Кузьмин справился наконец с замком и бросил цепь на дно лодки.
Николай перешел в лодку и сказал:
– Зачем подводить? Разве можно подводить?
Кузьмин тоже вошел в лодку и, упираясь ногой в сиденье, оттолкнулся веслом от берега. На нем была рубаха без пояса, серые холщовые брюки, на ногах – стоптанные, обрезанные сапоги, похожие на боты.
Так Кузьмин и запомнился Мише – хмурый бородатый мужик со спутанными волосами, упирающийся ногой в сиденье и отталкивающийся от берега веслом…
– Мы вас будем ждать в клубе, – сказал Миша Николай.
Николай опять улыбнулся в знак того, что он не обманет и исполнит обещанное.
9. В деревне
После завтрака Генка и Бяшка отправились на станцию.
Плата за проезд в поездах и трамваях была введена недавно, ребята к ней еще не привыкли. Да и денег у отряда было мало.
– Туда поедете зайцем, – сказал Миша, – а обратно возьмете один билет. С ним Бяшка будет сидеть возле продуктов. А Генка будет бегать от контролера.
– Не надо нам никакого билета, – заявил Генка, – не первый раз. Проедем.
– Нет! С мешками трудно бегать. Только продукты растеряете! Так что один билет возьмите обязательно.
Коровин тоже пошел на станцию – встречать директора детдома Бориса Сергеевича.
Звено Зины Кругловой осталось в лагере по хозяйственным делам. Остальные ребята отправились в деревню.
…Деревня раскинулась под горой, на берегу реки. Бревенчатые избы, крытые тесом и соломой, тянулись вдоль широкой, длинной улицы. Дворы обсажены ветлами. Высокие, могучие дубы группами по два-три дерева виднелись здесь и там. Возле новых выложенных на земле бревен валялась желтоватая стружка.
Трубя в горн, отряд прошагал по улице и остановился возле сельсовета. Неподалеку стоял длинный пустой сарай. Это и был будущий клуб.
Привлекаемые звуками трубы и видом шагающего по деревне отряда, деревенские мальчишки и девчонки сбегались со всех сторон. Кто постарше, подошел ближе, малыши стояли в отдалении; засунув пальцы в рот и тараща глаза, они смотрели на пионеров, хотя видели их уже не в первый раз.
Почему-то не было Жердяя.
– Что же вы елок для клуба не принесли? – спросил Миша.
– Пошли мы утром в лес, а он как заверещит, как застрекочет! – ответил маленький чернявый паренек, по прозвищу «Муха».
– Кто – он?
– Известно… леший.
Пионеры засмеялись.
Муха боязливо оглянулся по сторонам:
– Вы не смейтесь. Грешно смеяться.
Кит, которому на этот раз не удалось остаться на кухне, сказал:
– Дрова, хворост, грибы вы небось собираете, не боитесь.
Муха качнул головой:
– То другое дело. Тогда леший молчит, не сердится. А на клуб, видишь, не дает, не позволяет.
– И без вас обойдемся, – сказал Миша. – Славка, беги со своим звеном за елками, а мы займемся книгами.
Книги раздавали долго. Каждый рассматривал свою, затем ту, которую взял сосед. И, конечно, последняя нравилась больше. Книги с картинками брали охотно, от антирелигиозных отказывались: «Мамка увидит – выбросит».
Подошли еще два мальчика. Один, толстый, мордастый, с носом кнопкой, – Сенька, сын деревенского лавочника Ерофеева, второй – шестнадцатилетний, высокий, глуповатый Акимка-балбес, его верный друг.
– А! – закричал Сенька. – Пионеры юные, головы чугунные, сами оловянные, черти окаянные!.. Это что? – Он вырвал у одной девочки книгу. – Опять против бога?
Потом с заискивающей и в то же время нахальной улыбкой обратился к Мише:
– Дал бы и мне почитать, а?
– Дать можно. Только не эту. Эту Вера берет.
Миша взял из рук Сеньки книгу и возвратил ее Вере.
– Подумаешь, Верка сопливая! – хмыкнул Сенька. Потом ехидно спросил: – Что это вас так мало?
– В лагере остались, – ответил Миша.
– Знаем! Разбежались кто куда. Теперь не соберете.
– А ты и рад! – укоризненно заметил Муха.
– Помалкивай, Муха! – огрызнулся на него Сенька. – Ты мне плот подавай, слышишь! Голову оторву.
– Не брал я твоего плота.
– Врешь, брал! Вместе с Жердяем и утащили. Своего нет, так чужое воруете, жулье несчастное!
Начиная кое о чем догадываться, Миша спросил:
– Что за плот?
– Плот у меня угнали, – сердито проговорил Сенька. – Угнали, подлюги, и не говорят куда. Жулье!
– Почему ты думаешь, что это сделали именно они?
– Кому же больше! Жердяй – вор. Брат его Кузьмина убил? Убил. Наплачется теперь в тюрьме.
– Какой брат?.. Какого Кузьмина?.. – ничего не понимая, спросил Миша.
С радостным удивлением сплетника Сенька уставился на Мишу:
– А ты не знаешь?
– Ничего не знаю…
– Так ведь Николай, Жердяев брат, Кузьмина убил, – делая страшное лицо, сказал Сенька – Кузьмина, мужика нашего одного. Из револьвера застрелил. Как же вы не знаете? Там уж вся деревня была. И доктор приезжал, и милиция. Уж их в город увезли – и Кузьмина мертвого, и Николая, бандита этого.
– Когда это было, где? – в страшном волнении спросил Миша.
– Утром сегодня. На Халзином лугу. Там его Николай и застрелил. И лодку куда-то запрятал. А еще активист считается! Все они, активисты,
– бандиты.
– А где Жердяй?
– Кто его знает? Дома сидит. Стыдно небось людям в глаза смотреть, вот и сидит дома. А вы и не знаете ничего? Эх вы, пионеры-комсомольцы! Пошли, Акимка.
Лузгая семечки, они вразвалку пошли по улице. Ошеломленный, Миша растерянно глядел им вслед. Может быть, Сенька все наврал?
Но Муха печально проговорил:
– Это он верно рассказал. Николая в город увезли. На телеге.
Миша приказал Славке вести отряд в клуб, а сам побежал к Жердяю.
10. Загадочное убийство
Только теперь Миша обратил внимание на то, как взбудоражена деревня.
Везде стояли кучки крестьян, а возле лавки Ерофеева шумела большая толпа. И по тому, как люди волновались, было видно, что говорят они именно об этом загадочном убийстве. А оно было загадочным.
Трудно поверить, что Николай убил Кузьмина. Добрый, приветливый человек! Всего несколько часов назад Миша видел Николая и Кузьмина, разговаривал с ними. Они стояли перед его глазами: Николай в потертой солдатской шинели без хлястика, Кузьмин в старых обрезанных сапогах, веслом отталкивающий лодку от берега. И это тихое утро, первые лучи солнца, свежий холодок реки, лилии меж зеленых листьев…
И зачем ему убивать Кузьмина? Миша не мог в это поверить. И с каким злорадством говорил Сенька Ерофеев: «Все активисты – бандиты».
Рыбалины жили на краю деревни, в покосившейся избе под соломенной крышей. Концы тонких стропил торчали над ней крест-накрест. Два крохотных оконца падали на завалинку. Дверь из грубо сколоченных досок вела в холодные сени, где висели хомуты и уздечки, хотя ни лошади, ни даже коровы у Рыбалиных не было. Они были безлошадники, наибеднейшие крестьяне.
– Здравствуйте, – сказал Миша, входя в избу.
Мать Жердяя, Мария Ивановна, худая женщина с изможденным лицом, раздувала на загнетке огонь под черным чугунным горшком. Не разгибая спины, она обернулась на Мишин голос, тупо посмотрела на него и снова отвернулась к печке.
Жердяй тоже с безучастным видом посмотрел на Мишу и отвернулся.
На земляном полу виднелись закругленные следы метелки. Грубый деревянный стол был испещрен светлыми полосками – следы ножа, которым его скоблили. Вдоль стен тянулись лавки, темные, потертые, гладкие: на них сидели уже не один десяток лет. В переднем углу висела маленькая потускневшая иконка с двумя засохшими веточками под ней. На другой стене – портрет Ленина и плакат, на котором был изображен красноармеец, пронзающий штыком всех белых генералов сразу: Деникина, Юденича, барона Врангеля и адмирала Колчака. Красноармеец был большой, а генералы маленькие, черненькие, они смешно барахтались на острие штыка.
– Чего в клуб не идешь? – спросил Миша, присаживаясь рядом с Жердяем.
Жердяй посмотрел на спину матери и ничего не ответил.
Миша кивнул головой на дверь:
– Пойдем!
– Николая нашего арестовали, – сказал Жердяй, и губы его задрожали.
– Я их утром видел, они в лодку садились, – ответил Миша. – И Николай и Кузьмин.
Ворочая ухватом горшок в печи, Мария Ивановна сказала:
– Может, они и поспорили там, не знаю. Только не мог его Николай убить. Он и муху не тронет. И никакого револьвера у него нету. – Она бросила ухват и, закрыв руками лицо, заплакала: – Четыре года в армии отслужил… Только жить начал… И такая беда… Такая беда… – Она тряслась и повторяла:
– Такая беда… Такая беда…
– Надо ехать в город и защищать его, – сказал Миша.
Мария Ивановна вытерла глаза передником:
– На защитников деньги нужны. А где их возьмешь?
– В городе есть бесплатная юридическая помощь. При Доме крестьянина. Николая оправдают. Вот увидите.
Мария Ивановна вздохнула и снова принялась за горшки и ухваты.
Миша глядел на ее сгорбленную спину, худую, натруженную спину батрачки, на безмолвного Жердяя, на убогую обстановку нищей избы, и его сердце сжималось от жалости и сострадания к этим людям, на которых свалилось такое неожиданное и страшное горе. И хотя Миша ни секунды не сомневался, что Николай невиновен и его оправдают, он понимал, как тяжело теперь Марии Ивановне и Жердяю. Сидят одни в избе, стыдятся выйти на улицу.
– Спрашивает его милиционер, – снова заговорила Мария Ивановна: – «Ты убил?» – «Нет, не я». – «А кто?» – «Не знаю». – «Как же не знаешь?» – «А так, не знаю. Обмерили мы луг, я и ушел». – «А почему один ушел?» – «А потому, что Кузьмин на Халзан пошел».
– Что за Халзан? – спросил Миша.
– Речушка тут маленькая, – объяснил Жердяй, – Халзан называется. Ручеек вроде. Ну, и луг – Халзин…
Мария Ивановна продолжала свой рассказ:
– Вот и говорит ему Николай: «Кузьмин на Халзан пошел. Верши там у него расставлены. А я уж как стал к деревне подходить, гляжу – за мной бегут. Говорят, Кузьмина убили. Побежали мы обратно. Действительно, лежит Кузьмин». – «Стрелял-то кто?» – «Не знаю». – «А лодка где?» – «Не знаю». А милиционер говорит: «Ловок ты, брат, сочинять». Нет того, чтобы разобраться.
Миша пытался себе представить и луг, и убитого Кузьмина, и Николая, и толпу вокруг них, и милиционера… А может быть, поблизости орудуют бандиты… Миша подумал об Игоре и Севе. Ведь и их могли бандиты пристукнуть. Вот что делается!
– Вы не беспокойтесь, – сказал Миша, вставая, – все разъяснится. Николая взяли в город как свидетеля.
– Нет уж, – вздохнула Мария Ивановна, – не скоро ее, правду-то, докажешь!
11. Графиня
Директор детского дома Борис Сергеевич оказался высоким, сутуловатым молодым человеком в красноармейской гимнастерке, кавалерийских галифе и сапогах. Он был в очках. Это удивило Мишу: военная, да еще кавалерийская форма, и вдруг – очки! Как-то не вяжется.
Он искоса и, как показалось Мише, неодобрительно посмотрел на палатки, точно ему не нравится и лагерь, и вообще все, так что Миша начал себя чувствовать виноватым в том, что усадьба Карагаево так запущена.
Они вышли на главную аллею и сразу увидели графиню. Старуха стояла на веранде, подняв кверху голову, в той самой позе, в какой ее уже видели мальчики, когда прятались в конюшне. Казалось, что она поджидает их. Приближаться к этой неподвижной фигуре было довольно жутко.
Они остановились у ступенек веранды. Борис Сергеевич с знакомым уже Мише неодобрением смотрел на старуху, на ее обрамленное седыми волосами лицо с крючковатым носом и грязно-пепельными бровями. И под действием его взгляда все беспокойнее становилась графиня, ее большие круглые глаза с волнением и ненавистью смотрели на пришельцев.
Уверенность и спокойствие Бориса Сергеевича понравились Мише. И странно – Коровин тоже держался так, точно этой старухи и не было здесь вовсе. А когда приходил сюда с Мишей, так «сердце захолонуло».
Наконец старуха спросила:
– Что вам угодно?
– Я директор московского детского дома номер сто шестнадцать. Разрешите узнать, кто вы.
– Я хранительница усадьбы, – объявила старуха.
– Прекрасно, – сказал Борис Сергеевич. – Есть предположение организовать здесь детскую трудовую коммуну. Я бы хотел осмотреть дом.
Старуха вдруг закрыла глаза.
Миша испугался. Ему показалось, что она сейчас умрет.
Но старуха не умерла. Она открыла глаза и сказала:
– Этот дом – историческая ценность. Я имею на него охранную грамоту.
– Покажите!
Старуха вытащила из-под платка бумагу, подержала ее в руках и протянула Борису Сергеевичу.
Тот взял и, недовольно морщась, начал читать.
Подавшись вперед и скосив глаза, Миша из-за плеча Бориса Сергеевича тоже заглянул в бумагу.
В левом углу стоял большой расплывшийся штамп, точно наляпанный фиолетовыми чернилами. Текст был напечатан на пишущей машинке. Сверху крупно: «Охранная грамота». Ниже, обыкновенными буквами: «Удостоверяется, что жилой дом в бывшей усадьбе Карагаево, как представляющий историческую ценность, находится под охраной государства. Всем организациям и лицам использовать дом без особого на то разрешения губнаробраза воспрещается. Нарушение охранной грамоты рассматривается как порча ценного государственного имущества и карается по законам республики. Зам. зав. губернским отделом народного образования Серов». И затем следовала мелкая, но длинная подпись этого самого Серова.
– Все правильно, – сказал Борис Сергеевич, возвращая бумагу, – и все же здесь будет организована коммуна.
Старуха повернулась, поднялась по лестнице и скрылась за высокой дубовой дверью.
Борис Сергеевич обошел усадьбу, тщательно осмотрел сараи, конюшни, сад, пруд, поля за усадьбой. Потом сказал:
– Под самой Москвой – и помещики сохранились. На шестом году революции. Удивительно!
Когда они покидали усадьбу, Борис Сергеевич обернулся и снова посмотрел на дом.
Остановились и мальчики. В ярких лучах заката бронзовая птица горела как золотая. Она смотрела круглыми злыми глазами, словно готовая сорваться и броситься на них.
– Эффектная птица, – заметил Борис Сергеевич.
– Самый обыкновенный орел, – сказал Миша.
– Да? – ответил Борис Сергеевич, но, как показалось Мише, с некоторым сомнением в голосе.
12. Новые планы
Борис Сергеевич и Коровин уехали в Москву. А через час приехали Генка и Бяшка и объявили, что Игоря и Севы в Москве нет.
Генка делал вид, что очень устал, хотя оба мешка тащил все-таки Бяшка. В мешке оказалось много хлеба: по четверти и по полбуханки и даже две целые буханки, несколько кульков с крупами, пакет с сухими фруктами для компота и немного муки – вещь очень ценная: из нее можно делать оладьи.
– Нам этих круп надолго хватит, – разглагольствовал Генка. – Если, конечно, Кит не сожрет крупу в сыром виде. Вот по линии сахара слабовато. Никто не дал. Зато есть конфеты.
Слипшиеся конфеты Миша распорядился тут же пересчитать и выдавать поштучно: две конфеты в день, к утреннему и вечернему чаю.
Потом Кит вытащил из мешка кусок свиного сала, сверток с селедками, топленое масло в вощеной бумаге, десятка два крутых яиц.
В добавление ко всему Генка вручил Мише деньги – тридцать восемь рублей.
– Урожай хороший, – одобрительно заметил Миша. – Видишь, Генка, что значит тебя посылать.
Генка хотел рассказать, кто из родителей что дал, но Миша остановил его:
– Кто что дал, не имеет значения. Как только продукты очутились в мешках, они принадлежат отряду. Лучше расскажи, что ты узнал дома у Игоря и Севы.
– Пришли мы к Севиной маме, – начал рассказывать Генка, – я ей вежливо говорю: «Здрасте!» Она мне тоже отвечает: «Здрасте!» Потом я говорю: «Вот приехали за продуктами». А она спрашивает: «Как там мой Сева?» Я отвечаю: «Здоров, купается». – «А когда он вернется?» – это она спрашивает. «В самые ближайшие дни», – отвечаю я. «Зачем?» – «За книгами». – «Очень хорошо. Передайте ему привет». Мы попрощались и ушли. Так же приблизительно было и у Игоря.
– Приблизительно, да не так, – вставил борец за справедливость Бяшка.
– Начинается! – пробормотал Генка.
– А как было у Игоря? – спросил Миша, чувствуя, что Генка что-то натворил.
– Мы как вышли от Севиной мамы, – начал Бяшка, – так Генка говорит: «Что-то очень подозрительно Севина мама с нами разговаривала. Может быть, Сева уже приехал, прячется от нас, а мамаше своей велел ничего нам не говорить. Нет, у Игоря мы будем умнее, они нас не проведут». Я его еще предупредил: «Не выдумывай, Генка, а то напортишь». Ведь предупреждал тебя, предупреждал?
– Рассказывай, рассказывай, – мрачно произнес Генка.
– Ну вот, – продолжал Бяшка, – приходим мы к Игорю, а там бабушка – мама дежурит на работе. «Ну, – шепчет мне Генка, – эту старушенцию мы обведем вокруг пальца». Я попытался его удержать, но Генка меня не слушает и говорит: «Здрасте, мы к Игорю». А бабушка отвечает: «Игоря нет, он в лагере». Тогда Генка подмигивает ей и говорит: «Вы нас не бойтесь. Мы тоже из лагеря сбежали». Бабушка хлопает глазами, видно, ничего не понимает, а Генка все свое: «Давайте, говорит, побыстрее своего Игоря, нам тоже некогда». Старушка сначала онемела, глотает воздух, потом как завопит: «Батюшки! Значит, наш Игорек сбежал из лагеря! Куда же он? Да где же он? Что теперь делать? Надо матери сообщить! Надо в милицию бежать!..» Верно, Генка, так ведь было?
– Ладно, ладно, рассказывай.
– Тут, конечно, Генка перетрусил, стал говорить, что нарочно соврал. Я тоже стал доказывать, что Генка просто пошутил; если бы Игорь действительно сбежал, то мы не брали бы для него продукты. Едва-едва старушку успокоили.
– Ты безответственный человек, Генка, – сказал Миша, – тебе ничего нельзя поручить! Мало того, что Игорь и Сева сбежали из-за тебя, ты еще их родителей разволновал. А ведь предупреждали тебя! Теперь все! Выгоним тебя из звеньевых. Что ему ни поручи – все наоборот делает!
назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 >>>далее