– Могу и тебе дать почитать. А некоторые элементы еще продолжают вертеть ногами. Танцы насаждают мелкобуржуазные нравы. Обращаются на «вы», говорят: «извините», «простите», «пардон» – все это гнилая интеллигентщина. Я сам видел, как один комсомолец подавал комсомолке пальто. Зачем? Чтобы подчеркнуть ее неравноправность? Ведь она ему пальто не подала.

– Хочешь, чтобы тебе подавали?

– А если у них любовь?

– Разве любовь в том, чтобы подавать пальто? Я не отрицаю любовь…

– Спасибо, благодетель!

– …Но только на основе общей идеи…

Молодой звонкий голос из зала пропел частушку:

 

Ох, по дороге колокольцы,

Сердце словно прыгает.

Ох, не влюбляйтесь в комсомольца,

Скукою измызгает.

 

– Генка, про тебя!

На сцену поднялась Зина Круглова в форме юнгштурма – защитного цвета гимнастерка и юбка, широкий ремень, портупея через плечо.

– Мужчина называется мужчиной потому, что он мужественный.

– Вода называется водой потому, что она водянистая, – вставил Яша Полонский.

– Поэтому, – продолжала Зина, – если парень подаст девушке пальто, в этом нет ничего унизительного, простая вежливость.

– Женщина называется женщиной потому, что она женственная, – не унимался Яша.

– Именно! Почему обязательно ходить в сапогах, я предпочитаю туфли…

– Танцевать удобнее?

– Хотя бы! Мы будем танцевать независимо от того, разрешает это Генка или нет.

На сцене появился Юра.

– Я признателен Яше Полонскому за то, что послужил ему прообразом, дал пищу его богатой фантазии, его блестящей музе, горжусь этим. Но еще больше благодарен Генке: он поставил все точки над «i». Чего он хочет? Стандарта! Всех подогнать под один тип: одинаково одевайтесь, одинаково развлекайтесь, одинаково думайте! А я, например, не хочу. Хочу быть самим собой. И буду носить бант. Привет!

– Мы не хотим стандарта, – возразил Миша, – но нельзя думать только о себе – о своей внешности, карьере, благополучии. Не в том дело, что ты носишь бант, а в том, что бант заменил тебе все.

– Он забантовался! – крикнул Яша.

Руку поднял Саша Панкратов.

– Я хочу сказать насчет хулиганов. Некоторые размахивают финками.

– Это ты про меня, что ли? – ухмыльнулся Витька Буров.

– Да, про тебя. Ты выражаешься. Слова нецензурные говоришь.

«Молодец, смелый парнишка», – подумал Миша о Саше Панкратове.

– А ты слышал? Слышал, как я ругался? – спросил Витька.

– Слышал, – решительно ответил Саша.

– Как? Повтори!

– Сам знаешь как. Я тебе потом повторю.

– И я слышал… И я! – закричали ребята в зале.

– А вы не слушайте! – огрызнулся Витька.

Зина Круглова сказала:

– Мало того, что Буров хулиганит сам, он вовлекает в хулиганство малолетних.

– Судить показательным судом! – сурово объявил Генка.

– А право имеешь? – с вызовом спросил Витька.

– Имеем. Школа отвечает за наш дом.

– Ой, испугался, – ухмыльнулся Витька, довольный тем, что оказался в центре внимания. – Когда судить то будете?

– Сообщим, не забудем, – пообещал Миша, – не беспокойся, как нибудь справимся с тобой. Запомни на всякий случай. Итак, предложения?!

– Повести решительную борьбу с мещанством, пошлостью и обывательщиной, – предложил Генка.

– Общо. Давай конкретнее! – возразил Миша.

– Запретить галстуки, банты, ажурные чулки, духи.

– А одеколон? – спросил Яша.

– Тоже.

– Одеколон не роскошь, а гигиена, – выкрикнул кто то из зала.

– Этот лозунг выдумали частники парикмахеры, – отпарировал Генка.

– Кто за предложение Генки? – спросил Миша.

Руку поднял один Генка.

– Какие еще предложения?

– Запретить танцульки! – объявил Генка.

– У меня другое предложение, – сказала Зина Круглова. – Танцы разрешить, кроме фокстрота и чарльстона.

– Это почему?

– В фокстроте прижимаются.

– А ты не прижимайся.

– Это буржуазный танец, – настаивала Зина, – и никто не умеет его по настоящему танцевать, получается одно кривляние и вихляние.

Тот же молодой, звонкий девичий голос из зала выкрикнул:

– А барыню сударыню можно?

– А трепака?

– Лично я предпочитаю лезгинку, – сказал Миша, – кабардинскую и наурскую, но в перерывах между ними иногда задумываюсь: для чего я живу и работаю?

 

9

Диспут только возвысил Витьку Бурова в собственном мнении: он стал на нем центральной фигурой. Он и шел в клуб в расчете, что о нем заговорят, а если нет, то он выкинет такое, чтобы заговорили.

В своей обычной расслабленной позе Витька сидел во дворе, на пустом деревянном ящике позади первого корпуса, в узком проходе между стеной дома и забором. Рядом на асфальте сидели Шныра, Фургон и Белка. У угла, на стреме, стоял Паштет. Было утро, не самое раннее, часов десять. Воскресенье.

Паштет махнул рукой – все в порядке.

Витька лениво привстал, потянулся, даже зевнул, поднял Белку, она встала ему на плечи и проскользнула в форточку.

Витька опустился на ящик, принял прежнюю позу, Шныра и Фургон не сделали ни одного движения, Паштет был на посту. Все совершилось молниеносно, никто не заметил – задний тупик двора, по нему не ходят, задняя стена дома – ни дверей, ни подъездов, впереди – глухая кирпичная стена.

Белка очутилась в пустом фойе кинотеатра «Арбатский Арс».

На стенах висели афиши, рекламы, фотографии из кинофильмов.

У стены возвышалась буфетная стойка под круглым стеклом. Белка отодвинула дверцу. Скрип не смутил ее: кинотеатр заперт снаружи. Проверено.

Она сняла с прилавка пять бутылок лимонада, пирожные, конфеты, бутерброды, сложила в мешок, вернулась к окну, поскребла о стекло.

Витька снова так же неторопливо поднялся, протянул руку, взял мешок, помог Белке вылезти из окна. Белка схватила мешок и скрылась с ним в подъезде черного хода.

Ребята обогнули корпус, очутились на переднем дворе, где играли детишки, и подошли к пожарной лестнице.

Узкая металлическая лестница начиналась от второго этажа и, прикрепленная к стене металлическими прутьями, достигла крыши восьмиэтажного корпуса. У крыши прутья были оторваны, верх лестницы раскачивался.

Витька уселся на нижней ступени лестницы.

– Куда забрался, места тебе другого нет? – недовольно заметила дворничиха.

– Сидеть нельзя?

– Нельзя, слазь!

Витька потянул носом воздух:

– Мне кислород нужен, кислороду не хватает. – Он поднялся еще на две ступеньки, снова потянул носом. – Хороший кислород, первый сорт.

– Доиграешься, Витька!

Дворничиха ушла со своей метлой. Витька ухмыльнулся: цель достигнута, все видели, что он на лестнице и, следовательно, к буфету отношения иметь не может. Ему было нужно алиби, слово, которого он не знал, но представление о нем имел.

Шныра, Паштет и Фургон, задрав головы, смотрели, как Витька поднимается по лестнице.

Достигнув четвертого этажа, Витька свесился и заглянул в открытое окно. Перед зеркалом сидела Ольга Дмитриевна в халате и с полотенцем на голове.

Ухмыляясь, Витька смотрел на нее.

Она оглянулась, вскрикнула в испуге.

Витька скорчил страшную рожу.

Ольга Дмитриевна вскочила с пуфика, закрыла окно, задернула занавеску.

Довольный своей проделкой, Витька посмотрел вниз, желая увидеть, какой эффект она произвела, как вдруг заметил проходящего по двору Шаринца.

– Где Белка? – спросил Шаринец Шныру.

– Не знаю.

Витька спустился вниз, спрыгнул с лестницы.

– Тебе чего?

– А тебе чего?

– Ну и мотай отсюда!

– Ты, Витька, один, а я не один.

– Плевал я на твоих, ты моих не трогай.

– Дождешься! – пригрозил Шаринец и пошел со двора.

Витька снова взобрался по лестнице. Рискованно балансируя на пруте, дотянулся до окна, взял стоящую между рамами банку, запустил в нее палец, набрал варенья и отправил в рот.

Мальчики криками и смехом выразили свой восторг.

В следующем окне, этажом выше, Витька увидел целующуюся парочку.

– Сосед, что делаешь?

Парочка оглянулась, девушка выскочила из комнаты.

В окне следующего этажа усатый дяденька сосредоточенно уминал за столом большой шматок сала.

– Дай кусочек!

Усатый перестал жевать и озадаченно уставился на Витьку.

Забавляясь таким образом, Витька достиг вершины лестницы. Край ее не прикасался к крыше – оба прута были сломаны.

Предстояла самая опасная часть операции.

Сильно и размашисто раскачиваясь, Витька приближал верх лестницы к крыше и, когда она достигла ее, схватился рукой за желоб, подтянулся, перекинулся на крышу, продолжая удерживать лестницу сначала ногами, потом руками.

Улегшись на крыше, крикнул вниз:

– Давай!

Ловко и быстро, как обезьяна, взобрался Шныра.

За ним, умирая от страха, начал подъем Фургон.

Добравшись до середины, остановился, посмотрел вниз.

– На меня смотри! – крикнул Витька.

Фургон снова начал неловко подниматься. Витька протянул ему руку и перетянул на крышу. После того как уверенно взобрался Паштет, Витька отпустил лестницу.

Ребятишки с завистью следили за их подъемом. Витькино тщеславие было удовлетворено, и он крикнул вниз:

– Привет!

Через слуховое окно он спустился на чердак, перелез через балки и стропила, откинул задвижку на двери. На площадке черного хода сидела Белка с мешком.

– Час сижу!

Он впустил ее на чердак, задвинул задвижку.

Вся компания сидела на крыше.

Витька вынул из мешка бутылки с лимонадом, пирожные, бутерброды, конфеты, отложил в сторону две закупоренные банки с монпансье:

– Это в Крым.

Он снова через слуховое окно спустился на чердак и спрятал банки в чуланчике, замаскированном досками и фанерой. На полу лежали тюфяк и рваное одеяло, на досках, заменявших стены, висели открытки с видами Крыма.

Витька вернулся на крышу, открыл лимонад, разложил пирожные и конфеты:

– Шамайте! В Крым поедем – в вагоне ресторане будем обедать.

– Что за вагон ресторан?

– Вагон, а в нем столики, ресторан. Поезд идет, колеса постукивают, а ты рубаешь, официант подает, что закажешь, а закажешь, что захочешь, – расписывал Витька предстоящую поездку в Крым. – Пообедаешь – и к себе, по тамбурам, из вагона в вагон, все на ходу. Пришел в свой вагон, заваливайся спать, у каждого своя полка – плацкарт называется. Спать не хочешь – смотри в окно. Главное – деньги сделать.

– А как деньги сделаем? – спросил Фургон.

– Тебе кто позволил такие вопросы задавать?

Испуганный Фургон молчал.

– Кто, спрашиваю, позволил? Или кто подучил? Подослал? Кто? Мишка Поляков? Сашка Фасон? Говори! А то сброшу с крыши. Арцы – и в воду концы!

– Он просто так спросил, – вступился Шныра.

– Заткнись! Если кто насчет Крыма натреплется, голову оторву.

– А чего трепаться? – возразил Шныра. – Думаешь, не знают? Знают.

– Откуда? Кто сказал?

– Да брось ты! Сам сколько раз говорил: Крым… Крым…

– А хорошо в Крыму? – спросила Белка, предупреждая ссору.

Ее наивную дипломатию поддержал Паштет.

– Спрашивает! Все в Крым едут. Было бы плохо, не ездили. Там море кругом.

– Всесоюзная здравница называется, – добавил Шныра.

Витька лег на спину, мечтательно заговорил:

– Самое лучшее место – Крым. Море само собой, тепло круглый год, хочешь – купайся, хочешь – загорай. Фрукты нипочем: груши дюшес, виноград «дамские пальчики», абрикосы – копейка фунт. В Ливадию поедем, там дворец, царь Николай жил. Ялта. Главное, ксиву надежную иметь, а то снимут с поезда как безнадзорных.

– Какую ксиву? – спросил Фургон.

– Вот дурачок, – засмеялся Паштет, – ксива – документ, значит.

– Ксива будет такая, – сказал Витька, – экскурсия, вы ученики, я за старшего. Печать поставим – и порядок.

– А где печать возьмем? – опять спросил наивный Фургон.

Витька приподнялся, пристально посмотрел на Фургона.

Шныра опять защитил приятеля:

– Он просто так спросил… Не видишь разве, дурачок еще, ничего не понимает.

Витька погрозил Фургону пальцем:

– Много знать хочешь, треплешься. Не суйся, за тебя все сделают.

Он замолчал, прислушался: дергали чердачную дверь. Витька сделал знак сидеть тихо, спустился на чердак, прокрался к двери, прислушался.

За дверью разговаривали. Витька узнал голоса Миши и Генки:

– …Кто то запер дверь. Управдом, что ли…

– …Замка нет, изнутри заперта…

– …Пойдем со двора.

Было слышно, как они спускаются по лестнице.

Витька вернулся на крышу, лег на спину:

– Мишка с Генкой… Убрались…

 

10

Миша и Генка вернулись во двор и подошли к пожарной лестнице.

Миша надел на шею моток проволоки, прикрепил к поясу связки роликов и стал взбираться по лестнице. За ним, с двумя шестами, последовал Генка.

Их подъем был прерван появлением в окне женщины с растрепанными волосами и банкой в руке.

– Хулиганы! Ворюги! – кричала женщина, поворачиваясь во все стороны и показывая банку жильцам. – Полбанки варенья сожрали!

Миша недоуменно смотрел на нее:

– Не трогали мы вашего варенья.

Мужчина в подтяжках, в другом окне, укоризненно качал головой:

– Стыдно, Миша, а еще комсомолец. И ты, Генка! Вот уж не ожидал.

– Не видели мы никакого варенья! – закричал Генка.

– Хулиганы! Бездельники! – бушевала женщина.

– Какое варенье? – осведомился Миша.

– Еще спрашивает! Клубничное.

– Извините, мы не едим клубничного варенья.

Мальчики поднялись выше.

– Мытарства первых радиолюбителей, – сказал Миша. – Такие, как ты, прокладывают дорогу в будущее.

– Сознание этого только и поддерживает во мне бодрость духа, – ответил Генка, подтягивая шесты.

На восьмом этаже из окна выглянул русоволосый рабфаковец, подмигнул:

– Радиозайцы?

– Мы зарегистрированные.

– Будете крышу ломать? Крыша то надо мной.

– Даже не дотронемся, – успокоил его Генка. Миша проделал то же, что и Витька: раскачал верх лестницы, перебрался на крышу, удержал лестницу. Генка передал ему шесты и тоже перебрался на крышу.

Они не удивились, увидев на крыше Витькину компанию: они сами в свое время лазили сюда погреться на солнышке. Но компания была враждебной. И этот пир… Откуда такие яства? Ворованное, в этом не могло быть сомнений.

Миша не хотел затевать разговор здесь, на крыше. Не место.

Но Генка, как всегда, не смог удержаться:

– Богато живете!

– Живем! А что?! – ответил Витька, спокойно отхлебывая ситро из горлышка бутылки. – Завидно?

– Наверно, – пробормотал Генка, прикрепляя шест к дымовой трубе.

Когда Миша натягивал антенну, лежавший на его пути Витька не пошевелился. Миша перешагнул через него. Витька ухмыльнулся.

Убедившись, что спуск висит хорошо, между окон, Миша и Генка через слуховое окно спустились на чердак, пролезли через балки и подошли к чердачной двери.

– Устроили ночлежный дом, – сказал Генка и оторвал задвижку. – Сам ворует, – продолжал он, спускаясь с Мишей по лестнице, – и маленьких приучает. Вот тебе и диспут! Плевал он на наш диспут. Его надо изолировать.

Очутившись во дворе, они натянули свисающий с крыши провод.

Из окна выглянул Славка.

– Приходи, сейчас слушать будем, – сказал Генка.

– Ладно!

В это время из подъезда вышел Валентин Валентинович Навроцкий, на этот раз не в светлом, а в темно синем бостоновом костюме.

– Здравствуйте, Миша!

– Гутен таг! – ответил Миша.

Навроцкий сделал вид, будто не заметил насмешки.

– Радио устраиваете?

– Пробуем, – ответил Генка.

Миша пристально и изучающе рассматривал Навроцкого.

Навроцкий ответил ему таким же взглядом.

Так некоторое время они молча смотрели друг на друга.

Потом Навроцкий сказал:

– Радиостанция Коминтерна скоро начнет свои передачи. Так, во всяком случае, пишут в газетах.

Миша молчал.

– Кстати, – продолжал Навроцкий, – на крыше вы не встретились со своим недругом?

– С каким недругом?

– С этим, как его, Альфонсом Доде, так, кажется, его зовут.

– Его зовут Виктор Буров, – хмуро ответил Миша.

– Возможно. Как раз перед вами он со своим акционерным обществом взобрался на крышу.

– Чердак – его постоянное местожительство, там и ночует, – сказал Генка.

– Я поражен, – сказал Навроцкий. – Он так легко отделался. Размахивал финкой, а его подержали час в милиции и отпустили.

– Он никого не зарезал, – возразил Миша.

– Но была попытка.

 

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 >>>далее