Мелкими предметами можно подавиться. Тяжёлые предметы могут упасть на голову. Электрические провода и розетки, кипящий чайник, грязь под ногтями, дверные ручки в общественных местах, трамваи, автомобили, бродячие собаки, мальчишки во дворе и в школе — всё было опасно, все представляло угрозу его здоровью и жизни. Страх за себя, единственного, бесценного, самого главного мальчика на свете, он усвоил с её молоком.

Мир вокруг был враждебным и грубым. Он ни с кем не мог дружить. Его дразнили пончиком и нюней. Всегда, с младенчества, он чувствовал себя страшно уязвимым. Возможно, поэтому кожа его стала такой чувствительной.

Варежки, связанные бабушкой из дешёвой пряжи, кололи руки. Кромка валенок, даже сквозь брюки, натирала икры до крови. Саднящая боль прикосновений неживой и живой материи пропитала его насквозь.

Эта боль — всё, что осталось от детства. Боль и жгучее желание отомстить всем, кто смеялся над ним, кто дразнил.

— Они не люди, они звери, — шептала мама, утешая его после очередной атаки сверстников во дворе или в школе, — ты человек, а они нет. Ты лучше, умней, сильней их, они это чувствуют и травят тебя, моего нежного, бесценного мальчика.

Он играл в разведчика. Он был заброшен во вражеский тыл. Кругом фашисты, злодеи, не достойные жалости. Он один советский, честный, положительный герой.

 

* * *

— Тот мальчик умер, — пробормотал Странник и выпустил дым в окно, — нежного бесценного мальчика с его героическими одинокими фантазиями, с его тонкой ранимой душой уничтожили гоминиды.

Он посмотрел на часы. Потом перевёл взгляд на окна дома. Он поставил машину так, чтобы видеть дом старого учителя. Когда переулок затихнет и опустеет, когда уйдут последние собачники, нагуляется молодёжь и, главное, когда погаснет свет в окне на четвёртом этаже, можно будет спокойно завершить операцию.

 

* * *

О розовом слоне, о белом медведе — о чём там ещё нельзя думать? «Ни за что не думай о Жене Качаловой и её дяде!» — уговаривал себя Борис Александрович, стоя под душем. И тут же в шуме воды отчётливо услышал высокий надтреснутый голос завуча старших классов Аллы Геннадьевны:

— Я всегда знала, с ним что-то не так. Эта его бескорыстная любовь к детям, дополнительные занятия дома, эта его манера обнимать девочек за плечи… Мерзость какая, несмываемое пятно на репутации нашей школы.

— Конечно, это общая наша ошибка, наш позор. Тень подозрения лежит теперь на всём коллективе. Как мы допустили? Почему ничего не заметили? Почему проявили непростительную близорукость? Но коллектив у нас дружный, крепкий, мы переживём, и хватит обсуждать это. Даже сами разговоры на эту тему аморальны и разрушительны. Мы отвечаем за нравственность детей. Мы учтём свои ошибки и впредь будем бдительны, — вступал голос директрисы, низкий, жёсткий голос человека, который привык отдавать приказы.

Да, пожалуй, она отдаст приказ: не обсуждать. Но вряд ли они подчинятся. Обсуждать чужой позор так сладко. У кого из них достанет смелости не поверить, усомниться? Может, у математички Ксении Семёновны? Они проработали вместе тридцать семь лет. Когда-то даже дружили семьями, но беда в том, что после смерти жены Борис Александрович тихо, не нарочно раздружился со всеми. Не мог видеть сочувствия в чужих глазах, не знал, о чём говорить. Ксения Семёновна хороший, порядочный человек, но у неё тоже пенсионный возраст, а уходить из школы — значит почти умереть.

Историчка Альбина Федоровна, Альбиша, бывшая ученица Бориса Александровича. Пенсия ей пока не грозит, ей тридцать восемь. Но она красавица, муж у неё весьма состоятельный человек, чем-то там торгует. Она приезжает в школу на шикарном сиреневом «Форде». Одевается вроде бы скромно, однако учительницы, особенно те, у кого не сложилась личная жизнь, подмечают, что костюмчики её от Диора и Сони Ракель. А сапожки видели на Тверской, в витрине какого-то бутика, и стоят они пять учительских зарплат. Альбина всегда очень хорошо относилась к Борису Александровичу. Но её не любит коллектив. А если она решится не бросить камень, как все, противопоставит себя коллективу, её заклюют.

Борис Александрович вылез из душа, крепко растёрся полотенцем, накинул старый тёплый халат, вытер запотевшее зеркало. Старик, усталый, испуганный, жалкий, смотрел на него. Глаза слезились. Они уже слезились, хотя плакать он ещё не собирался. Получается, что доброе имя, уважение, всё, что наработано за долгую честную жизнь и, в общем, стоит дороже, чем сама жизнь, — вроде шинели Акакия Акакиевича Башмачкина? В любой момент могут отнять, содрать, и никто не поможет, не заступится?

Дневник так и остался лежать в ящике стола. Дядя не спросил о нём, и Борис Александрович ничего не сказал. Странно, Женя могла бы попросить дядю забрать дневник, тем более, если она все рассказала ему и полностью доверяет. Но дядя о дневнике даже не заикнулся.

Борис Александрович принялся ещё раз перечитывать исписанные страницы, пару раз рука машинально потянулась исправить ошибки. Но, конечно, не стал он этого делать.

Перечитывая текст, уже спокойно, без сердцебиения и астматической одышки, он заметил любопытную деталь. Девочка в своих записях перечисляла всех, кто что-то значил для неё. Мама, папа, V, какая-то Майя, Ика, Стас, Марк. То есть порнограф Молох. Пожилой иностранец Ник, «профессор половых органов», который давал ей деньги. Но ни единого упоминания о дяде, мамином брате, в дневнике не попадалось. Между тем, если он был для неё настолько близким человеком, что именно ему она решилась доверить свою жуткую грязную тайну, почему о нём здесь нет ни слова? Допустим, он недавно вернулся из долгой заграничной командировки. Разве не стало его возвращение для неё значительным событием?

«Брось. Ты пристрастен, — одёрнул себя старый учитель, — просто тебя глубоко оскорбила последняя часть вашей беседы. Но, если попытаться взглянуть на это объективно, ничего плохого нет. Он просто счёл своим долгом предупредить. Несколько раз повторил, что абсолютно уверен в моей порядочности. Что же тебя больше всего мучает после этого странного визита?»

Он подъедет на своей машине к скверику у казино и даст условный сигнал. Два коротких гудка, один длинный.

Именно так гость позвонил в дверь.

 

* * *

— У тебя новый телефон? — спросила Зоя Федоровна. — Мог бы купить что-нибудь приличней. Это устаревшая, совсем дешёвая модель.

Зацепа лежал в широкой супружеской постели. На носу очки, в руках книга. Зоя вышла из душа, в халате, с блестящим от крема лицом. На пальце у неё болтался «резервный» мобильник и нежно играл Вивальди.

— Коля, возьми же его, ответь. Или, хочешь, я отвечу? Он заливается уже минут двадцать.

— Нет!

Зацепа слишком поспешно вскочил с кровати, слишком резко схватил аппарат. Петля, обмотанная вокруг пальца Зои, никак не хотела распутаться, он дёрнул, и Зоя сморщилась.

— Ты что, спятил? Сломаешь мне палец!

Зацепа побежал в гостиную. Аппарат успел затихнуть, но тут же опять заиграл Вивальди.

— Он пока не появлялся, — сообщил женский голос, — но в квартире девочка лет четырнадцати. Пришла только что, у неё был ключ. Подвезли её на тёмно-синем «Мерседесе». Она или пьяная, или под наркотиком.

— Как она выглядит? — прошептал Зацепа, косясь на дверь.

— Маленькая, очень худая.

— Можно подробней? — Он судорожно сглотнул, от виска к подбородку медленно потекла струйка пота.

— В каком смысле?

— Ну о девочке, подробней.

— Я же говорю, маленькая, худая, симпатичная. Вишнёвые узкие джинсы, синяя куртка. Волосы короткие, рыжеватые. Что вас ещё интересует?

— Нет. Ничего. Все в порядке. — Зацепа хрипло откашлялся.

— Какие будут указания? Может, войти в квартиру, поговорить с девочкой?

— Нет. Пока рано.

— Хорошо, подождём ещё. Всего доброго.

— Стойте! Вы сказали, что потеряли его в районе Парка культуры. Расскажите подробней, как это произошло, где, рядом с парком или внутри?

Собеседница тяжело вздохнула, помолчала. Зацепа нащупал на каминной полке сигареты. Руки дрожали.

— Снаружи. То есть внутри. Мы его потеряли дважды. В какой-то момент он изменил внешность, переоделся. Так получилось, что некоторое время мы вели другого человека, который со спины был на него похож, одет так же, рост, походка. Уже стемнело. Был вариант, что он мог войти в парк. Мы перекрыли выходы, ждали до закрытия, но никого, хотя бы отдалённо похожего на него, не было.

— Кретины! — рявкнул Зацепа, отсоединился и тут же набрал другой номер.

— Успокойся, — сказал ему мягкий мужской голос, — они сделали всё, что могли, никуда он не денется. Мы теперь знаем его имя, дежурим по одному из адресов. Рано или поздно он появится в этой квартире. В любом случае у нас есть девчонка. Пусть она проспится, потом мы с ней пообщаемся. Ей наверняка что-то известно.

— Ты проверял сводки происшествий в районе парка? — вдруг выпалил Зацепа.

— Нет. А зачем?

— Не знаю. На всякий случай.

Он успел захлопнуть крышку аппарата за секунду до того, как в гостиную заглянула жена в прозрачной ночной рубашке.

— Коля, ты скоро?

— Да, да, я сейчас, Заинька.

Зоя Федоровна царственно прошествовала к нему через гостиную, по дороге взглянула в зеркало. Лицо она успела промокнуть, расчесала волосы и даже надушилась.

С тех пор, как он привёз Жене из Рима флакон индивидуальных Зоиных духов, этот запах, раньше такой знакомый и безразличный, стал сводить его с ума. Сейчас он вдруг подумал, что всё это было не просто так. Женя как будто почувствовала, что он соврал про незнакомую француженку с флаконом в лифте. Догадалась, маленькая жадина, что это духи его жены. Мало того, что полностью поработила её мужа, она ещё запах решила присвоить.

Зоя Федоровна взяла его за плечи, внимательно посмотрела в глаза, поцеловала в губы и прошептала:

— Я тебя жду, Коленька.

— Да, да, я сейчас. Мне нужно сделать ещё один важный звонок.

На самом деле, прежде чем нырнуть к ней под одеяло, ему нужно было принять специальный китайский препарат и выпить коньяку. Иначе он мог потерпеть фиаско. Зоя потрепала его по загривку и удалилась назад, в спальню.

— Эй, осторожней! Так недолго свихнуться, — пробормотал Зацепа, обращаясь к своему отражению в зеркале над камином. Зеркало висело наклонно, смотрело сверху вниз. На несколько мгновений оно вдруг превратилось в экран. Оно стало отражать не гостиную в семейном пентхаусе, а спальню в Черёмушках.

Старый синьор и юная синьорина сидят на измятой двуспальной кровати. Она обняла его за шею. Её каштановые косички-дреды вздрагивают. Она плачет. Он сидит, как каменный, молчит и механически поглаживает её тощее плечико. Взгляд его медленно скользит по стенам.

«У неё есть ключ от этой квартиры. Она могла сто раз явиться сюда без меня и привести кого угодно. Установить в спальне видеокамеру с автоматическим включением совсем не сложно. Понять, что никакой я не итальянец, и вычислить моё настоящее имя ещё проще. Есть номер моей машины, хозяйке этой квартиры я показывал свой настоящий паспорт. Найдётся достаточно людей — официантов в ресторанах, продавцов в бутиках, которые видели нас вместе. Возможно, в клуб она привела меня именно за тем, чтобы увеличить число свидетелей, и по-русски заговорила со мной не случайно. Откуда я знаю, что она не рылась в моих карманах, не видела права, кредитки, на которых моё настоящее имя?»

— Ну все, детка, успокойся, не плачь. Всю сумму сразу я дать тебе, конечно, не смогу. Мне надо будет слетать в Рим, пойти в банк. Но быстро это не получится. Очень много дел в Москве. Скажи, неужели ты успела потратить всё, что я давал тебе раньше?

— Конечно, — она всхлипнула и потёрлась лбом об его руку, — ты же сам говорил, Москва — очень дорогой город.

— Хорошо. Я дам две тысячи. Потом достану остальные восемь.

— Когда?

— Точно пока сказать не могу.

— Предатель! Жмот несчастный! — крикнула она по-русски, вскочила с койки и помчалась в ванную.

Оставшись один, Зацепа осмотрел спальню и нашёл не меньше полудюжины точек, удобных для установки скрытой камеры. Потом, когда девочка уснула, он сидел на кухне, курил, листал записную книжку, думал, к кому можно обратиться по такому деликатному делу.

Прежде всего, он хотел выяснить, существует ли на самом деле человек по имени Марк, независимый порнограф и сутенёр. Если да, то насколько он опасен, кто за ним стоит, подрабатывал ли он когда-нибудь шантажом, снимал ли клиентов скрытой камерой и что это за клиенты.

Службу безопасности «Медиа-Прим», а также кое-каких знакомых из правоохранительных структур Николай Николаевич отверг сразу. В записной книжке нашёл телефон старого приятеля, бывшего одноклассника. Его звали Матвей Александрович Грошев. У него была странная, запутанная биография. Ещё со школы к нему прилепилась кличка Грош. Он был мрачный, замкнутый, но очень начитанный мальчик. Рос без отца, с мамой и бабушкой, был толстый, раскормленный, страшно комплексовал из-за этого. Ни с кем не дружил, в младших классах его дразнили, жестоко травили. Классу к восьмому он похудел, возмужал, научился давать сдачи. Его больше не дразнили и побаивались.

Сразу после школы Грош поступил в университет, на философский факультет, отделение психологии, закончил с отличием. Открыл в себе дар экстрасенса, пытался заниматься частной практикой, лечил депрессии, сексуальные расстройства. Вроде бы даже преуспевал в этом, но вдруг чуть не сел за валютные махинации. Кто-то из клиентов расплатился с ним долларами, Грош взял, пытался продать и попал в милицию. Зацепа тогда помог ему выкрутиться.

Грош был дико энергичный, умный, хитрый, умел произвести отличное впечатление. Зацепа старался не терять таких людей, тем более если удавалось оказать услугу. Мало ли, как сложится жизнь?

Был период, когда Грош работал администратором закрытого гостевого комплекса ЦК КПСС под Москвой. Потом журналистом, помощником депутата Госдумы, торговал голосами избирателей, водкой, недвижимостью, пищевыми добавками. Семь лет назад занялся частной охранной и детективной деятельностью, возглавлял небольшое агентство.

Женат Грош никогда не был, детей не имел. После того, как умерла его мать, жил один. Что там происходит в его личной жизни, Зацепа не знал, но подозревал, что у Гроша есть своя тайна, возможно, он любит маленьких мальчиков или девочек. Это в определённой мере гарантировало безопасность. Ну и, конечно, ту старую историю с долларами Грош не должен был забыть.

Прежде чем позвонить Грошу, Зацепа тщательно взвесил все «за» и «против». Допустим, он отдаёт Жене деньги, расстаётся с ней и живёт дальше так, словно ничего не произошло. Но где гарантия, что этим все закончится? Вдруг это только начало, и шантаж развернётся в полную силу? Нет. Невозможно жить, подозревая, что в чьих-то грязных руках есть бомба замедленного действия, кассета, на которой запечатлён Зацепа Н.Н., человек с кристальной репутацией, отличный семьянин и так далее, в койке с малолеткой. Съёмку могли сделать полтора года назад, когда Жене было всего тринадцать, а выглядела она и того моложе. Совсем дитя, хрупкое, беззащитное, в объятиях старого извращённого монстра. А если вспомнить, кто её отец, с какими бандитами он, эстрадный певец, дружит…

К девяти утра Зацепа созрел. Допив чашку растворимого кофе, закурив сигарету, он набрал наконец заветный номер.

Разговор получился чёткий, деловой. Грош не задал ни одного лишнего, бестактного вопроса. Назвал сумму аванса, спросил, по какому телефону лучше связываться с Зацепой, и пообещал, что его люди начнут действовать прямо сегодня.

Прошло десять дней. Люди Гроша успели выяснить, что порнограф Марк правда существует, зовут его Хохлов Марк Анатольевич, в Интернете действует под псевдонимом Молох. Им удалось отыскать чат, где он вёл переговоры с клиентами, покупателями детского порно. Далее они вычислили, когда и где он встречается с одним из них, определили его в толпе, крепко сели на хвост. Порнограф просек слежку, стал петлять, уходить.

— Мы его будем раскачивать, — сказал Грош, — мы доведём его до нужной кондиции. Он работает без всякого контроля, делает, что хочет, так быть не должно.

— Поговорил? — спросила жена, когда он вернулся в спальню.

— Да.

— Что-нибудь случилось? — Она зевнула и поправила подушку.

— Нет. Все нормально. — Зацепа улёгся рядом.

— Ты очень напряжён, тебе надо расслабиться. — Зоя стала медленно расстёгивать пуговицы его пижамной куртки.

Зацепа закрыл глаза и представил, что рядом с ним Женя. Помог запах, точнее, эхо аромата, потому что итальянские духи на коже Зои Федоровны пахли совсем иначе.

 

* * *

Дима Соловьёв бежал по пустому коридору и слышал, как в его кабинете заливается телефон. Почему-то ему пришло в голову, что это Оля, хотя было начало первого ночи и вряд ли она стала бы звонить ему на работу в такое время. На мобильный, наверное, могла бы. Но у мобильного села батарейка.

«В любом случае завтра я позвоню ей сам. Мне нужна её помощь. Я хочу её видеть. Я соскучился, господи, я правда очень соскучился по Оле. Когда она рядом, мне легче работать. Жизнь становится более осмысленной. Я даже молодею. А она? Она ещё не знает, что Молох вернулся? Хотя, собственно, откуда ей знать? Был сюжет в криминальных новостях, и все, вряд ли она видела», — думал Дима, пока возился с ключом, открывал кабинет.

От Лобова он отправился не домой, а в контору. Дома ждал брошенный, обиженный Ганя. Дима знал, что первым делом придётся выгуливать пса, не десять минут, а час. После этого только в душ и в койку. Ни на что уже сил не останется.

Как только он открыл дверь, аппарат затих. Номер не определился. Дима включил компьютер. Проще всего было найти Зою Зацепу в информационной базе ГИБДД.

Через несколько минут компьютер выдал данные двух десятков разных Зацеп, автовладельцев, проживающих в Москве.

Соловьёв сидел, уставившись в экран. Из всех Зацеп его заинтересовал один. Николай Николаевич, 1946 года рождения.

Сначала Дима обнаружил, что этот Зацепа — муж синьоры Зои, владелицы индивидуального эксклюзивного аромата. Потом узнал, что Н.Н. Зацепе принадлежит тёмно-синий спортивный «Пежо».

Пролистав свой блокнот, Дима убедился, что именно этот «Пежо» стоял напротив подъезда Жени Качаловой. Его владелец сидел в салоне, курил и врал по телефону Заиньке, что он сейчас в офисе и у него совещание. Заинька эта не кто иная, как Зоя Федоровна, 1948 года рождения, прописанная по одному адресу с Николаем Николаевичем, законная его супруга.

А если предположить, что флакон попал к Жене случайно? Нашла. Стащила. Наверняка Николай Николаевич так и скажет: «Знать не знаю никакой Жени Качаловой!»

И на следующий вопрос — зачем он сидел в машине напротив подъезда, тоже можно ответить: просто сидел, и все. Отдыхал. Понятия не имею, кто там живёт, в этой убогой панельке у метро «Сокольники».

Но вот если устроить ему очную ставку с Мариной, молодой женой Валерия Качалова, она наверняка узнает в нём профессора древней истории Николо и очень удивится, что итальянец отлично говорит по-русски, без всякого акцента.

Что это даст? Хороший адвокат отобьёт, как мячики, все имеющиеся улики. Да, собственно, и улик пока нет.

Итак, Зацепа Николай Николаевич. Шестьдесят один год. Проживает в Москве. Председатель правления ЗАО «Медиа-Прим». Большая шишка. Весьма состоятельный человек. К уголовной ответственности никогда в жизни не привлекался.

На официальном сайте «Медиа-Прим», а также в закрытых информационных пространствах МИДа и Налоговой полиции Соловьёв нашёл скудные и совершенно стерильные сведения об этом новом персонаже. Единственным мутным пятном в блестящей биографии Зацепы оказался период с 1993 по 1997. В эти четыре года Николай Николаевич был тесно связан со скандально известным олигархом, который ныне числится в розыске по линии Интерпола и ФСБ. Но к Жене Качаловой это, разумеется, отношения не имело.

На своей Заиньке Зацепа женат тридцать лет. У них два сына и внучка. В профиле, составленном Олей, сказано, что Молох одинок. Оля, конечно, могла ошибиться. Вот, пожалуйста, есть профиль, составленный самим профессором Гущенко, где говорится, что Молох — человек семейный, имеет детей, а возможно, и внуков.

Если представить, что Зацепа — Молох, то вряд ли он, такой осторожный, стал бы маячить на следующий день после убийства возле дома жертвы, даже не потрудившись замазать грязью номер своей машины, не убравшись прочь, когда к подъезду подъехала милиция.

А с другой стороны — почему нет? Принято считать, что убийца может вернуться на место преступления. В трёх предыдущих случаях Молох не возвращался. Однако, чтобы освежить в памяти острые ощущения, он вполне мог явиться и к дому жертвы, тем более что подозревал о засаде на месте преступления.

Но вот в ночной клуб за две недели до убийства он вряд ли бы отправился с девочкой, даже под чужим именем.

Духи, деньги — всё говорит о том, что отношения Зацепы и Жени были долгими и достаточно близкими. Маньяки не убивают тех, кого хорошо знают. Гущенко сказал, что в данном случае могло быть иначе. У всякого правила существуют исключения.

— Ладно, — пробормотал Соловьёв, — то, что Зацепа встречался с Женей и давал ей много денег, ещё не доказывает, что он мог её убить. Скорее, наоборот. Он был к девочке по-своему привязан, очередной клон набоковского Гумберта. К тому же в истории криминалистики нет ни одного серийного убийцы-миллионера. А Зацепа, безусловно, миллионер. Имеет пентхаус в доме на Кутузовском, квартиру в центре Рима, строит себе особняк на Рублёвке.

Соловьёв встал, принялся ходить по кабинету. В тумбочке у окна нашёл банку с остатками растворимого кофе, кружку, кипятильник.

Бывший дипломат к старости свихнулся, влюбился без памяти в девочку-подростка. Кстати, он вполне мог играть роль итальянского профессора и для неё тоже. Это отличная страховка. Но в какой-то момент она узнала правду и занялась шантажом. Он испугался и придушил сгоряча.

Но Молох убивает вовсе не сгоряча. Он все тщательно продумывает, готовится, заранее держит в машине свою амуницию: ножницы, хирургические перчатки, бутылку масла, фонарь или очки ночного видения. Это скорее подходит певцу Вазелину с его изощрёнными садистскими песенками. Майя говорила именно о Вазелине, его она считает возможным отцом ребёнка. О Зацепе ей ничего неизвестно.

— Что же мне с вами делать, уважаемый Николай Николаевич? — пробормотал Соловьёв. — Вы, конечно, не Молох и никого не убивали. Вы просто нашли себе девочку, маленькую, хорошенькую, как ангел, и употребляли её в полное своё удовольствие. Вы очень щедро платили за удовольствие, лично девочке, без всяких посредников. Возможно, вы хорошо относились к ней. Тепло, заботливо. Вы даже рискнули подарить ей духи, которыми пользуется ваша жена. Если бы вы оставались для Жени всего лишь клиентом, вряд ли она потащила бы вас в клуб, на концерт своего обожаемого певца. Как же быть? Доложить о вас руководству? Глупо. Моё руководство занимается такими, как вы, исключительно по указанию сверху. По информации снизу таких, как вы, не трогают. Я не знаю, какие нравы царят там, наверху, среди нынешней номенклатурной элиты, но подозреваю, что ваш тайный роман с маленькой девочкой не произведёт на них сильного впечатления.

Что же с вами делать, господин Зацепа? Может, просто оставить в покое? Или попытаться привлечь к ответственности по статье 134 УК: «Половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста». Как вам понравится ограничение свободы на срок до трёх лет? Нет. Уже не получится. Девочке исполнилось пятнадцать. Ну ладно. Есть ещё статья 152: «Торговля несовершеннолетними». Вы, конечно, Женю не продавали. Вы её покупали. Как вам понравятся «обязательные работы на срок от ста восьмидесяти до двухсот сорока часов, либо исправительные работы на срок от одного года до двух лет»?

С монитора компьютера на Соловьёва смотрел приятный пожилой господин Зацепа. Лицо дипломата, образованного либерального чиновника. Седые, красиво подстриженные волосы, чёрные брови, крепкая мужская челюсть, тонкий скептический рот. Только глаза не чиновничьи. Глаза собачьи, умные и печальные.

назад<<< 1 . . . 22 . . . 40 >>>далее