, лежали пряди волос. Светлая, длинная, прямая. Рядом с ней пара серебряных серёжек с аметистами. Рыжая, закрученная спиралькой. Золотое колечко с тёмным крошечным рубином. Пепельно-русая, короткая и жёсткая. Серебряная цепочка с крестиком.

В багажнике машины старого учителя нашли пластиковый пакет, в котором лежали большие стальные ножницы, новая, запечатанная бутылка масла «Беби-дрим», упаковка хирургических перчаток.

 

* * *

Марина Качалова позвонила Соловьёву и продиктовала адрес квартиры, которую снимал некто Марк, как бы писатель, и где он проживал вместе с Дроздовой Ириной Павловной. Марина сказала, что пыталась дозвониться Ике на мобильный, послала несколько сообщений, но ни ответа, ни привета.

Соловьёв передал трубку Антону. Он не мог говорить. Он допрашивал учителя Родецкого, и ему не хотелось, чтобы майор Завидов брал инициативу в свои руки.

— Тут ещё такая ситуация, — сказала Марина, — я понимаю, это вас, в принципе, не касается, но её тётка в Быкове очень болеет, мои родители живут в соседней квартире, помогают, как могут, и звонят мне каждый день, спрашивают, когда Ика приедет. На самом деле, ей обязательно надо там появиться, срочно. Тётка совсем плоха, родственников, кроме Ики, никаких.

— Так, может, она и уехала туда, в Быково? — спросил Антон.

— Нет. Мои родители знали бы. Я с ними говорила буквально десять минут назад.

Антон отправился на Полежаевскую.

— Не исключено, что этот как бы писатель Марк, с которым она живёт, и есть порнограф Молох, тёзка нашего маньяка, — напутствовал его Соловьёв, — если не пустят в квартиру и откажутся разговаривать, свяжись с районным отделением, вот тебе ордер на обыск. Но это крайний вариант. Сначала ты просто поговоришь с Дроздовой. По идее она должна пойти на контакт, Женя — её подруга. Да, и учти, Дроздова, когда нервничает, может начать заикаться, так что будь мягким, доброжелательным, насколько возможно.

Дом прятался глубоко во дворах. Когда Антон нашёл нужный подъезд и припарковал свой старый обшарпанный «Жигуль» возле новенького шикарного «Вольво», в кармане у него просигналил мобильник. Эту гениальную игрушку Антону совсем недавно подарили на день рождения родители. Он не мог нарадоваться. В телефоне была куча разных функций, большой цветной дисплей. Хочешь — влезай в Интернет. Хочешь — фотографируй, снимай на видео, записывай музыку, голоса. Он ещё не до конца все освоил и слегка удивился, обнаружив не только текстовое послание, но и картинку.

С дисплея на Антона смотрела темноволосая стриженая девочка, очень симпатичная. Большие, широко посаженные зелёные глаза, чистый выпуклый лоб, носик маленький, круглый, как у котёнка, высокие скулы, бледные пухлые губы. Тонкая шейка, острые ключицы. Никакой косметики. Детские пропорции лица, поэтому девочка кажется такой юной и трогательной. На вид лет четырнадцать, ну пятнадцать, не больше. Невозможно поверить, что ей уже двадцать два.

Марина сделала, что обещала. Нашла и прислала ему по MMS фотографию Ики. В сообщении написала:

«Наверное, что-то случилось. Обычно она перезванивает. Дайте мне знать, когда выясните. Я волнуюсь».

Антон вышел из машины, хотел набрать на домофоне номер квартиры и вызов, но передумал. Заметил нацарапанные на двери цифры кода. Всегда лучше звонить сразу в квартиру.

Лифт оказался занят, Антон пошёл пешком на пятый этаж.

Дойдя до площадки между третьим и четвёртым, услышал, как лифт остановился внизу.

— Ещё раз повторяю, я ничего плохого не имел в виду. Всё зависит от тебя, — отчётливо произнёс низкий мужской голос, — ты же умная девочка.

— Матвей Александрович, что-то долго нет никаких известий от Зацепы. Может, всё-таки позвонить ему в офис или домой? — спросил женский голос, тихий и почтительный.

— Не надо. Не суетись. Нам сейчас не до него. Он сам объявится, я уверен. Ну давай, лапушка, иди, что застыла?

— Н-нет! П-подождите. Я з-забыла т-телефон! — вступил третий голос, высокий, почти детский.

Антон не услышал, что ответил девочке-заике мужчина. Хлопнула входная дверь. Он кинулся вниз. Чуть ли не кубарем скатился по ступеням. Выскочил из подъезда как раз в тот момент, когда захлопнулась дверца шикарного «Вольво».

Он успел разглядеть, что за рулём громила совершенно бандитского вида, рядом очень приличный пожилой господин. На заднем сиденье двое. Коренастая блондинка лет тридцати с крупным носом и острым длинным подбородком. Темноволосая стриженая девочка. Дроздова Ирина Павловна. Ика.

— Стойте! — заорал Антон. — Стойте! Милиция!

Его не захотели услышать. «Вольво» сорвалась с места. Громила за рулём был ас. Он мгновенно вписался в узкий проход между ракушками и строем машин, припаркованных вдоль обочины, свернул в переулок и скрылся.

 

* * *

— Слушай, ты совсем офигел? — Майор Завидов отвёл Диму на балкон и громко шептал ему на ухо. — Какая подписка? Ты что! Надо брать его немедленно!

— Эд, успокойся. Никуда он не денется. Я уверен, это не он.

— Почему? Объясни, откуда такая уверенность? Потому что он интеллигентный и книжки читает? Так твоя же драгоценная Филиппова первая заявила, что Молох интеллектуал, миссионер.

— Слишком много всего, — Соловьёв закурил, — и тебе заколка, и кулон, а потом ещё шкатулка, бутылка масла, ножницы.

— Ну правильно, все улики налицо. Надо брать его и не разводить тут китайские церемонии.

Дима покачал головой.

— Человеку, который ждал её и сигналил, Женя рассказала, что встречалась с учителем.

— Да никто её не ждал! — Завидов от возбуждения ударил кулаком по балконным перилам. — Она к нему села в машину, к учителю! А дневник, даже если и не целиком подделка, то он мог запросто дописать, что ему нужно, подделать её почерк. Он придумал какой-то предлог и заманил её в машину.

— Не получается, — прозвучал сзади хриплый простуженный голос.

Эксперт Вера Сергун вышла к ним на балкон, стрельнула у Соловьёва сигарету. Вера, тридцатилетняя, худющая, длинная, с волосами, остриженными коротко и выкрашенными в жгуче-чёрный цвет, приехала с температурой, у неё болело горло, и говорила она с трудом.

— А ты не влезай! — рявкнул на неё Завидов. — Что значит — не получается? Запросто мог заманить и отвезти куда угодно. Она же ему доверяла, он учитель! Не было там никого третьего, никто не сигналил, он это все сочинил, литератор хренов!

— Может, и сочинил, — Вера выпустила клуб дыма и закашлялась, — но только в машину свою он не садился месяца три, как минимум, права у него просрочены, а техосмотр его колымага вообще лет сто не проходила. Машину, безусловно, вскрыли, на замке свежие царапины, а сигнализация давно не работает.

— Значит, есть другая машина! — не унимался Завидов. — Как вы не понимаете, все это фигня, мелочи. Главное — основные улики.

— Он тоже так думал, — сказал Соловьёв.

— Кто?

— Молох.

— Ну, хорошо, допустим, — Завидов нахмурился и поджал губы, — а телефон учителя как он узнал?

— Да запросто. Через Интернет. Диск пиратский у него есть наверняка, а может, ещё проще — Женя дала номер, — сказал Соловьёв.

— Зачем?

— Затем, что она ребёнок, к тому же девочка, — опять вступила Вера Сергун, — после разговора с учителем она испугалась и сильно нервничала, ей срочно надо было с кем-то поделиться.

— С клиентом? — скептически усмехнулся Завидов. — Нет, ребята, опять у вас ни фига не получается. Если дневник не подделка, то вряд ли она стала бы все выкладывать ему, он же ей жутко не нравился, она называла его киборгом и биороботом.

— В тот момент ей было всё равно, кому рассказать, а он наверняка пытался выяснить, с кем она встречалась и о чём говорила. Делал он это психологически тонко, он умеет общаться с детьми, — сказала Вера и загасила сигарету.

— Да ты, вообще, откуда знаешь? — закричал на неё Завидов. — Ты дневник не читала.

— Не читала, — кивнула Вера, — но могу себе представить, как девочке стало страшно и как ей хотелось срочно с кем-то поделиться. Она жила в постоянном напряжении, испытывала непосильные психологические нагрузки, а ей едва исполнилось пятнадцать.

— Да какие нагрузки! Вы что, спятили, оба? — Завидов оскалился в противной улыбке. — Она проститутка! Тоже, нашли невинного ангела! Обыкновенная шлюха, только маленькая, но, знаете, они очень быстро взрослеют.

— Она ребёнок, — упрямо повторила Вера, — её зверски убили. И сделал это вовсе не учитель.

Соловьёв посмотрел на неё с благодарностью. Ему надоело препираться с Завидовым. Да и не было в этом никакого смысла. К счастью, старший следователь Соловьёв был вправе избрать ту меру пресечения, которую считал необходимой в данном конкретном случае. Он, а не майор Завидов.

— Если ты оставишь его на подписке, он сбежит. Извини, конечно, но ты ведёшь себя странно. У тебя наконец первый подозреваемый, и если все сделать грамотно, суд, безусловно, признает его виновным.

«Вот так оно все и происходит, — устало подумал Дима, — денег на приличного адвоката у старого учителя, разумеется, нет. При желании можно запросто все свалить на него. То есть взять и убить старика, который если в чём и виноват, то в своём излишнем благородстве. Посади его в камеру, к уркам, отдай в руки такому вот прыткому Завидову, неделя, другая, и он готов будет признаться в чём угодно. А кстати, интересно, благородство бывает излишним?»

У Соловьёва заверещал телефон. На дисплее отпечатался номер Антона.

— Они увезли её! — заорал он в трубку так, что Дима чуть не оглох. — Я, как назло, на папиной «шестёрке», на ней вообще фиг кого догонишь!

— Тихо, успокойся, кто они? Кого её?

Антон стал быстро, сбивчиво объяснять. Соловьёв молча слушал. Завидов и Вера Сергун смотрели на него с любопытством. Наверное, у него было интересное лицо, и совсем интересным оно стало, когда Антон произнёс имя-отчество: Матвей Александрович, а потом ещё добавил, что в коротком разговоре речь шла о ком-то по фамилии Зацепа.

 

Глава тридцатая

 

"Значит, надо сидеть здесь тихо, как мышь, и не высовываться, поскольку идти мне пока совершенно некуда, — думал Марк. — Ика, когда я позвонил, скорее всего, была в квартире на Полежаевской. Где ей ещё быть в такое время суток? Она обычно дрыхнет до двенадцати, потом долго моется, красится. Иногда она валяется в постели целый день до вечера, смотрит старые диснеевские мультики или канал, где постоянно показывают моды, подиумы, интервью с моделями. Получается, они вычислили квартиру на Полежаевской и явились туда? Супер! Они найдут там кассеты и диски. Но не все. Нет, не все. То, что есть в компьютере, расшифруют, но не сразу. Так. Это в принципе не плохо. Во всяком случае, есть повод поторговаться».

У него вдруг закружилась голова, то ли от голода, то ли от духоты и вони. Он закрыл глаза, прислонился затылком к холодной стене. Он ясно представил Ику в квартире на Полежаевской, одну с бандитами. Интересно, кого они прислали? Носатую крашенную блондинку? Ублюдка, который сидел в машине? Бедняга, она, наверное, жутко испугалась.

«Хорошо, что она не знает, где я, и о кассетах ничего не знает. Или догадывается? А, плевать! В любом случае она меня никому ни за что не сдаст. Ради меня она готова на что угодно. Я главный мужчина в её жизни. Недаром я так старался, когда создавал это чудо, эту идеальную девочку. Какой она была, когда я встретил её? Жаль, не осталось фотографий. Даже свой старый паспорт она сожгла. Толстая маленькая крыска. Личинка. Вместо передних зубов чёрные гнилые обломки, перья на голове, лицо в прыщах, сутулая круглая спина, почти горбик. Она заикалась и грызла ногти. Она ненавидела себя и не хотела жить. Ей было семнадцать. Я её спас, из бесформенного комка глины я вылепил настоящее произведение искусства. В свои двадцать два она остаётся полноценной нимфеткой. Оттого, что другие спят с ней за деньги, для меня она ещё желанней. Деньги она отдаёт мне. Собственно, с неё, из-за неё и начался мой бизнес. Странные существа — женщины. Нет, не странные. Примитивные. Суть у них рабская, собачья. Ика — забавная болонка, не более. И всё-таки мне не по себе оттого, что она там одна, с бандитами. Бедняжка. Она там, я здесь, в грязной вонючей психушке. Я тоже бедняжка.

— Не дай мне Бог сойти сума…

— Что, простите?

Голос доктора заставил его открыть глаза. Он и не заметил, что последнюю фразу произнёс вслух.

— А? Да. Я, кажется, процитировал Пушкина.

Она стояла над ним, вся такая свежая, здоровая, красивая. Из-под шапочки выбивались короткие тёмно-рыжие пряди.

— Уж лучше посох и сума, уж лучше… как там дальше, не помните? — Он смотрел на неё снизу вверх, заметил маленькую родинку на круглом подбородке.

— Нет, легче посох и сума; нет, легче труд и глад. Пойдёмте со мной.

— Куда?

— Ко мне в кабинет. Вас посмотрит мой коллега.

Марк потянулся, похрустел суставами, неохотно встал.

— Кто такой?

— Очень опытный, умный доктор. Профессор. Мой учитель.

Марк поднялся.

— Кстати, Ольга Юрьевна, вы должны похвалить меня.

— За что же?

— Если бы я не обидел сегодня утром старика Никонова, ему пришлось бы подписывать завещание. Вряд ли после этого его фифа стала бы навещать его так часто и кормить с ложечки йогуртом.

Доктор ничего не ответила.

В кабинете, у окна, стоял высокий мужчина в белом халате. Массивные плечи, крупная круглая голова, густой седоватый ёжик, свежий запах дорогой туалетной воды.

— Вот, Кирилл Петрович, привела.

Профессор развернулся. Приятное, гладкое, правильное лицо. Глаз не видно за дымчатыми очками.

— Ну, что вы застыли? Проходите, присаживайтесь. Давайте побеседуем. Меня зовут Кирилл Петрович Гущенко. Ваше имя вы, насколько мне известно, забыли.

назад<<< 1 . . . 34 . . . 40 >>>далее