Андрей поднялся, протирая глаза кулаками.

– Андрюша, когда мы уехали в театр, ты выходил во двор?

Андрей протирал глаза.

– Ты выходил во двор?

– Какой двор? – недовольным, заспанным голосом переспросил Андрей.

– Ну, проснись, мальчик, вспомни, ты выходил во двор?

– Никуда я не выходил.

– Это правда?

– Правда.

– Да, я знаю, ты всегда говоришь правду, – сказала Ольга Дмитриевна.

– А к тебе кто нибудь приходил? – спросил Николай Львович.

– Нет.

– Товарищ какой нибудь?

– Нет.

Николай Львович показал на стол.

– Вот здесь стоял мой портфель. Где он?

– Кто?

– Портфель.

– А я откуда знаю?

– Андрюша, понимаешь, это очень важно для папы, – сказала Ольга Дмитриевна.

У мальчика сделалось встревоженное лицо, ему передалась тревога родителей.

– Я его даже не видел, портфеля.

– Но не мог же он улететь в форточку! – воскликнула Ольга Дмитриевна.

Николай Львович открыл окно и свесился через подоконник. Пожарная лестница проходила между окнами спальни и столовой, однако перелезть с нее было невозможно – прут, крепящий лестницу, проходил много выше окна.

– В окно никто залезть не мог, – сказал Николай Львович. – Если даже смог, зачем понадобился портфель со служебными бумагами?

– Но сам портфель очень хороший, кожаный, с серебряной монограммой, – возразила Ольга Дмитриевна, – позвони в милицию.

Николай Львович подумал, потом сказал:

– Спи, сынок, портфель найдется. Пойдем, Оля, не будем ему мешать.

Они вернулись в спальню, Николай Львович прикрыл дверь.

– Надо немедленно позвонить в милицию, – настойчиво повторила Ольга Дмитриевна.

– А кого обвинять? Никого, кроме Андрея, не было дома, – возразил Николай Львович. – И в сущности, это уж не так страшно – бумаги не слишком важные: старые акты на брак. А затевать все из за портфеля, из за монограммы не стоит.

Ольга Дмитриевна пристально смотрела на мужа. Она всегда безошибочно угадывала, когда он говорит неправду, говорит единственно, чтобы успокоить ее. Сейчас он говорил именно так.

Николай Львович молча прошелся по спальне, постоял у окна, подумал, потом сказал:

– Пожалуй, я съезжу с тобой на дачу. Поедем в субботу, переночуем, вернемся в воскресенье вечером. Успокоимся, подумаем, как быть. О портфеле пока никому не говори.

– Господи, кому я могу сказать? Что ты, Коля! Но все это очень странно. Может быть, это сделал Витька Буров?

– Все может быть, – согласился Николай Львович и, подумав, добавил:

– Я думаю, что Люде тоже не следует ничего говорить.

Ольга Дмитриевна растерянно пробормотала:

– Люде?.. Я ничего не понимаю… Коля! Почему это надо скрывать от Люды?

– Я не хочу ее волновать.

– Какие глупости! Мы все волнуемся. Она разве не член нашей семьи, ей чужды наши заботы?

– Я этого не говорю… Но она проходит практику на фабрике…

– Она проболтается?

– Конечно, нет. Но она будет себя чувствовать на фабрике несколько неуверенно, что ли, будет опасаться каких то осложнений для меня, а никаких осложнений не будет, все это, в общем, пустяки…

Ольга Дмитриевна продолжала смотреть на мужа. Все звучало очень неубедительно.

– Ты это связываешь с Навроцким?

– Оленька, милая, я ни с кем не связываю, у меня нет никаких оснований связывать это ни с Навроцким, ни с Андреем, ни с Витькой Буровым. Мне надо подумать. И я не хочу лишних разговоров и потому прошу тебя никому ничего не говорить, в том числе и Люде.

– Но ей может сказать Андрей.

– Скажи ему, что портфель нашелся.

 

20

Итак, вагон отправили, а документы похитили. Все продумано: Красавцев сделал так, что он взял документы домой. Навроцкий увел их всех в театр, кто то третий похитил документы. Кто он, этот третий? Некто неизвестный, проникший в квартиру, когда Андрей спал? Или Андрей сам отдал портфель сыну кладовщика Панфилова? Он исключает такую возможность, но то, что вынужден об этом думать, уже чудовищно. Если это товарищи Андрея, компания – как называет Миша Поляков, – то в милиции их заставят говорить, преступник обнаружится, но и его сын окажется замешанным. Это невозможно. На сознательное зло, воровство мальчик не способен, но его могли обмануть, использовать. Если Андрей не замешан, то преступника не найдут, преступником будет он, Николай Зимин; он унес документы с фабрики, у него дома они пропали, он отвечает за брак на производстве и хотел скрыть его причины. В обоих случаях он на подозрении, и дальнейшая работа на фабрике немыслима.

Обратиться к Красавцеву? Тому ничего не стоит скрыть пропажу документов. Но тогда он в их руках, тогда то они распояшутся, покажут себя, разворуют фабрику.

Следовательно, или компрометация, или шантаж.

Они не добьются ни того, ни другого. Он не глупее их, проработал на этой фабрике двадцать лет, знает все возможные уловки.

В понедельник, на фабрике, Николай Львович сказал Красавцеву:

– Я просмотрел документы, но там их очень мало. Будьте добры, подберите мне все документы по браку, скажем, за последние два месяца. Кроме того, подберите все документы Навроцкого. Так, кажется, фамилия представителя деткомиссии?

– Да, так, – подтвердил Красавцев, соображая, зачем все это требуется Зимину.

– Вот и прекрасно. Сделайте это побыстрее.

– Нужно время, документов много.

– Понимаю. Три четыре дня вам хватит? Ну, пять дней? Неделя? Значит, получаю их в субботу. Правда, в субботу я уезжаю на дачу, с собой я их, естественно, не потащу. Но в воскресенье вернусь с дачи пораньше и просмотрю.

– Кого вы проверяете, Николай Львович?

Зимин усмехнулся:

– Себя проверяю, Георгий Федорович, себя. Вы допускаете такую возможность?

 

21

Операция с Навроцким не внушала Красавцеву опасений. Служебные бумаги в порядке: товар для деткомиссии. А что с товаром дальше, его, Красавцева, не волнует, за это он не отвечает. Что касается комбинации с браком, то браковочные акты оформлены, подписаны мастером и техническим контролером – людьми, подчиненными Николаю Львовичу Зимину. Акты липовые, но они существуют, проверить соответствие их качеству товара невозможно, товар ушел.

Требование Зимина передать ему новые документы насторожило Красавцева. Зачем, если Навроцкий с ним поладил? Значит, не поладил. Зимина не купишь. «Себя проверяю». Это сказано неспроста, он хорошо понимает иносказательные обороты инженера. Зря послушался Навроцкого, зря передал Зимину документы, потянул бы неделю другую, Зимин бы забыл о них. И новые документы не даст, в коммерческом отделе три сотрудника, некогда этим заниматься.

С Навроцким пора кончать: меры не знает, подведет, да еще строит из себя аристократа. Этого Красавцев не терпел. Комбинируй, но не строй из себя принца Уэльского.

Красавцев с Навроцким встретились в казино.

Валентин Валентинович не играл в рулетку, из всех игр признавал только тотализатор: на бегах властвует не случай, а знание. Навроцкий знал лошадей, разбирался, играл наверняка.

Войдя в зал, Валентин Валентинович отыскал глазами Красавцева за игровым столом, но не подошел к нему, сделал вид, что не замечает. По лицу Красавцева было видно, что дела его плохи. Как завзятый игрок, он обычно выигрывал, но в конечном итоге всегда оставался в проигрыше и нуждался в деньгах.

Валентин Валентинович молча изучал расчерченные на клетки игорные столы.

Крупье провозглашал:

– Граждане, делайте ваши ставки!

Игроки клали на клетки фишки. Крупье дергал рычаг, вертелся круг, по нему метался шарик, пока не падал в одно из нумерованных отделений. Все напряженно следили за ним… Потом крупье лопаточкой сгребал фишки.

Все как в настоящей рулетке. Только нет бледных, испитых лиц стариков и старух, годами восседавших за игорными столами, нет князей и графов, оставлявших тут состояния. Средних лет люди, полные сил и здоровья, пытают счастье, играют по мелочи, провинциальные кассиры и уполномоченные, прокутившие в столичных ресторанах казенные деньги, делают здесь отчаянную попытку их вернуть, взяточники, вроде Красавцева, просаживают то, что хапнули у нэпманов и снабженцев. Эти люди проигрывают не деньги, а жизнь. Нет, его игра другая.

Краем глаза он следил за Красавцевым. И этот проигрывает жизнь. Впрочем, чем больше теряет Красавцев, тем больше получает он, Навроцкий.

Наконец Красавцев поднялся.

Валентин Валентинович пошел ему навстречу.

– Здравствуйте, Георгий Федорович!

– Здравствуйте, вы мне нужны.

Они вышли на улицу, свернули за угол и пошли по Тверской.

– Зимин требует документы по всем вашим отправкам, – мрачно сообщил Красавцев.

– А что он сказал о бумагах, которые вы уже ему передали?

– Сказал, что их недостаточно, хочет посмотреть остальные.

– Дайте ему остальные. Дайте, дайте! В тех документах он ничего не нашел и в этих не найдет. Да и что можно найти? Документы в порядке, акты оформлены, вы это сами хорошо знаете.

– Зачем он их требует?

– У него свои соображения, – загадочно ответил Навроцкий, – хочет окончательно убедиться, что со мной можно иметь дело. Неужели не понятно? Дайте ему документы, а мне сделайте пять вагонов и все оформите браком.

Красавцев остановился:

– Вы с ума спятили?

– Разве я похож на сумасшедшего? Да, да, пять вагонов. В понедельник Зимин сам подпишет любой акт, даю вам гарантию, головой отвечаю.

Его веселая уверенность поколебала Красавцева.

Все же он сказал:

– Пять вагонов брака невозможно, слишком заметно, вмешается трест. Пять вагонов! Чрезвычайное происшествие! Даже если Зимин подпишет акт, я на такое не пойду.

– Чем вы рискуете? Вагоны уйдут, останется акт – официальный, оформленный, всеми подписанный.

Некоторое время они шли молча, потом Красавцев сказал:

– Мне нужно тридцать червонцев.

– Не повезло? – сочувственно спросил Валентин Валентинович.

– Мне нужно тридцать червонцев.

– Я могу вам их дать, но прошу – не играйте, сегодня вам не везет.

– Не учите меня… Сегодня играть не буду.

Они зашли в подворотню. Валентин Валентинович вручил Красавцеву тридцать червонцев. Тот сунул их в карман.

Пять вагонов обеспечены, и он временно уходит в сторону. Надо оглядеться, отдохнуть, может быть, поехать на юг с какой нибудь блондинкой… Эллен Буш! Красотка! Вот с кем отправиться в Ялту или в Кисловодск. Заслужил он отдых или нет? Королева! Он оденет ее, как королеву! Люда не подходит. Зачем ему девушка аристократка, когда он сам аристократ? Аристократу нужна артистка – это имеет вид, как говорят в Одессе.

– Так как с вагонами?

– Оформить все браком я не могу.

– Половина браком, половина третьим сортом?

– Подумаем… И я не могу сделать все для деткомиссии. Слишком часто.

– Сделайте часть для Минской швейной фабрики.

– Доверенность настоящая?

– Георгий Федорович, – внушительно проговорил Навроцкий, – мои документы все настоящие. Липы не бывает. И деньги с Гознака, а не с Марьиной рощи. Эта сторона дела пусть вас никогда не беспокоит. И Зимина тоже пусть не беспокоит.

Красавцев молчал.

– Так как? Договорились?

– Если в понедельник Зимин вернет документы и не будет никаких осложнений, я вам сделаю пару вагонов третьим сортом для Минской швейной фабрики.

– Не пару, а пять.

– Почему именно пять?!

– Так рассчитано, Георгий Федорович. Нам надо расстаться на серьезной операции, с приятными воспоминаниями друг о друге. Эта операция даст вам возможность еще много раз посидеть в казино. А мне – купить шале, небольшую дачу под Москвой. Понимаете, я люблю природу, особенно в средней полосе России… Ведь Подмосковье – это тоже средняя полоса России, не правда ли?

 

22

Витька не остался безучастным к появлению Миши Полякова в своем доме – пожаловал, на испуг хотел взять. И к Белке приходил – тоже на испуг хотел взять. Буфет обворовали. А ты докажи! Кто видел? Пирожные на крыше ели, так их вон в булочной продают. Нет свидетелей. От кого могут узнать?

Витька об этом не беспокоился. Он вообще редко беспокоился. Но своими ребятами был недоволен.

Белку видели на улице с Шаринцом, а ей запрещено с ним водиться. Шныра и Фургон взяли нагрузку в школе, кооператив какой то, проторговались, просят денег из крымских.

Чем бы стали они без него? Паштет – карманником, Белка – форточницей, давно бы сидели в колонии. Шныру и Фургона завербовали бы в пионеры, маршировали бы, дурачки, в красных галстуках. А он их в Крым берет, людьми сделал.

Сидя во дворе, Витька лениво выслушал их объяснения.

– Нас с Фургоном поставили тетрадки продавать, карандаши и все прочее, – рассказывал Шныра, – а потом из учкома проверили – три рубля недостачи.

– Согласились зачем? Вам больше всех надо?

– Так ведь постановление учкома…

– Дурачки вы! – пренебрежительно сказал Витька. – Мишка нарочно всучил вам кооператив, чтобы запутать. А как проторговались? Взяли чего?

– Ничего не брали! Фургон перепутал. Линейки есть и по четыре копейки, и по десять, и по пятнадцать, от длины зависит, а он все говорил – четыре. Все перепутал.

– Зачем перепутал?

– Я вижу, написано: линейки деревянные – четыре копейки, я и говорю – четыре копейки; все шумят, торопят, я и перепутал, – попытался оправдаться Фургон.

– Выкручивайтесь, как хотите, – сказал Витька. – Не дам денег, они на Крым. Влезли – вылезайте.

Витька повернулся к Белке, неожиданно спросил:

– О чем с Шаринцом говорила?

– Вовсе не говорила.

– У магазина с ним стояла?

– Я у витрины стояла, он подошел, я отошла.

– Врешь!

– Не вру.

– Шныра! Говорила она с Шаринцом?

– Говорила.

– Чего же врешь?

– Не говорила я, – упорствовала Белка. – Он подошел, я отошла.

– Я еще разберусь, – сказал Витька. – Шаринец ширмач к нашим деньгам подбирается. Кто ему про Крым натрепался?

Белка прижала руки к груди:

– Вот, христом богом…

– Еще раз увижу с Шаринцом, никакой Христос не поможет! – пригрозил Витька. – Ладно! В воскресенье поедем на Дорогомиловское кладбище синичек ловить.

– Я не могу, – сказал Фургон, – в субботу мои уезжают на дачу, велели в воскресенье дома сидеть.

– Без тебя обойдемся, – презрительно ответил Витька.

Витька не знал, что в субботу вечером Шныра и Паштет собираются с Мишей Поляковым в цирк. Шныра и Паштет ему об этом не сказали: знали – Витька запретит. А пойти в цирк им очень хотелось.

 

23

Невиданный воздушный аттракцион под куполом цирка без сетки! Три Буш три!

Эллен и ее партнеры ловко взобрались по веревочной лестнице. Погас свет. Прожекторы осветили в воздухе стройные фигуры, перелетающие от одной трапеции к другой. Барабан выбивал мелкую дробь.

Они спускались по канатам, раскланивались, уходили, возвращались, вызванные аплодисментами, снова уходили и опять возвращались, задержанные жестом инспектора манежа. Все смотрели на Эллен, освещенную прожекторами красавицу в трико с блестками.

К ее ногам упал букет цветов. Миша оглянулся. Букет кинул Валентин Валентинович. И он сюда явился!

В антракте Миша, Шныра и Паштет прошли за кулисы. Их ожидала Эллен. Она была в сером шерстяном костюме, туфлях на высоком каблуке и в берете.

– Ты уходишь? – спросил Миша.

– Да, я уже выступила.

– Я провожу тебя.

– Зачем, ведь еще одно отделение. – Она кивнула на мальчиков, рассматривающих зверей в клетках. – Кто это?

– Ребята с нашего двора. У них замечательные акробатические способности. Может быть, вы их посмотрите?

– Беспризорные, безнадзорные, неустроенные, – засмеялась Эллен, – ты все еще занимаешься этим?

– Приходится.

– А дальше?

– Собираюсь в Плехановский.

– Кого он готовит?

– Экономистов.

– Будешь все экономить, считать, жадничать, – снова засмеялась Эллен. – Не скучно?

– Ты путаешь: экономист – это не экономика. И скучать я не буду, скучать можно по человеку.

Миша покраснел. Признание, даже такое отдаленное, казалось ему навязыванием себя.

– Это верно, – согласилась Эллен, – я очень соскучилась по тебе, Генке, Славке.

– Мы тебя редко видим, – сказал Миша, обрадованный тем, что она не заметила или сделала вид, что не заметила его признания.

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 >>>далее