26. Гвоздь

В мрачном настроении вернулся Генка в клуб.

– Ну как? – спросил Миша.

– Пока ничего.

– Не проболтался?

– Нет!

– А почему желтые пятна на лице?

– Они меня, черти, с яйцом разыграли.

– И ты попался?

– Я не знал.

– Не знал, как с яйцом разыгрывают… Эх ты!

– Чего же ты меня не предупредил?

– Откуда я знал, что ты попадешься на такой дешевый розыгрыш?

Генка обиделся:

– И ты еще смеешься!

– Ладно! – примирительно сказал Миша. – Все, что нам надо, мы знаем. А пока бери этот плакат, влезай на лестницу и прибей.

Расстроенный Генка взял плакат, подтащил к стене лестницу, зажал в зубах четыре гвоздя и с молотком в руке полез наверх.

Он прибивал плакат, но мысль о постигшей его неудаче не выходила из головы. Теперь Сенька будет над ним смеяться… Очень приятно!

Растравляя себя таким образом, он вбил один гвоздь, потом другой. И когда он вынимал изо рта третий гвоздь, обнаружил, что четвертого гвоздя нет. Куда он делся? Ведь он не выронил ни одного гвоздя. Генка пересчитал прибитые гвозди – ровно три! Затем осторожно пошарил языком за одной щекой, потом за другой – нет!

Генка похолодел: неужели он проглотил гвоздь?

Гвозди маленькие, обойные: проглотишь – и не заметишь. Генка спустился с лестницы и тщательно осмотрел пол. Может быть, он уронил гвоздь? Нет, нигде нет! Генка выпрямился, и в эту минуту у него закололо и перестало. Так и есть – проглотил гвоздь! Что же будет?

Генка хватал себя то за грудь, то за живот. Он уже чувствовал, как гвоздь медленно движется у него по пищеводу. То тут заколет, то там… На каком-нибудь повороте гвоздь застрянет и проколет ему кишки.

– Что с тобой? – спросил Славка.

Едва дыша Генка произнес:

– Проглотил…

– Что проглотил?

– Гвоздь.

Это потрясающее известие было сообщено подошедшему Мише, затем подбежавшей Зине Кругловой, Киту, Бяшке. Через несколько минут все окружили Генку.

– Как же ты его проглотил? – спросил Миша.

Но Генка только разевал рот и делал рукой движения, показывающие, как гвоздь совершает свой путь в животе.

– Может быть, ты его не проглотил? – с надеждой спросил Миша.

Генка растопырил четыре пальца и прошептал:

– Было четыре, осталось три.

– Надо его по спине ударить, – предложила Зина Круглова.

– Что ты, что ты! – закричал Бяшка. – Вобьем гвоздь в кишки. Рвотное – вот единственное средство.

– Рвотное? – ужаснулся Кит. – Ты с ума сошел! Разве можно так просто выдирать гвоздь обратно? Он обязательно застрянет. Помню, я однажды кость проглотил…

– Подожди ты со своей костью! – перебил его Миша. – Нашел время!

– Нужно Генку опустить вниз головой, – предложил Сашка-губан, – потрясти за ноги, гвоздь и выскочит.

Слушая эти приятные советы, Генка поворачивал голову то в одну, то в другую сторону.

– Вы его в земскую отведите, – посоветовал Жердяй.

– Что за земская?

– Больница земская. В соседней деревне.

– Он не дойдет.

– А вы попросите у председателя подводу.

Миша с Жердяем побежали к председателю сельсовета.

Через некоторое время они вернулись на подводе. Генка сидел на стуле и стонал, поминутно хватаясь то за грудь, то за живот. Ему казалось, что проглоченный гвоздь путешествует по его телу, – то вверх, то вниз, то вправо, то влево.

Генку погрузили на телегу. На ней, держа в руках вожжи, сидел художник-анархист Кондратий Степанович. Председатель сельсовета поручил ему отвезти Генку в больницу. Вместе с Генкой поехал Миша.

 

27. В больнице

Всю дорогу Генка стонал, корчился, хватался за живот и мотал головой.

Подрагивание телеги на ухабах и неровностях разбитой мостовой причиняло ему мучительную боль. Он так жалобно смотрел на Мишу, что у того разрывалось сердце от сострадания. Он боялся, что Генка сейчас умрет, и ему казалось, что Кондратий Степанович едет слишком медленно и больше занят своими рассуждениями.

– Ничего страшного в этом гвозде нет, – рассуждал Кондратий Степанович. – Переварится в желудке, и дело с концом. Обойный гвоздь – это что? Ерунда! Вот я когда в Москве жил, оборудовали мы с приятелем Большой театр.

– Вы оборудовали Большой театр? – усомнился Миша.

– А то кто же, – невозмутимо ответил Кондратий Степанович. – Оборудовали мы Большой театр. Артисты там, дирижеры – вся, в общем, дирекция. А приятель мой возьми да и проглоти костыль. Большой такой железный костыль. Дюйма, может, два в нем. Не шутка.

– Ну и что?

– А ничего, переварился. Две бутылки водки выпил для лучшего сгорания, вот и переварился костыль. А гвоздочек что? Ерунда. И ни к какому доктору не надо ехать. Только зря людей обеспокоили.

– Жалко отвезти больного человека? – обиделся Миша.

– Больного не жалко. А тут что, ерунда!

– Зачем же вы поехали?

– Власть.

– Вы же не признаете власти.

– Принуждение.

Миша вспомнил про лодку.

– Когда мы плыли на вашей лодке, то лодочник Дмитрий Петрович набросился на нас, хотел ее отнять.

– Дурак! – коротко ответил художник.

– Кто дурак?

– Дмитрий Петрович. И авантюрист.

– Чем же он авантюрист?

– Клады ищет. А этих кладов здесь давным-давно нет.

При таком сообщении Миша с изумлением воззрился на художника.

– Уж об этих кладах все позабыли, – продолжал Кондратий Степанович,

– а он все ищет. Сумасшедший. И Софья Павловна сумасшедшая.

– Кто это Софья Павловна?

– А та, что в помещичьем дому живет. Экономка графская.

– Вот, оказывается, кто она, – протянул Миша. – А я думал, графиня…

– Какая там графиня!.. – Художник хлестнул лошадь кнутом.

Больница стояла на краю села. Большой деревянный дом с несколькими верандами и несколькими входами был окружен множеством подвод. На ступеньках крыльца и на траве сидели крестьяне. Дети всех возрастов бегали, дрались, плакали и шумели невообразимо.

Охая и корчась от боли, Генка слез с подводы и, поддерживаемый Мишей, поплелся к больнице.

Врач, седоватый тучный человек с взлохмаченной бородой, в пенсне с перекинутым за ухо черным шнурком, склонившись, ощупывал лежащего на деревянном топчане человека. Самого человека не было видно, только торчали ноги в огромных сапогах. Врач повернул к мальчикам голову:

– Что такое?

Миша показал на Генку:

– Гвоздь проглотил.

Генка едва втащил ноги в кабинет. Ему казалось, что все здесь – и врач и больница – только мерещится ему, а самого его уже давным-давно нет на свете.

Врач велел мужчине в сапогах встать и, выписав рецепт, отпустил. Потом посмотрел на Генку.

– Когда это случилось?

– Эбе-бе бе-кур-дае-е, – только и сумел проговорить Генка.

– Час назад, – ответил за него Миша. – Прибивал плакат, держал гвозди во рту и один проглотил.

– Большой гвоздь?

– Обойный.

Доктор снова посмотрел на Генку. В этом взгляде Генка прочел свой смертный приговор.

– Раздевайся.

Генка привычным движением потянул конец галстука, другой рукой придержал узел. И в ту же секунду ощутил в своей ладони маленький холодный металлический предмет…

Неужели гвоздь?! Генка остолбенел.

– Раздевайся быстрее, – сказал врач.

– Сейчас, – пробормотал Генка.

Он чувствовал на своей ладони металлический предмет, но не решался ощупать его. Боялся, что это именно гвоздь, а не что-нибудь другое.

Но ничего не поделаешь, надо раздеваться. Генка нерешительно сжал ладонь. Так и есть! Гвоздь. Он его вовсе не проглотил. Он его уронил. Гвоздь застрял в галстуке. Черт возьми! У него уже ничего не болит… Но как признаться?

Сжимая в кулаке гвоздь, Генка медленно раздевался. Когда он остался в одних трусах, доктор сказал:

– Ложись!

По-прежнему сжимая в кулаке гвоздь, Генка лег на холодную простыню. Доктор присел на кушетку и положил пальцы на Генкин живот. От этого холодного прикосновения у Генки по телу пошли мурашки. Он увидел над собой лицо доктора, пытливо смотревшего на него сквозь стекла пенсне. Неужели доктор понимает, что никакого гвоздя он, Генка, не проглотил? Генка закрыл глаза и лежал, сжимая в кулаке гвоздь и пытаясь засунуть кулак себе под бок.

Доктор легонько нажал на живот:

– Больно?

– Нет.

Доктор нажал еще в нескольких местах. Ничего, кроме холода его пальцев, Генка не ощутил.

– Медленно поднимай руки, – приказал доктор, – и, если почувствуешь резь в животе, скажи.

Генка начал медленно поднимать руки. Чтобы его сжатый кулак не вызывал подозрений, он сжал и второй кулак. Его руки были уже в вертикальном положении. Генка начал медленно опускать их за голову. Никакой рези он не чувствовал. Все, что приказывал ему доктор, он делал автоматически, понимая, что рано или поздно обман обнаружится. Лучше бы он на самом деле проглотил гвоздь!

– Разожми кулаки, – услышал он откуда-то издалека голос врача.

Генка разжал один кулак, тщетно пытаясь во втором кулаке засунуть гвоздь как-нибудь между пальцев. Это ему не удавалось, и он не разжимал кулака.

– Разожми кулаки, – повторил доктор, – оба!

Генка вдруг поднялся и объявил:

– Гвоздь нашелся.

Доктор и Миша с удивлением смотрели на него. Тогда он разжал кулак.

– Вот он!

– Гм! Где же он был? – спросил доктор.

– В галстуке. Когда я развязывал галстук, то и нащупал его там. Я его, оказывается, выронил изо рта прямо на галстук.

– И нигде у тебя ничего не болит?

– Нет, – ответил Генка уже совсем весело, впрочем стараясь не смотреть на Мишу, который с мрачным видом стоял у двери.

– Хорошо, – сказал доктор, – присядь-ка несколько раз.

Генка несколько раз присел. Потом, по приказу доктора, сделал еще несколько движений, перегибался, поворачивался в разные стороны, не понимая, для чего он это делает: ведь гвоздя в нем нет.

Доктор вымыл руки, приказал Генке одеваться и снова сел за стол. Он записал Генкину фамилию и сказал:

– Поедешь в город.

– Зачем? – оторопел Генка.

– На рентгеновское исследование.

– У меня ничего нет, никакого гвоздя! – закричал несчастный Генка.

– Все же надо проверить.

– У меня ничего не болит.

– Предмет мог залечь в таком месте, где не дает болевых ощущений. Временно, конечно. А потом будут неприятности.

Доктор повернулся к Мише:

– Где ваш лагерь?

– В Карагаеве.

– В деревне?

– Нет, в усадьбе.

– Клады ищете?

– Какие клады? – удивился Миша. – Никаких кладов мы не ищем.

– Ладно, идите. А в город его свезите сегодня же.

Они молча вышли из больницы и остановились на крыльце. Генка беззаботно поглядывал по сторонам, делая вид, что ничего особенного не произошло.

– Ты что наделал? – мрачно спросил Миша.

– А что такого я наделал?

– Еще спрашивает!

– Что я наделал? Думал, гвоздь проглотил. Что же мне надо было молчать? Молчать и ждать, пока он меня проколет насквозь?

– Но почему именно с тобой случаются все эти истории? – закричал Миша. – То одно, то другое. Всех разволновал, заставил лошадь просить у председателя. Все! Поедешь в город, и пусть там тебя просвечивают.

 

28. Сельская живопись

Генка ездил на рентген. Но ничего у него в животе не оказалось. Так, вернувшись из города, он объявил Мише.

В тот же день, к вечеру, вернулись в лагерь Сева и Игорь. Вместе со следователем они выезжали на Песчаную косу.

Мальчики чувствовали себя героями. Ходили по лагерю с таким видом, будто совершили нечто необыкновенное. Они не сумели осуществить свой главный замысел – убежать в Италию бить фашистов, но зато своим участием в следствии по делу Рыбалина поставили себя в исключительное положение.

На Песчаной косе они показали следователю место, где взяли лодку.

Следователь обмерил это место рулеткой, прошел до деревни, потом до железнодорожной станции. Зачем он это делал, Игорь и Сева не поняли.

Миша усмехнулся. Ну и следователь! Ищет на Песчаной косе!.. Надо искать в лесу, там, где прячутся парни. Именно они вместе с лодочником и убили Кузьмина! Миша ни секунды не сомневался в этом.

– Поменьше фасоньте, – сказал Миша Игорю и Севе, – вы такого натворили!.. Вот будут самохарактеристики, тогда вы узнаете… Получите свое…

Самохарактеристики будут через два дня, после того как они закончат клуб. Его осталось только покрасить. В этом деле они получили могучую поддержку в лице художника-анархиста Кондратия Степановича.

Он пришел в клуб, долго смотрел, как ребята работают потом спросил у Миши:

– Приступать?

– Приступайте. А что вы будете делать?

Кондратий Степанович обвел вокруг себя рукой.

– Красить надо. Вкруговую.

Миша вспомнил нелепо раскрашенную избу художника. Опасение, что он испортит клуб, на мгновение закралось в Мишино сердце. Но выражать недоверие человеку, который сам, добровольно предлагает свои услуги, было неудобно.

Все же он спросил:

– А хорошо будет?

– В отличном виде, – пробормотал художник, обводя стены сарая мутным взглядом, – по самому последнему слову… Большой театр делали…

– Денег у нас нет, придется бесплатно, – предупредил Миша.

– Бесплатно так бесплатно, – вздохнул художник.

– Красок тоже мало.

Кондратий Степанович опять вздохнул:

– Пожертвуем свои. Немного осталось. Одолжил леснику, да теперь с него не получишь.

– Какому леснику?

– Кузьмину, убитому.

– Разве он был лесником?

– Был. До революции. У графа служил. Доверенное лицо…

Вот что!.. Кузьмин служил у графа лесником. Значит, он хорошо знал лес… Опять лес! Тот самый лес, куда парни утащили привезенные лодочником мешки. Таинственный лес! Эта легенда о Голыгинской гати, о мертвецах без головы – не выдумана ли она для того, чтобы отпугнуть всех от леса? Ясно: надо идти в лес и посмотреть Голыгинскую гать. Там ли по-прежнему эти подозрительные парни и что они делают?

Мишины размышления прервал Кондратий Степанович, объявивший, что красить он будет сегодня ночью. Никто не помешает, не будет пыли, и вообще он привык творить ночью. Но ему в помощь нужны два мальчика.

Миша выделил для этой цели Бяшку и Севу.

Подходя на следующий день к клубу, ребята еще издали увидели около него большую толпу народа.

Что такое?

Ребята ускорили шаг. По улыбающимся лицам крестьян, по их смеху и шуткам Миша понял, что в клубе что-то произошло.

И когда он сам вошел в клуб, то не знал, плакать ему или смеяться.

Клуб был размалеван самым диким и невообразимым образом: изогнутые линии, круги, полосы, треугольники, просто кляксы, то бесформенные, то напоминающие морды диких зверей. Скамейки – полосатые, как зебры. Занавес – похожий на фартук маляра. Балки, поддерживающие крышу, – одна черная, другая красная, третья желтая. Под каждой балкой – по лозунгу: «Анархия – мать порядка», «Да здравствует чистое искусство!», «Долой десять министров-капиталистов!».

Кондратий Степанович с гордым и независимым видом расхаживал по клубу. Так же гордо и независимо держались Бяшка с Севой. Они объявили Мише, что это последнее слово в живописи. Так теперь рисуют во всех странах. Так рисовал и Маяковский, пока был художником. Бяшка попробовал объяснить Мише значение какой-то кляксы, но запутался и ничего объяснить не смог.

В кучке крестьян стояли Ерофеев и председатель сельсовета – молодой парень, демобилизованный красноармеец. Председатель посмеивался над художеством Кондратия Степановича, но Ерофеев сказал:

– Смешно-то смешно, да ведь денежки общественные. Приедут товарищи из губернии или из уезда, как мы им такое покажем? Значит, все надо переделывать. Опять расход. Не годится на ветер деньги бросать.

– Большие ли тут деньги? – возразил председатель.

– Хоть и небольшие, а народные, – сказал Ерофеев.

– Деньги пропали, не о чем теперь говорить, – нахмурился председатель.

– Разве я о деньгах? – возразил Ерофеев. – Я о том, что нельзя ребятишкам такие вещи поручать. Кондратий Степанович что? Любит он малевать, все мы знаем. А комсомол в ответе. Надо бы прийти в сельсовет, посоветоваться: можно такое дело Кондратию Степановичу поручать? А молодые люди на себя понадеялись. Вот и нехорошо.

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 >>>далее