Глава V
"КАПЕЛЛА" ЖОРЫ НАСЕДКИНА
Расточительное южное солнце палило сверх всякой меры.
Печным жаром дышали улицы. Даже море не в силах было побороть такой зной и покорно млело в огромной чаше залива. Ветер запутался где-то в буйной листве каштанов и кленов на Приморском бульваре, и его еле ощутимые порывы не приносили облегчения.
Люди сидели лишь на тех скамьях, которые оказались в тени, вяло и без всякой надежды обмахивались газетами, веерами и шляпами.
Внизу, на внутреннем рейде, в сонной одури сгрудились у причалов корабли, шевелились ажурные хоботы башенных кранов нехотя и, казалось, через силу.
Огнев и Коваленко остановились у каменного парапета, оглядели порт. Алексей Иванович в сотый раз вытер мокрым платком струившийся по щекам пот и сердито взглянул вверх, где в раскаленном, золотисто-голубом мареве плавилось солнце.
– Меня интересует, что оно будет делать летом, скажем, в июле? - осуждающе произнес он. - Все-таки надо бы ему напомнить, что сейчас только середина мая.
– Беззаконие творит, - в тон ему откликнулся Коваленко и вдруг, оживившись, добавил, указывая рукой на море: - Глядите, Алексей Иванович!
В порт, огибая маяк, величественно и неторопливо входил большой пассажирский лайнер, белоснежный красавец с яркой красной полосой на широкой трубе.
С того места, где стояли Огнев и Коваленко, хорошо был виден пассажирский причал. Вдоль него уже вытянулась цепочка пограничников, группы встречающих, а в стороне, у длинных пакгаузов, стояли в ряд, сверкая на солнце, как новенькие игрушки, разноцветные интуристские автобусы.
– Так, пришел, значит, из загранплавания, - озабоченно констатировал Огнев. - Тебе работки тоже подкинет.
Коваленко усмехнулся.
– Я с дружинниками договорился. Ребята что надо. Дадут бизикам жизни.
Бизиками в городе насмешливо прозвали спекулянтов иностранным барахлом, которое они выпрашивали, выменивали или скупали у моряков и туристов.
То был беззастенчивый, крикливый и нахальный народец, делавший, как они выражались, "свой бизнес".
Отсюда вместе с презрением к их грязному промыслу и родилась кличка.
– Насчет дружинников - правильно, - одобрил Огнев. Только гляди, чтобы не подвели. И так бывает. Откуда они?
– С инструментального.
– Я хочу их попросить еще в одном деле помочь.
– Насчет Резаного? - удивился Коваленко.
– Нет. Баракин не по их зубам. А вот кража в Союзе спортивных обществ - тут есть о чем с ними потолковать.
Они отошли от парапета и не спеша двинулись по одной из боковых аллей, где больше было тени и потому казалось прохладнее.
Алексей Иванович задумчиво насвистывал себе под нос какую-то песенку, по привычке разглядывая прохожих. Но мысли его продолжали кружиться вокруг дела, которым он решил поделиться с дружинниками инструментального завода.
Огнев считал вопреки скептическому мнению некоторых из своих сослуживцев, что организация дружины - дело полезное. При этом он имел в виду отнюдь не будущее, не теоретическую сторону вопроса о постепенном переходе функций государства в ведение общественных организаций, а реальный или по крайней мере вполне возможный сегодняшний эффект от этого мероприятия. Подобную оговорку Огнев делал не случайно: реальный результат был, по его убеждению, пока значительно ниже возможного.
Во время недавнего разговора в штабе дружины инструментального завода Алексей Иванович вполне согласился с красивым чернобровым пареньком по фамилии Таран, который говорил, что скучно только "утюжить улицы". Вот это и натолкнуло Огнева на мысль привлечь дружинников к делу о странной краже в Союзе спортивных обществ. Мысль эта особенно укрепилась после того, как Алексей Иванович вновь изучил обстоятельства этой кражи - обстоятельства необыкновенные, в первый момент даже загадочные.
– Да, надо с ними об этом потолковать, - повторил он и невольно остановился.
Бульвар кончился, дальше раскинулась затопленная до краев жаркими солнечными лучами площадь.
На нее было страшно ступить, как на гигантскую раскаленную сковородку.
– М-да, а идти, Петро, все-таки надо, - усмехнувшись, проговорил Огнев. - Давай, брат, рискнем.
Они двинулись дальше по широкому тротуару, огибая площадь, и асфальт мягко оседал под их ногами.
Зной еще не начал спадать, когда Жора Наседкин появился на Приморском бульваре в сопровождении юркого брюнета с большими маслеными глазами, с тоненькой - тоньше даже, чем у самого Жоры, - черной ниточкой усов и длинными, на полщеки, косо подбритыми баками. Парень этот был известен под кличкой "Червончик" и в недавнем прошлом занимал пост помощника администратора театра.
Червончик пользовался большим влиянием среди коллег по "бизнесу" не столько из-за своей прошлой близости к миру искусств и знания всех сплетен и подробностей из личной жизни популярных актеров, сколько из-за своих "деловых" качеств. Хитрее и нахальнее его не было бизика на Приморском бульваре да, пожалуй, и во всем при портовом районе.
Кроме того, именно Червончик помог Жоре Наседкину создать, как они выражались, "капеллу". Вошедшие в нее бизики работали уже не на свой страх и риск, а от "хозяина", и это придавало делу особый размах и приятно щекотало самолюбие Жоры.
К своему верному другу и помощнику Жора относился со смешанным чувством превосходства и зависти. Превосходство объяснялось просто: Жора был студент. Багаж знаний, хотя и небольшой, позволял ему вести интеллигентный разговор и подавлять партнеров и конкурентов по "бизнесу" своей эрудицией. Последняя очень помогала и в общении с девушками, как и официальное представление: "студент филфака". Это "звучало".
Но в то же время Червончик вызывал у Жоры, по его собственному выражению, "хорошую зависть".
Ведь Червончик был свободен как ветер. Он нигде не работал, не учился и располагал своим временем, как хотел. На вопрос, почему он не работает, Червончик неизменно отвечал: "Пусть трактор работает, он железный".
Жил Червончик у своей тетки. Отца он не знал, тот ушел из семьи много лет назад. Мать умерла вскоре после войны. Тетка, сестра матери, высокая, седая, очень представительная дама, на вопрос о племяннике говорила, прижимая платок к слезящимся, красным глазам: "Этель завещала мне этого мальчика. Она хотела, чтобы он был счастлив. Я ни в чем ему не препятствую. Он растет жизнерадостным и восприимчивым. Это натура артистическая, как и вся наша семья. И потом это такой наив, такая чуткость". Она старательно оберегала племянника от редких визитов участкового уполномоченного и болезненно морщилась, когда тот произносил "грубое" слово - тунеядец.
Таким образом, Червончик жил удачливо, весело и беспечно. Были деньги, были легкие знакомства с интересными девицами, кутежи в ресторане.
Что еще надо молодому человеку в эпоху водородных бомб и межконтинентальных ракет, когда с цивилизацией может быть покончено одним нажатием кнопки?
Эту философскую "базу" подвел со свойственной ему широтой взглядов Жора и тем окончательно снискал себе уважение в глазах Червончика.
И все-таки Жора завидовал своему другу. Еще бы!
Ведь дома Жора вынужден был все время притворяться. Правда, мать в расчет не шла, но отец, заведующий одним из отделов облисполкома, был строг, хотя, к счастью, очень занят. Последнее обстоятельство оставляло Жоре очень много возможностей для "маневра", но первое заставляло прибегать порой к немыслимым хитростям, отнимавшим много сил и нервов. И все-таки отец был всегда недоволен сыном, и это создавало потенциальную опасность грандиозного скандала, все последствия которого Жора даже боялся представить.
Словом, Жоре было нелегко, и только его оптимизм и изворотливость позволяли ему радоваться жизнью и с неиссякаемой энергией действовать на поприще "бизнеса".
В этот день в связи с приходом большого корабля из "загранки" ожидались выгодные операции, и Жора лично прибыл на место событий. Кроме того, ходили непроверенные, но тревожные слухи о внезапном интересе к "бизнесу" со стороны дружинников ходили, и это тоже следовало проверить на месте.
Поэтому сначала в порядке рекогносцировки Жора и Червончик с независимым видом прошлись по бульвару и прилегающим к порту улицам, лишь издали кивая своим подручным. Но ничего подозрительного обнаружено не было.
– На Шипке все спокойно, - констатировал, наконец, Жора. - Валяй действуй. Попутного ветра вам!
Червончик, уже давно нетерпеливо поглядывавший по сторонам, мгновенно исчез в толпе на боковой аллее, а Жора лениво опустился на скамью в тени и закурил.
Тем временем из дальних ворот порта группами и в одиночку выходили в город моряки с пришедшего лайнера в синих парадных куртках и белых бескозырках. Они радостно улыбались, перебрасывались шутками. Вот тут-то на них со всех сторон, как стая галок, налетели бизики.
– Куплю сигареты!.. Любые сигареты! - волновался прыщавый, длинный парень в берете, хватая моряков за руки. "Кемл", "Филипп Морис"!.. Ну продайте! Ну что вам стоит?!
– Я интересуюсь резинкой, - вкрадчиво говорил другой, оттесняя конкурентов. - Американской, египетской, любой... Но если есть сигареты... Дайте мне! - вдруг сорвался он на крик, увидев пеструю пачку в руках одного из моряков. - Умоляю!
Одни из матросов отшучивались, другие презрительно, как плевок, коротко бросали: "Пшел!..", третьи мрачнели и, не говоря худого слова, без особых церемоний, широким плечом отталкивали с дороги особо назойливых.
Бизики не обижались и не сердились - они привыкли. Их могли даже стукнуть или обругать - всяко бывало! Но и это не умеряло их коммерческий пыл.
– Нет трикотажа?.. Ну поглядите лучше, может, есть! Дам хорошую цену! - неотвязно увивался вокруг матросов долговязый парень в берете.
– Я тебе сейчас дам цену, вобла сухопутная! - не вытерпел один из моряков. - Шугай их, братцы! - закричал он своим.
Но кое-кто из его товарищей - одни неохотно, уступая лишь бурному натиску обнаглевших бизиков, другие с лукавой усмешкой - все-таки отходил в сторону и, опасливо озираясь, совершал торопливые сделки. Из широких матросских карманов извлекались и быстро, из рук в руки, передавались целлофановые пачки с жевательной резинкой или сигаретами, скомканные пестрые косынки или нейлоновые кофточки. В ход шли даже поношенные носки и далеко не первой свежести носовые платки.
Неожиданно на углу площади, где троих матросов окружило плотное кольцо бизиков, раздался громкий хохот, в котором на мгновение потонул обозленный вопль долговязого парня в берете:
– Это обман!.. Верни деньги!..
– Почему же обман? - давясь от смеха, спросил один из матросов. - Ты же сам схватил. Еще вон этого парня оттолкнул. И правильно, классная партия носков.
– Мало что! Я думал - это Запад! А это наше!.. Верни деньги!..
– Еще чего! - матрос перемигнулся с товарищем. - Давай отчаливай, пока цел!
– Это же нечестно!.. Ну, это же нечестно!.. - заскулил парень.
– Верно! Деньги назад! - зашумели кругом.
Но моряки, не обращая внимания на разбушевавшихся "коммерсантов", двинулись вверх по улице к центру города.
Долговязый парень потащился за ними, ругаясь и требуя назад деньги.
Встречные прохожие оглядывались, обмениваясь то возмущенными, то ироническими замечаниями.
Пожилой человек в соломенной шляпе с усмешкой сказал морякам:
– Вы его доведите вон до того угла, там как раз патруль дружинников его дожидается.
Долговязый опасливо огляделся, потом грязно выругался и с независимым видом повернул назад.
Патруль дружинников, о котором говорил человек в соломенной шляпе, состоял из молодых рабочих инструментального завода. Ребята, спасаясь от солнца, сгрудились под тентом у магазинной витрины и обсуждали "план кампании", как выразился присутствовавший здесь Таран. - А чего вас сегодня недокомплект? Только двое, - спросил его высокий бритоголовый парень, слесарь из кузнечного цеха, кивнув головой на Бориса Нискина.
– Остальные, с вашего разрешения, вкалывают на трудовой вахте, - насмешливо доложил Таран и, в свою очередь, спросил: - Ну, а какие все-таки обвинения предъявляют этим деятелям?
Борис шумно вздохнул и сверху вниз уничтожающим взглядом посмотрел на приятеля.
– Я очень извиняюсь, - обратился он к остальным дружинникам, - но в нашей бригаде есть и такие, что сразу не доходит. - Потом строго сказал Тарану: - Смотри сюда! Во-первых, спекуляция: покупают дешево, а продают дорого. Элементарно? Во-вторых, опошляют городской пейзаж. В-третьих, слепое преклонение перед Западом. Ну как? Будут вопросы, или еще раз бегло повторим? Это, знаете, как в шахматах...
– Хлопцы! - воскликнул Таран, молитвенно сложив на груди руки. - Остановите его! Иначе дежурить нам уже сегодня не придется. Я-то знаю!
Ребята только дружелюбно посмеивались.
– Мировую бригаду Вехов набрал, - заметил кто-то. - От скуки с ними не помрешь, это факт.
Но шутил сегодня Василий Таран через силу, это мог заметить только такой друг, как Борис, если бы не рассердился. Таран действительно прослушал весь инструктаж. До этого ли ему было!
Никогда раньше Василий не представлял себе, что любовь может так овладеть всеми чувствами, мыслями, даже поступками человека, так терзать и мучить его, так мешать жить. Оказывается, это форменный гипноз какой-то, колдовство!
Ведь как было до сих пор? Почти каждый раз, когда Василию нравилась девушка - а случалось это довольно часто, роман начинался мгновенно. Правда, хотя и редко, но бывало и так, что девушка оставалась равнодушна к его ухаживанию. Это искренне удивляло Василия, порой даже ненадолго сердило и портило настроение. Но в большинстве случаев удача сопутствовала ему: статный, чернобровый парень, веселый и неглупый, пользовался, как говорят, "успехом".
Очередное увлечение нисколько не мешало ему радоваться жизни, спокойно и добросовестно работать, видеться с друзьями, участвовать в заводской самодеятельности.
Конечно, было очень радостно спешить на свидание, ходить вместе в театр или в городской парк, чувствовать на себе ласковый и взволнованный взгляд, обнявшись, сидеть полночи на скамейке, укрываясь пиджаком, и с увлечением рассказывать тут же придуманные веселые и трогательные истории или мечтать о будущем. В такие минуты Василию казалось, что нет счастливее его человека на земле, а для него самого нет ничего дороже вот этой дивчины, которая так доверчиво и нежно прижалась к его плечу. Однако на следующий день Таран даже с некоторым облегчением обнаруживал, что в жизни, оказывается, есть много радостей и помимо свиданий, и добродушно принимал подтрунивание друзей, когда делился с ними своим открытием.
Но Аня, веселая и строгая, скромная и дерзкая, иногда такая вдруг простая и добрая, но никогда не ласковая, всегда недоверчиво насмешливая, разом перевернула все его представления о любви. Какая там радость!.. Казалось, не было и минуты, чтобы Василий без тоски и боли не думал об Ане. Что она сейчас делает? С кем говорит? Кому улыбается? Не выдержав, он звонил ей по телефону, и Аня говорила с ним весело и строго, то охотно, то нетерпеливо, потому что он отрывал ее от каких-то спешных дел.
И за каждую минуту действительного, необыкновенного счастья, вроде той, в красном уголке на улице Славы, когда он танцевал с ней так, что даже одна девчонка закричала: "Премию!", за каждую такую минуту приходилось расплачиваться днями щемящей тоски, когда все валится из рук. В такие дни Василий старался казаться особенно бесшабашным, с подчеркнутой небрежностью говорил об Ане и строил из себя заядлого, даже, как говорил в таких случаях Борис Нискин, "злостного" ловеласа.
И все-таки ребята с недавних пор начали догадываться о его состоянии и между собой осуждали Аню. Зачем морочить голову парню? Нет так нет, отрезала бы, и все! А если да, если парень ей нравится, то уж совсем глупо так его мучить. Николай однажды даже пытался поговорить с Аней, но та сердито и резко оборвала его. Нет, по твердому убеждению ребят, Аня вела себя неправильно.
В последнее время у Василия было особенно тяжело на душе. Чтото так ослепительно ярко вспыхнуло у него в сердце в тот счастливый миг, когда они танцевали с Аней, так непередаваемо радостно стало ему вдруг, что наступившие вслед за этим дни, когда он больше не видел ее, показались невыносимыми.
Аня молчала, не звонила, не забегала в цех. Значит, для нее, для Ани, ничего не вспыхнуло в тот миг.
А раз так, то все! И Василий Таран поклялся, что больше не позвонит ей. Но от этого на душе стало еще тяжелее.
А Борис еще смеет сердиться, что Таран не слушал инструктажа! Спасибо, что Василий вообще как-то дышит, ходит, работает не хуже других и вот даже идет патрулировать. Это просто удивительно, как он умудряется все это делать и вдобавок еще острить и балагурить.
– Эх, напиться, что ли? Вот потеха будет, - сказал Таран, когда они с Борисом, немного отстав от остальных дружинников, подходили к Приморскому бульвару. - В жару только неохота.
Борис подозрительно покосился на друга.
– С чего это тебе напиваться?
– А! - досадливо махнул рукой Таран. - Не понимаешь ты человеческой натуры!
– Твоей, что ли?
– Хотя бы и моей! На все мне теперь наплевать, понял?
– Ты себя не очень-то распускай. Я понимаю, из-за чего другого, а то из-за девчонки...
Таран насмешливо и горестно присвистнул.
– А мне теперь она - до лампочки! Подумаешь! Свет не в одном окошке.
– Во-во! Главное, духом не падать.
– Точно. Вот как пущусь в разгул...
Теперь они шли уже по бульвару.
Зной постепенно спадал. И с моря, ставшего из плоского, золотисто-пепельного глубоким и переливчато-синим, потянул ветер. Приплывшие с юга редкие облачка временами закрывали солнце, и тогда по бульвару из конца в конец ползла спасительная тень.
На аллеях стало людно.
Неожиданно Борис толкнул Тарана:
– Гляди, вон наш красавец сидит.
На одной из скамеек лениво развалился Жора Наседкин, закинув ногу на ногу и покуривая сигаретку. Он тоже заметил ребят и приветственно помахал им рукой.
В этот момент к нему подбежал запыхавшийся Червончик и шепотом сообщил:
– Пахнет колоссальной сделкой. Засекли двух с той посудины.
– Что толкают?
– "Рок". Штук двадцать. Цена вполне приемлемая. Нужна наличность.
– Будет. Где клиенты?
– Решили промочить горло. Идут в "Южный". Вот они, Червончик указал на двух матросов, валкой походочкой направлявшихся в сторону площади.
Один из них нес в руке небольшой ярко-желтый чемоданчик.
– Предупреди, что я буду там через десять минут, - распорядился Жора, - пусть ждут. Берем всю партию.
Червончик с сомнением покачал головой.
– Многовато. Трудно будет реализовать.
– Пхе! У нас на курсе есть интересующиеся. Душу заложат.
– Это другая песня. Вопросов больше нет.
Червончик мгновенно затерялся в толпе. А спустя несколько секунд Жора, потягиваясь, поднялся со своего места.
Ни Таран, ни Борис не заметили этого короткого разговора. Совсем другое привлекло в это время их внимание.
В противоположном от площади конце бульвара, где за массивной стеной начинались дачи санатория, дружинники задержали двух парней в пестрых шелковых рубашках навыпуск и светлых брюках-дудочках.
Один из них, высокий, светловолосый, с ослепительной белозубой улыбкой, держал сверток, перевязанный бечевкой, другой - толстый, с поросячьими, злыми глазами - объемистый портфель из свиной кожи.
Высокий улыбался широко и обезоруживающе добродушно, лишь в глубине его светлых холодных глаз чуть поблескивали временами враждебные льдинки.
– Да вам все почудилось, дорогие товарищи, - говорил он в тот момент, когда подошли Таран и Нискин. - Какой "бизнес"? С чего? Мы просто имеем серьезный разговор с моим другом. Встали в сторонку. Ну и что? Зачем делать шум? Вон сколько хороших граждан потревожили, - и обвел рукой собравшихся вокруг людей.
– Плоды просвещения, Майкл, - с издевкой пояснил толстый. - Начитались газет и показывают сознательность. Или я ошибаюсь? Тогда извините, и "мы с вами только знакомы, как странно".
Таран не мог пропустить такой случай и немедленно ввязался в конфликт.
– Ничего странного! Я, например, и другие товарищи интересуются вашим портфелем, - обратился он к толстому. Попрошу предъявить.
– Обыскивать не имеете права! - вмешался высокий парень. - Кто вы такой? Я вас не знаю! Ты его знаешь, Фред?
Таран с изысканной любезностью показал ему красную книжечку.
– Народная дружина. Слыхали? Или вы только что из Штатов?
Высокий с подчеркнутым вниманием вгляделся в книжечку, потом иронически сказал:
– Печать, к сожалению, неразборчива.
– Ну, вот что, - не выдержал Борис, - балаган тут не разводите! Пошли в штаб.
– Верно, - поддержал его Таран. - Там мы поразборчивее печать приложим.
Кругом одобрительно засмеялись.
– Документов не спрашивал. А деятель вроде тебя - бизик.
Червончик обиженно нахмурился.
– Я не бизик, а такой же работяга, как и ты. В театре работаю.
– В театре? - недоверчиво переспросил Таран.
– Ага, - Червончик решил еще больше подогреть интерес к своей особе. - Хочешь, с актерами познакомлю? Интересно у нас.
Таран нерешительно усмехнулся.
– Это тоже, между прочим, разрешается, - но тут же, нахмурившись, спросил: - А зачем это барахло хватал? Зачем убегал?
– Так ведь жалко того парня стало. Не разобравшись, опозорите начисто, - с подкупающим простодушием ответил Червончик. - А парень знакомый. Вместе покупали. И потом деньги пропадут. А их горбом зарабатываешь, не как-нибудь.
– Вот и надо понимать, где их можно тратить, - наставительно и уже беззлобно сказал Таран. - А то городской пейзаж опошляете, - вспомнил он выражение Бориса.
Червончик охотно согласился.
– Все это, может быть, и верно. Тут, конечно, промашка. Хотя если не приглядываться, как вы, то ничего и не заметишь.
Постепенно разговор принимал все более спокойный характер. Задержанный парень казался таким безвредным, что Таран стал невольно проникаться к нему сочувствием. Особенно его подкупила близость Червончика к театру. А театр Таран любил горячо и восторженно. "С артистами познакомит". Таран вдруг вспомнил об Ане, на душе стало опять обидно и больно, и он мстительно подумал: "Воображает о себе слишком много".
В громадном полупустом зале ресторана было душно. Со стороны кухни тянуло запахом прогорклого масла, чеснока, лука, жаркого. В косых лучах солнца, лившихся сквозь высокие стекла окон, кружились рои пылинок.
У столика возле окна сидел Жора, напротив него - два моряка. Все трое раскраснелись от жары, выпитого вина и волнения. Сделка была крупной. Ей предшествовала долгая и горячая торговля за каждый рубль. Наконец чемоданчик из светлой кожи перекочевал к Жоре вместе с двумя целлофановыми пачками жевательной резинки и тремя дамскими нейлоновыми кофточками. Эти кофточки Жора тут же, не стесняясь двух-трех случайных посетителей ресторана, придирчиво рассмотрел со всех сторон. Теперь сделку "обмывали".
назад<<< 1 . . . 7. . . 23 >>>далее