* * *
День клонился к вечеру, и в старом парке становилось прохладно. Мы нашли уединенную скамейку и сели, радуясь уединению. Лариса все не шла, мы молчали, и молчание мучило меня.
— Я ничего не могу сделать, да. Мил?
Я положила ладонь на худое, обтянутое черными джинсами колено подруги. Она закинула голову, глядя на столетний могучий дуб позади скамейки.
— Скоро осень. Странно: казалось бы, листья зеленые, небо ясное, тепло, а приближение осени чувствуется.
В ее голосе звучала та же тоска, что оккупировала мою душу. Мы сидели рядом, и, кажется, впервые за сорок лет нам нечего было сказать друг другу.
Появилась Лариса. Она шла к нам по дорожке с обеспокоенным выражением милого лица и выглядела одновременно тихой и энергичной. Не понимаю и никогда не понимала, как ей это удается. Я не встречала никого похожего на нее.
Лариса раздвинула нас и села посредине, сунув свои руки под наши. Теперь мы все трое образовали цепочку. Стало спокойнее. Мы обменялись новостями и поговорили о Ларисиных детях. Лариса была в курсе всех новостей, ей звонила Танька.
Я, не чувствуя ничего, кроме усталости, равнодушно рассказала еще раз о посещении милиции и разговоре с мужем.
Упоминание киллера потрясло матушку Ларису. Она не на шутку разволновалась, и ее обычно бледное лицо покраснело.
— Как можно, Лена, Мила? Никто не вправе лишать человека жизни. Кроме Бога. И думать не смей!
— Что же делать? Пусть живет и радуется?
— Его Господь накажет, — уверенно сказала Лариса.
— О Господи! — Я в тоске до боли стиснула руки. — Если бы мне твою веру. Я бы ждала хоть до Страшного суда. А вдруг не накажет? Я хочу это видеть, ты слышишь? Видеть эту кару. Я жить не могу.
Понимаешь? Ларочка, он ведь звонит мне… «Мамочка, как ты? Как мне плохо без нашей Лялечки». Я ненавижу, ненавижу его!
Я задыхалась, рванула ворот блузки, обрывая пуговицы. Милка вскочила со скамейки.
Мы с Ларисой тоже встали. Я положила ладонь на горло, борясь с удушьем. Милка устремилась к дальнему от церкви выходу из парка. Мы с Ларисой, обнявшись, шли за ней. Я успокоилась, снова смогла дышать.
На высоком берегу Москвы-реки мы сели прямо на траву. Вид реки умиротворял. Милка закурила. Лариса прилегла, опершись на локоть.
— Если нельзя Мишу осудить, наказать по закону, я бы хотела, чтобы он мучился страхом разоблачения. Или чтобы все знали, что он убил. Я хотела бы всем рассказать.
Это было заветное, я высказала его раздумчиво.
Милка, прижав плечи к моим коленям, так же раздумчиво возразила:
— Как ты это устроишь? Скажешь ему — он посмеется, доказательств-то нет. Будешь рассказывать другим — сочтут сумасшедшей, скажут, от горя помешалась.
* * *
Юра ждал меня у машины. Мы подошли втроем, и он коротко поклонился Милке и Ларисе.
— Спасибо, что не потащился за нами, — сказала Милка.
Юра дернул плечом и отвернулся. Я подумала, что он действительно дал мне побыть с подругами наедине, а не маячил за моим правым плечом.
Девчонки поцеловали меня. Я неуклюже, будто в первый раз, забралась на заднее сиденье машины.
В окно я видела, как они стоят рядом и держатся за руки. Очень разные, но с одинаковым выражением любви и беспокойства на лицах.
Я чувствовала себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух. Никогда я так долго не поднималась на свой этаж. Только обессилев у дверей, я вспомнила о существовании лифта.
Дождавшись, когда Юра впустит меня в квартиру, я из последних сил добралась до своей комнаты и упала ничком на кровать. Засыпая, почувствовала прикосновение теплых рук.
Юра снял с моих ног туфли и укрыл свободным концом покрывала.
Проснулась я в сумерках, с больной головой и сухим горлом. Не включая света, я, покачиваясь и цепляя мебель, побрела на кухню. Стакан апельсинового сока из холодильника спас меня.
В ванной я стянула с себя платье и засунула его в ящик для стирки. Вода из крана показалась теплой, я ждала, пока она стечет, и рассматривала себя в зеркале над раковиной. Лицо не блистало свежестью, но мы видали и похуже. Холодная вода принесла облегчение.
Я не стала вытирать лицо и шею, просто накинула длинный ситцевый халат и вышла.
Квартира выглядела нежилой. Только из-под закрытой двери в гостиную пробивалась полоска света.
Юра сидел на диване и смотрел телевизор. Рядом с ним стояла миска с фруктами.
Его круглая голова стремительно повернулась на звук моих шагов, сильное тело напряглось. Я улыбнулась ему, он остался сидеть и расслабился.
Я устроилась в уголке дивана, натянув халат на поджатые ноги и опершись на валик. Миска стояла между мной и Юрой, я потянулась и взяла огромную грушу. Груша дивно пахла и была сочной на вид. Я откусила большой кусок, сок брызнул. Я невольно зажмурилась.
Лялька всегда жмурилась и морщила короткий прямой нос, когда ела что-то сочное или пила газировку.
Слезы тихо заструились по моему лицу.
Я ела грушу и плакала. Слезы бессилия истощали меня. Это был момент, когда я была готова сдаться.
В слезах расплывался экран телевизора и происходящее на нем. Какие-то люди в белых одеждах, стоя посреди густого леса, вздымали вверх руки и кричали непонятные слова.
— Что это? — спросила я, протянув в сторону экрана руку с зажатым в ней огрызком.
— Американский боевик.
Юра ответил не оборачиваясь. Он не хотел видеть, как я плачу. Жалел меня. Я это знала и старалась держаться при нем, не раскисать.
— Кто эти люди?
— Школа выживания для жертв насилия. Героиня попала туда после нападения в лифте.
— Что с ними делают?
— Учат не подчиняться обстоятельствам, не сдаваться, не позволять себя унижать.
История заинтересовала меня. Я пристальнее вгляделась в экран. Слезы высохли, и теперь я видела, что толпа состоит из женщин. Женщины стояли плечом к плечу, выкрикивая как заклинание: «Я не жертва! Я не жертва!» — и вскидывали сжатые кулаки.
Неожиданно для себя, не осознавая, что делаю, я села по-турецки, выпрямила спину и, зажав кулаки, начала повторять сначала тихо, потом все громче и громче вслед за женщинами:
— Я не жертва! Я не жертва!
Действие фильма двигалось дальше, на экране замелькали городские улицы, а я все сидела, раскачиваясь, и повторяла:
— Я не жертва! Я не жертва!
Все поплыло перед глазами, резкая боль разрывала грудь. Я начала задыхаться. Почувствовала стакан у губ, С трудом сделала глоток. Второй дался уже легче.
Эти приступы повторялись вновь и вновь, иногда без видимой причины. Юра знал, что надо делать. От глотка коньяка спазм проходил, я снова могла дышать свободно. Но после этого начинался озноб, а вот что делать с ним, мы не знали. Не знали и врачи, которых возил мне господин Скоробогатов.
Меня колотило так, что зуб не попадал на зуб.
Стремясь избавиться от мучений, я, лежа на боку, подтянула к груди колени, обхватила их руками, плотно зажмурила глаза. Так, в позе эмбриона, я замерла, считая до десяти, и снова до десяти, и снова…
Юра беспомощно стоял на коленях у дивана. Я слышала его дыхание, похожее на всхлипывания. Вдруг он обхватил меня руками, прижал к себе, гася дрожь, легко разогнулся, встав на ноги, заходил по комнате, держа меня на руках, изо всех сил прижимая к своей груди.
— Лена! Леночка, — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Леночка! Я убью его. Хочешь? Хочешь?
Ты только скажи. Я убью его.
Меня заколотило еще сильнее. Теперь и от страха.
* * *
Господин Скоробогатов вернулся домой к ужину и обнаружил жену спящей под ворохом одеял.
Он потянулся зажечь бра, я почувствовала его рядом и проснулась.
— Ты почему лежишь в халате? — спросил муж, целуя меня.
— Так случилось, — ответила я, обнимая его за шею и не давая разогнуться.
Он опустился на мою подушку, спросил обеспокоенно, нежно перебирая мои пальцы:
— Был приступ?
— Не очень сильный, — успокоила я, — быстро прошел.
— Тебе надо отдохнуть и подлечиться.
— Ты мое самое лучшее лекарство.
Я прикусила его мочку, и он щекотно поежился, втягивая голову в плечи.
— Ты правду говоришь? — Голос выдал, как он счастлив.
— Правду, Костенька.
Я повернулась на бок и обняла его.
— Ты любишь меня?
— Очень.
— И не жалеешь, что вышла за меня замуж?
— Нет.
— Никогда?
— Никогда. Если не считать пяти — семи раз…
— Лена! — возмутился мой доверчивый муж.
— Никогда. Ни разу.
— И я. Никогда. Ни разу.
Он вздохнул, крепко-крепко обнял меня. Я его поцеловала. Потом он меня, потом я, потом он, потом…
* * *
Ларисин голос в трубке был спокоен, речь обстоятельна. Как всегда.
— Лена, ты сказала, что хотела бы, чтобы Миша узнал о твоих подозрениях.
— Да, — зачем-то ответила я, хотя меня и не спрашивали.
Лариса невозмутимо продолжала, проигнорировав мою реплику:
— Или распустить слух, чтоб другие узнали. Я все время об этом думаю. Я могу тебе помочь распустить слух.
— Как? — Я задохнулась от удивления и опять была проигнорирована попадьей.
— Я советовалась с Милой. Она одобрила. Сказала, что если Миша заволнуется, то, вполне возможно, допустит ошибку и это позволит его как-нибудь прищучить.
Лариса помолчала. Я тоже молчала, отказавшись от попытки поучаствовать в разговоре. И правильно.
Лариса не ждала моих слов, она просто собиралась с силами. Из трубки послышался легкий вздох, и Лариса, еще более раздумчиво, чем обычно, продолжила:
— Знаешь, Леночка, возможно, это не совсем по-христиански, но мне очень хочется прищучить Мишу, если он виноват…
Если он виноват… А если нет? Вдруг это роковая ошибка? Какая? Откуда я знаю? Роковая.
Нет покоя моей душе.
А Лариса, вымолвив на прощание:
— Приезжай завтра после ранней обедни, я тебя кое с кем познакомлю, — повесила трубку.
* * *
Юра привычно вырулил на стоянку у церковной ограды. Я подождала, пока он закроет машину, и мы вместе направились к храму.
Матушка Лариса ждала нас у вымощенной булыжником дорожки. С ней рядом стояла маленькая худенькая женщина.
Моложавое лицо с большими темными глазами и коротко остриженная темноволосая головка с чуть торчащими ушками показались мне знакомыми.
Юра, тихо охнув, произнес имя.
Верно. Эта женщина не без оснований считается одним из самых бесстрашных репортеров страны и ведет колонку новостей в популярной столичной газете. В ее послужном списке репортажи из всех «горячих точек» страны, участие в освобождении заложников и пребывание в плену. Ее темные глаза много видели, все понимали и были полны печали.
Лариса познакомила нас. Журналистка выслушала меня, кивнула и, не задавая вопросов, пообещала:
— Завтра в хронике будет материал, который, думаю, вас устроит.
— Вы вот так просто сделаете такое для незнакомого человека? — неприятно поразилась я.
Моя собеседница не обиделась. Напротив, в темных глазах засветилась симпатия, и она улыбнулась мне.
— Нет. Я бы не стала такое делать почти ни для кого. Но для матушки Ларисы я сделаю все.
Лариса перекрестила вслед маленькую решительную фигурку.
* * *
В машине я поняла, что опаздываю. Если статья появится завтра, то и Миша может начать действовать завтра. А я еще не готова.
Всю дорогу до дома я напряженно размышляла.
Мой план был всем хорош. Но в нем было слабое звено. Этим звеном была я.
Автоответчик хрипловатым Милкиным голосом сообщил.
— Мы проверили, кто проводил консультацию в поликлинике онкоцентра в тот день, когда там была Лялька. Ее принимал доктор Славкин. У нас кое-что на него нашлось, и ему пришлось со мной поговорить.
Вот что он поведал… Понятно, не под протокол, а так, на голубом глазу.
За штуку баксов он сказал больной Троицкой, что у нее рак.
Нет, не так. Он ничего не говорил, печально покачал головой и стал глядеть в окно. Лялька спросила:
«Что?» Он вздохнул. Она поняла, спросила: «Сколько мне осталось?» Он успокаивающе-фальшиво что-то залепетал. Она спросила: «Но хоть три месяца у меня есть?» «Да, — сказал он, — три месяца у вас есть».
Он ничем не рисковал. Нигде ничего не написал. И даже ничего не сказал. Он не интересовался, зачем мужу больной Троицкой нужна его ложь. Взял тысячу долларов, и все. Он соучастник, но я никогда не смогу этого доказать. Однако я не я буду, но этот хренов эскулап получит свое. Василек мне поможет. Кстати, он здесь и передает тебе привет.
* * *
Ну вот и все. Теперь я сделаю то, что должна сделать. И у Миши останется всего один шанс. Но я его ему оставлю.
* * *
— Костенька, я хочу побыть с тобой вдвоем.
— Я тоже.
— Нет. Ты не понял. Я хочу побыть с тобой вдвоем, как раньше. Чтобы в квартире больше никого. Ты и я. Отправь Юру.
— Это неразумно.
— Конечно, нет. Но я устала быть разумной. Отправь Юру.
— Хорошо. Попрошу Олега держать пару ребят в радиофицированной машине у подъезда.
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже. До встречи.
Юра нахально слушал разговор, стоя за моей спиной.
— Ты сегодня вечером свободен. И ночью.
— Я бы предпочел остаться дома.
— Сожалею. Но придется уйти.
Он независимо вскинул голову, четко повернулся через левое плечо и, покачивая широченными плечами, удалился.
Ну разбаловала я парня!
* * *
Теплая душистая пена ласкала тело, а синие Костины глаза душу. Я протянула ему губку:
— Потрешь жене спинку?
Он улыбнулся и окунул губку в ванну. Его руки были нежными и знакомыми, их прикосновения разливались теплом внутри меня.
— Леночка, Лена, — приговаривал Костя севшим от сдерживаемого желания голосом. — Горяченькая, голенькая, чистенькая…
Его губы скользнули по моей щеке, шее, плечу. Я сдула пену с его лица, поцеловала полуоткрытый смеющийся рот.
— Какого черта! — внезапно разгневался мой муж. — Ты там и вся в пене, а я здесь и в халате.
Почему нам поставили такую маленькую ванну? Ведь можно купить любую, хоть десять квадратных метров, хоть двадцать…
— Конечно, — с подъемом поддержала я, — и устраивать групповые заплывы.
— Групповые? — неприятно поразился муж. — Откуда эти извращенные фантазии?
Он гневно уставился на меня. Я покаянно повесила голову. И Костя постановил:
— Ничего группового. Парные заплывы. Только ты и я.
— Дивно. Но пока ты не можешь прийти ко мне, я приду к тебе. Иди, все приготовь и жди меня.
Я взяла в руки душ. Костя, нажав на мое плечо, немного притопил меня. В отместку я, ударив ладонью по воде, направила в его сторону веер брызг. Муж отпрыгнул к двери, закрываясь от брызг ладонью, подмигнул мне и исчез.
Это была самая лучшая моя ночная рубашка: прозрачная бледно-сиреневая с белыми кружевами. Она приятно струилась по телу до самого пола. Я ужасно понравилась себе в этой рубашке, с распущенными по плечам волосами и с удовольствием постояла перед зеркалом.
Выйдя из ванной, я постояла, ориентируясь в квартире. И обнаружила, что гостей ждали не в гостиной.
Из-за гостеприимно распахнутой двери спальни лилась тихая музыка и приглушенный свет.
Костя, в пижамных брюках, с обнаженным мускулистым торсом и босиком, что-то поправлял на туалетном столике. Именно там он сервировал свое угощение: бутылка шампанского в серебряном ведерке, ваза с моим любимым виноградом, коробка конфет.
В полумраке комнаты Костя казался совсем юным, и меня охватила странная робость. А скрипки пели нежно и печально. И все, что происходило, было нежным и печальным.
Костя протянул мне бокал и притронулся к нему своим. Раздался мелодичный звон. Я отпила глоток.
Костя обнял меня. Его горячая грудь прижалась к моей.
Я танцевала, закрыв глаза, подчиняясь сильным рукам мужчины и ненавязчивому ритму музыки.
Легко кружилась голова. Костя целовал меня. Его губы были сухими и легкими. Мои ладони скользили по его плечам.
А скрипки все пели и пели, жалуясь на то, что не сбылось, а обещало быть таким прекрасным.
Что-то мешало отдаться сладкой грусти. Мне удалось сохранить романтически-торжественный вид, когда Костя шагнул ко мне с бокалом шампанского.
Пижамные брюки были не единственной его одежкой, на его стройной обнаженной шее лихо топорщилась бабочка. Край галстука царапнул мою щеку, я не удержалась от смеха и отвела голову, чтобы видеть лицо мужа.
Лицо было торжественным и лукавым, именно таким, какое должно быть у человека с голым брюхом и галстуком-бабочкой.
— Что явилось причиной столь сугубой элегантности?
— Что у тебя за сленг?
— Так говорит продвинутая молодежь.
— Правда? Где ты с ней разговариваешь?
— Я читаю периодику.
— Брось. А кстати, куда эта молодежь продвинулась?
— Не знаю. В будущее. Или нет? Чего ты мне голову морочишь? Зачем галстук-то нацепил?
— Василий Иваныч так делал.
— Какой Василий Иваныч?
— Чапаев.
— Анекдот? Расскажи.
— Лето. Жара. Вечер. Петька встречает Василия Иваныча. Тот идет по улице в трусах и галстуке, «Ты куда, Василий Иваныч?» — «В клуб на танцы». — «А чего без штанов?» — «А на фига в такую жару? Баб-то все равно не будет». — «А галстук-то зачем?» — «Ну вдруг придут».
Я счастливо смеялась, обхватив руками шею мужа, а он крепко сжимал мою талию и Кружил меня под тихую музыку скрипок. —.. ;., А потом мы лежали в постели. Я почти забыла обо всем, кроме человека, который был рядом. Мой мужчина, мой муж, единственный, любимый… Часы показывали, что мне пора. Костя не мог угомониться. Его губы и руки оставались жадными и не хотели отпустить меня. Я мечтала: пусть так будет всегда.
назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 >>>далее