Глава двадцатая
В тёплом старом халате, со взъерошенными мокрыми волосами Борис Александрович бродил по квартире, пытаясь успокоиться и убедить себя, что все не так плохо, и ничего подозрительного в его сегодняшнем госте нет.
Часы в кабинете пробили час ночи. Он привык ложиться рано, однако сейчас спать совсем не хотелось. Он погасил свет в гостиной, сел за стол, проверил несколько сочинений, в том числе Женино, которое передала ему Карина. Машинально отметил про себя, что Женя стала писать значительно лучше. Во всяком случае, рассуждая о любовной лирике Пушкина, она на этот раз не все скатала с учебника, а добавила немного собственных мыслей. Всего три орфографические ошибки, две лишних запятых, одна пропущена.
— Умница, — пробормотал старый учитель.
Кому-нибудь другому он за такое сочинение поставил бы четыре. Но для Жени Качаловой это была пятёрка с минусом. Между прочим, первая пятёрка за весь восьмой класс. Училась девочка неважно. Кто-то из учителей натягивал ей четвёрки как дочке известного певца или просто по доброте душевной. Но в основном тройки. Почти ничего, кроме троек.
Привычная любимая работа успокоила Бориса Александровича. Он зевнул. Пора спать. Пожалуй, после всех переживаний можно позволить себе одну сигаретку. Когда-то он много курил, но из-за астмы пришлось бросить. Он прятал от себя пачку на одной из полок, за книгами, и каждый раз забывал, где именно. Принялся искать и обнаружил за серыми томами собрания сочинений Достоевского розовую пластмассовую заколку для волос.
— Наверное, кто-то из девочек забыл, — проворчал он, продолжая поиски сигарет, — хотя как она туда попала? Я пару недель назад проводил генеральную уборку, снимал книги с полок, все пылесосил, протирал.
Сигареты прятались за синими томиками Гоголя. Борис Александрович накинул куртку поверх халата, вышел на балкон. Был сильный ветер. Ночное небо расчистилось. Прозрачные мелкие облака неслись так быстро, что полная луна нервно вздрагивала от их прикосновений, как будто они её щекотали. Переулок спал. Звук редких машин казался особенно громким. Где-то вдали, ближе к проспекту, звучал пьяный женский смех, долгий и монотонный, больше похожий на рыдания. Справа пульсировал красный электрический треугольник на крыше огромного круглосуточного супермаркета. Слева переливалось разноцветными огнями крыльцо казино. Лампочный клоун улыбался и перекидывал карты. В доме напротив светилось всего три окошка. За одним смотрели телевизор. За другим кто-то сидел перед компьютером. За третьим, не прикрытым даже лёгкой занавеской, бабушка в ночной рубашке стояла у кровати и часто, широко крестилась.
Внизу хлопнула дверца машины. Борис Александрович взглянул и увидел высокую фигуру человека, который быстро зашагал от машин под балконом через дорогу, на другую сторону переулка. Светлый плащ, тёмная кепка. В ярком фонарном свете он был виден вполне отчётливо, правда, только со спины.
— Нет! Просто показалось! — одёрнул себя Борис Александрович.
Человек в плаще перешёл дорогу и утонул в темноте. Старый учитель мог разглядеть теперь только силуэт, но всё-таки заметил, что человек обернулся.
Свет в гостиной, за спиной Бориса Александровича, не горел, но все равно его, курящего на балконе, было видно. Человек направился к тёмной машине, припаркованной под фонарём, на противоположной стороне улицы, помедлил секунду, ещё раз взглянул в сторону балкона и вдруг побежал.
— Да нет же, нет! Какая ерунда! — строго сказал себе старый учитель.
* * *
Сил совсем не осталось. Глаза закрывались. Но пальцы продолжали плясать по клавиатуре компьютера. Дима Соловьёв хотел ещё раз убедиться, что все материалы по Анатолию Пьяных исчезли, а заодно посмотреть, что есть в информационных базах по Грошеву Матвею Александровичу.
Старик Лобов озадачил его всерьёз.
О Давыдовском душителе Соловьёв впервые услышал от Оли. Она даже уговаривала его съездить вместе в Давыдово, найти каких-то свидетелей. Но он тогда отмахнулся. Испугался, что совсем запутается и попадёт в очередной тупик. Поиск Молоха вёлся в нервной горячке, начальство теребило, торопило, требовало докладывать несколько раз в день, устно и письменно, объяснять и комментировать каждый свой шаг. Влезать в старое, забытое, изъятое из архивов дело казалось верхом глупости.
Что, если Анатолий Пьяных убивал бедных агнцев, чтобы спасти их чистоту, отправить прямиком на небеса? Что, если убивал не Пьяных, и настоящий давыдовский душитель до сих пор жив?
Слепые сироты. Тихий подмосковный городок. Интернат. И рядом — партийный бордель. Если бы нянька перед смертью не исповедалась, если бы батюшка не нарушил тайну исповеди, возможно, ничего бы никогда и не вскрылось.
— Оно и так не вскрылось, — пробормотал Соловьёв, пробегая глазами короткую информацию о пожаре в Давыдовском интернате, — столько народу знало и молчало. Охрана, горничные. Врач интерната. Дети ведь регулярно проходили медицинское обследование. Но все молчали. Страх, деньги, круговая порука.
В советское время существовали по всей стране закрытые тайные бордели, с банями, с девочками, которые помогали партийной и хозяйственной элите расслабиться, отдохнуть от важных государственных дел. Девочки — проверенные, отборные кадры КГБ, иногда они даже имели офицерские звания. Но они были совершеннолетними.
С детьми когда-то вполне открыто забавлялся Лаврентий Берия. Но позже, при Хрущёве, при Брежневе, при Горбачёве, вроде бы ничего подобного не было. Во всяком случае, следователь Соловьёв с такой информацией ни разу не сталкивался.
Дима зажмурился, сжал виски. Грошев Матвей Александрович. Это имя мелькало где-то в связи с сетью «Вербена»?
Соловьёв знал, что в документах искать бесполезно. Он много раз просматривал материалы по «Вербене» за эти полтора года и помнил почти все имена. Конечно, можно предположить, что оно мелькнуло, а потом было аккуратно изъято. Такие вещи случаются.
«Нет, дело не только в имени, — думал Соловьёв, — я знаю этого человека, я где-то когда-то встречался с ним».
Когда старик Лобов сказал: «Импозантный такой мужчина, красавец, как из Голливуда», перед Димой возник размытый образ. Лицо, фигура, безупречный светло-серый костюм, обаятельная улыбка, низкий бархатный голос, бокал шампанского в руке.
— Погодите, давайте сначала определимся с основными понятиями. Что такое мораль, нравственность? В Древнем Египте была одна мораль, в Древнем Риме — совсем другая, в Европе в средние века — третья. Жиля де Лаваля барона де Ре, аристократа, маршала Франции, сподвижника Жанны д'Арк, святая Инквизиция судила не за то, что он собственноручно убил в своём замке триста маленьких мальчиков. Сексуальные мотивы воспринимались тогда, в 1440-м году, как смягчающие обстоятельства. Маршала повесили, а потом сожгли за занятия алхимией и чёрной магией, за то, что он вступил в сделку с дьяволом. Что касается мальчиков, суду не было до них никакого дела.
Дима даже хлопнул в ладоши, и спать расхотелось. Он вспомнил не только, где, когда и при каких обстоятельствах познакомился с господином Грошевым, но и о чём они беседовали.
Два года назад заместитель министра устроил банкет для коллег в честь своего шестидесятилетия. Следователь Соловьёв был в числе приглашённых. Обычно на таких мероприятиях, вроде бы официальных и как бы дружеских, Дима чувствовал себя неуютно, не знал, куда деться, слонялся со своим бокалом неприкаянный и уже собирался тихо слинять, когда столкнулся с господином Грошевым.
С чего это вдруг они стали болтать о морали и нравственности, Дима вспомнить не мог. Но ясно помнил, как во время застолья отметил про себя, что заместителя министра и приятного господина в светлом костюме связывает давняя дружба. Они друг для друга Мотя и Петя, и даже некоторое лёгкое подобострастие сквозило в голосе и во взгляде чиновного юбиляра, когда он вдруг поднял тост за своего старого товарища, верного и надёжного человека, за эрудита и умницу Грошева Матвея Александровича.
Кстати, именно этот заместитель чуть позже ярко засветился в деле «Вербены» и подал в отставку.
— У древних языческих народов приносить в жертву детей считалось делом вполне нравственным. Религия — это вечный торг людей с богами, и дети долго оставались надёжной валютой. У карфагенян гигантская медная статуя бога Кроноса была сделана таким образом, что ребёнок, положенный на руки идолу, скатывался в яму, наполненную огнём. Заметьте, живой ребёнок. Финикийский бог Ваал, о котором говорится в Книге пророка Иеремии, требовал в жертву самых любимых детей из благородных семей и, наконец, Молох, тоже финикийское божество, — древний символ ритуального убийства детей.
Господин Грошев был эрудирован, обаятелен. Он разговорился с Димой просто потому, что следователь Соловьёв попался под руку, был по сравнению с другими на том банкете достаточно трезв и умел слушать. Где-то дома, в ящиках стола, наверное, сохранилась визитка Матвея Александровича, так что найти приятного господина Грошева не составит труда.
— Вы что, думаете, это мог быть он? Он — душитель? Он — Молох?
— Не знаю. Я уже старый. Думай ты, Дима.
«Кто угодно, только не он», — Соловьёв сморщился и потёр глаза.
Труп первой девочки нашли через неделю после того банкета. Невозможно представить господина Грошева, совершающего ритуальное убийство ночью в лесу. Пафос его монологов сводился к тому, что человек — животное злобное и примитивное, им движут лишь инстинкты. Мораль и нравственность — ханжеский набор условных запретов, некая аморфная субстанция, которая постоянно меняется и не имеет твёрдой основы.
Он сыпал фактами и именами из всемирной истории. Он отлично разбирался в том, что касалось ритуальных убийств детей.
Ну и что? Это был просто банкетный трёп, не более.
* * *
В половине второго ночи Антон Горбунов прислал по электронной почте всё, что сумел нарыть про абонентов, с которыми говорила Женя Качалова.
Прежде всего, Диму интересовали входящие и исходящие звонки за сутки перед убийством. Их оказалось не так много. Жене восемь раз звонила её мама. Один раз Дроздова Ирина Павловна, восемьдесят четвёртого года рождения, прописанная в городе Быково Московской области. Та самая Ика. Ей Женя ответила и говорила три с половиной минуты. А маме своей не перезвонила ни разу.
Был звонок от Куваева Валентина Фёдоровича, шестьдесят второго года рождения, прописанного в Москве. Ему Женя тоже ответила, и его номер в её книжке был обозначен тремя большими латинскими буквами «VAZ». Тот самый Вазелин.
Имелись ещё три входящих звонка от Родецкого Бориса Александровича, сорок четвёртого года рождения, проживающего также в Москве. Из трёх звонков Родецкого Женя ответила на два. В её записной книжке этого номера не было.
— Шестьдесят один год, — пробормотал Соловьёв. — Родственников с такой фамилией у Жени нет. А ведь он, этот Родецкий, был последним, с кем она говорила, примерно за два часа до убийства.
* * *
Часа два, наверное, а может, и больше, Странник кружил по городу. Он ходил очень быстро, почти не уставал от ходьбы, наоборот, набирался сил. Он отправился в это ночное путешествие потому, что не хотел сразу садиться в машину. Оставалась небольшая вероятность, что старый учитель опять выйдет на балкон. Машина стояла под фонарём. Родецкий мог запомнить цвет, марку, номер. Он ведь заметил Странника, когда тот переходил улицу. Вряд ли узнал в нём своего гостя, но мало ли? Лучше не рисковать, не спешить.
Сначала он шёл, не разбирая пути, переулками, проходными дворами. Вышагивал тяжело, мощно, как ожившая каменная статуя. Лицо его ничего не выражало. Ветер холодил кожу. Но там, где были приклеены борода и усы, неприятно пощипывало.
Он не смотрел по сторонам, ни о чём не думал. Страстное желание освободить, спасти очередного ангела, жгло его внутренности, словно он глотнул уксусной кислоты. Он хотел одного: действовать, твёрдо шагать к намеченной цели. Если бы он остановился сейчас, то, возможно, упал бы замертво.
Мимо мчались машины, и в тёмных салонах мерещились ему детские силуэты. Мелькали редкие прохожие. Когда они проходили близко, его обдавало кислым козлиным запахом гоминидов, который проникал сквозь наслоения разнообразной маскирующей парфюмерии, бензина, холодной городской пыли, птичьего помёта, табачного дыма, шерсти, кожи.
Вроде бы цель у него сейчас была одна, вполне определённая и простая: погулять, подождать, вернуться в переулок, где живёт учитель Родецкий, сесть в свою машину, доехать до дома. Потом останется только лечь спать. А утром он проснётся и продолжит жить по ту сторону Апокалипсиса. Опять станет гоминидом. Обрастёт наружным, дополнительным слоем твёрдой непроницаемой плоти. Улыбчивой, успешной, благополучной плоти. Странник свернётся внутри него, как улитка внутри ракушки, как зародыш в материнской утробе. Страннику нужно спокойно выспаться, набраться сил для очередного священного похода. Однако пока Странник бодрствует и рвётся в бой.
Между тем он прошёл уже порядочно, не меньше трёх станций метро. Район был смутно знаком ему. Кажется, он уже бывал здесь. Память Странника удерживала только то, что необходимо для выполнения великой миссии и обеспечения собственной безопасности. Все ненужные детали, мелочи отлетали, как шелуха. Если бы сейчас его спросили, как его имя, где и кем он работает, есть ли у него семья, жена, дети, он бы не сумел ответить. Он знал, как выглядит его машина, знал, где находится его дом. Машина — средство передвижения. Квартира — убежище. Там еда, тепло, сон.
И вдруг резкий, приторный, ничем не прикрытый запах гоминида ударил ему в ноздри. Прямо перед ним из тёмной подворотни вынырнуло существо. Со спины оно выглядело как располневшая девочка-подросток. Короткое пальтишко, под ним юбка ещё короче. Толстые ляжки обтянуты блестящими чёрными колготками. На уровне подколенной впадины дырка, ровный овал белой кожи. Ноги, широкие сверху, узкие книзу, расползаются в стороны. Высокие каблуки сбиты и перекошены. Голова маленькая, в коротких крашеных чёрно-белых перьях.
Она шла и что-то бормотала. Странник, поравнявшись с ней, услышал тихую матерную брань. Она разговаривала сама с собой, матом. Она ворчала, что не осталось ни одной иглы. Надо шприцы покупать. Эта зараза могла бы бесплатно иголочки выдавать постоянной клиентуре, но нет, удавится, сволочь, не даст, таким, как она, в лом даже пернуть бесплатно, теперь вот приходится пилить до аптеки.
Самка думала матом, вся пропитана была грязью, и ангел в ней уже погиб. Задохнулся. Но как же долго он плакал, как ему пришлось страдать. И никто не явился спасти его. Странник ясно слышал посмертное эхо ангельского плача. Не существовало ни в этом мире, ни в мире теней звука жалобней и безнадёжней.
Странник оглянулся, увидел её лицо. Нет, она не подросток. Лет девятнадцать, двадцать. Наркотики, алкоголь, разврат стремительно сжигали последние блёстки привлекательности. Глаза и губы накрашены кое-как. Волос почти не осталось. Она заметила его взгляд и улыбнулась. Во рту не хватало зубов. Эхо посмертного плача звучало все настойчивей. Уничтожить её? Она и так живой труп. Наказать, отомстить за погибшего в ней ангела?
Он сбавил шаг, он не хотел потерять её из виду. Ему следовало принять решение. Жалобный плач не затихал, наоборот, становился все отчётливей, и Странник стал сомневаться, правда ли это посмертное эхо? Вдруг ангел жив? Вдруг дитя ещё играет над пропастью, на самом краю, за мгновение до гибели?
Ему показалось, что у него быстро пульсируют барабанные перепонки и голова сейчас лопнет. Так-так-так. Тикает часовой механизм. Он не сразу понял, что эта пульсация не внутри него, а снаружи. Звук быстрых шагов за спиной, мягкий топот детских ног.
— Мама! Мамочка!
Мальчик, совсем маленький, лет четырёх, не больше, бежал к самке гоминида. Она остановилась, оглянулась. Ни удивления, ни испуга не выразило её отёчное лицо. Из всех возможных эмоций только лёгкая, спокойная досада.
— Петюня, ты чего, блин? Иди домой, простудишься.
— Мама, пошли, пошли вместе. — Мальчик схватил её за рукав, потянул так резко, что она едва удержалась на своих каблучищах.
— Куда вместе? Пусти! Мне в аптеку надо, короче, за лекарством. Петька, да отцепись ты, блин!
— Мама, там Людка плачет, дядя Коля, он её…
— Молчи! Что орёшь на всю улицу? — Она сильно шлёпнула его ладонью по губам.
Странник заметил пятна чёрного лака на её ногтях. Мальчик завертел головой, всхлипнул. Она убрала руку.
— Мама, пойдём домой, прогони этого Кольку, не бери у него денег, прогони его! Он злой, плохой! Прогони! — Ребёнок говорил громким шёпотом и по-взрослому косился на Странника, который застыл возле них.
— Мужчина, короче, все в порядке, чего, блин, встал, деловой такой? — Самка добродушно ощерилась.
— Мама, пошли скорей, Людка там одна с ним, ну, пошли! — хныкал ребёнок.
— Беги, Петюня, я только в аптеку и сразу вернусь, ты понял? Беги, блин, я сказала!
— А Людка?
— Он, это, короче, так играет с ней, понял, нет? Играет.
Она легонько подтолкнула его. Мальчик побежал назад, в подвортню.
— Помоги, спаси меня! — кричал ангел.
Прямо напротив светилась бело-зелёная ослепительная вывеска. «Аптека 24 часа». Странник, не задумываясь, направился туда.
Ему надо купить детское масло после купания «Беби дрим». Самке гоминидихе нужны шприцы. Наркотики она уже купила. Некий Колька дал ей денег, и за это она оставила в полное его распоряжение своих детей.
— Помоги, спаси нас! — надрывались голоса ангелов, уже не одного, а двух. Маленькие дети подбежали к самому краю пропасти, и нельзя было медлить.
* * *
Тусовка — высшая форма жизни. Концерт в ночном клубе поднял Вазелину настроение, прочистил мозги. Деньги, конечно, небольшие, зато успех гарантирован. Публика вся его. Люди, которые балуются травкой, общаются в Интернете, презирают слюнявые обывательские ценности, обожают всё, что круто и прикольно. Поколение Next. Хотя возраст тут ни при чём. Главное — абсолютная внутренняя свобода.
Эстрада размещалась внизу. Зрители сверху, на стилизованных строительных лесах. Там стояли столики. Официанты бегали по шатким деревянным лестницам, разносили спиртное, кофе, сухарики и чипсы. Кто-то сидел перед раскрытым ноутбуком, кто-то читал книжку или журнал, кто-то извивался и ломался в танце. Но большинство слушало Вазелина. Публика гроздьями перевешивалась через перила, стекала вниз по лестницам, поближе к эстраде. Многие подпевали, покачиваясь, закрывали глаза. Пахло потом, парфюмом и марихуаной.
Вазелин спел несколько старых хитов, получил свою порцию воплей, свиста, аплодисментов. Разгорячённые, обкуренные девочки бросались к нему на шею. Он целовал каждую в щёчку, смеялся. Наташа ревниво крутилась рядом. Разумеется, ревность её ничего не значила. Она отлично это понимала и старалась сдерживать свои дурацкие чувства.
— Какой ты классный, Вазелин! Я тебя обожаю! — Незнакомая красоточка лет пятнадцати обхватила его за шею и не отпускала. У неё были гладкие золотые волосы до пояса. Огромные глаза казались совершенно чёрными из-за расширенных зрачков. Высокая, почти одного с ним роста, она ничего не весила. Талию можно было обхватить пальцами.
— Ты гений, я вся твоя! — бормотала она, прижимаясь к нему всеми своими хрупкими косточками. — Ну же, поцелуй меня! Вазелинчик, я от тебя балдею!
Краем глаза он заметил несколько фотовспышек. Отлично. Концерт должен попасть на страницы светской хроники. Пусть все видят, как его любят девочки, какой он плейбой и супермен.
Он чмокнул белокурую худышку в лоб, осторожно отцепил её руки. Конечно, она хороша, готова на все и вполне в его вкусе. Но у него другие планы. Поверх её золотой макушки он беспокойно шарил взглядом по залу. Среди множества девичьих лиц ему то и дело мерещилось одно, совсем детское. Голубые круглые глаза, каштановые волосы, заплетённые в косички-дреды. Тонкая цыплячья шейка.
— Её нет, — тихо сказала Наташа, помогая ему высвободиться из объятий золотоволосой обкуренной красотки.
— Кого? — спросил он шёпотом.
— Да ладно тебе, — Наташа грустно усмехнулась, — я все знаю.
Разговаривать было трудно. Из динамиков гремел тяжёлый рок, громко щебетали поклонницы. Вазелин взял Наташу за руку и быстро поволок к выходу.
— Ну? — спросил он, когда они оказались в фойе, у стойки охранника.
— Не понимаю, что ты так завёлся? — Наташа дёрнула плечом.
— Кто завёлся? Я? По-моему, это ты не в себе. Со мной как раз все в порядке.
«А ведь она просто так не отвяжется, — подумал он с тоской и раздражением, — начнёт ныть, упрекать. Может нагадить напоследок. Впрочем, что я мучаюсь? Как будет, так и будет. Только бы малышка Женечка не выкинула какой-нибудь фортель. Почему её сейчас нет? Ведь обещала. Папа не разрешил?»
— Что с тобой? Успокойся! — упрямо повторяла Наташа и заглядывала ему в глаза.
— Отстань! — тихо взревел он и покосился на какого-то незнакомого парня, который курил возле туалета.
Наташа взяла Вазелина за плечи и повернула лицом к зеркалу.
— Посмотри на себя!
В резком люминесцентном свете лицо его казалось бледным до синевы и всё было покрыто жуткими красными пятнами. Лоб блестел от пота. Волосы, слегка смазанные гелем, встали дыбом.
— Что это? Экзема? — испугался он.
— Всего лишь помада, — Наташа достала бумажный платок, — меньше надо целоваться с девочками. Кстати, статья 134. Половое сношение с лицом, заведомо не достигшим четырнадцатилетнего возраста, наказывается лишением свободы на срок до четырёх лет. А ей, насколько мне известно, совсем недавно исполнилось пятнадцать. И сношался ты с ней ещё до дня рождения. Так что твоё счастье, что её здесь нет. Здоровее будешь.
— Что ты болтаешь, идиотка! — крикнул он так громко, что дремавший охранник встрепенулся, открыл глаза, а незнакомый парень застыл и удивлённо шевельнул бровями.
— Не ори. Ты прекрасно понимаешь, о ком и о чём я говорю. Конечно, я идиотка и для тебя ничего не значу. Но учти, вторую такую идиотку найти будет сложно.
Вазелина трясло. Он чувствовал, что ещё немного, и он не выдержит, врежет по круглому бесцветному лицу Наташи, причём не ладонью, а кулаком, так, чтобы крепко хрястнуло под ударом, чтобы мягкий пухлый рот залился кровью.
— Заткнись, — прошептал он, совсем тихо, едва шевеля одеревеневшими губами, — если ты не заткнёшься сию минуту, я…
— Ну что? Что ты? Убьёшь меня? Задушишь? Зарежешь? Вырвешь сердце и сожрёшь его? Ты сумасшедший, Валька. Тебе лечиться надо. И я тоже сумасшедшая. Любая на моём месте давно бы послала тебя подальше.
Наташа стояла перед ним, широко расставив короткие толстые ноги, по-бабьи уперев руки в квадратные бока. Розовым пятном маячила у неё за спиной напряжённая физиономия охранника. А дальше, за приоткрытой дверью, мерцал бледными огнями предрассветный притихший проспект.
— С вами все в порядке? — спросил охранник.
— Да, — ответила Наташа, — с ним все в порядке.
Она шагнула к Вазелину, решительно взяла его под руку и повела назад, в грохочущий дымный зал. Они прошли мимо молодого человека, который вроде бы уже не обращал на них внимания, набирал номер на мобильном.
— Хватит беситься, — тихо шипела Наташа. — Тебя ждут. Люди, между прочим, деньги заплатили. Ты должен спеть ещё несколько песен.
— Зачем? — спросил он, едва шевеля губами, словно рот его был разбит резким ударом невидимого кулака.
Они уже были в зале. Аплодисменты, визг и свист заставили Вазелина улыбнуться, потрясти стиснутыми над головой руками и громко крикнуть:
— Вау! Я здесь, ребята! Я весь ваш!
* * *
Самка гоминида уже ничего не замечала. Как только упаковка со шприцами оказалась у неё в руках, она припустила от аптеки к подворотне. Но бежать быстро не могла. Удивительно, как не вывихнула щиколотки, ковыляя на своих косых каблуках. Она уже не разговаривала с собой, не бормотала, только нетерпеливо сопела.
Странник шёл за ней. Очки он снял, кепку надвинул на брови, так, что тень козырька полностью скрывала верхнюю часть лица. А нижнюю, до носа, скрывал тонкий клетчатый шарф. Сейчас, в темноте, его вряд ли мог кто-то узнать, запомнить и потом описать внятно.
Вслед за шальной самкой он пересёк широкий двор со спортивной площадкой, миновал ряды гаражей, серую панельную коробку районной поликлиники. Да, безусловно, этот район ему был знаком. Значит, следовало соблюдать особую осторожность.
Никакого определённого плана в голове его пока не сложилось. Он просто хотел выяснить, где обитают два рыдающих ангела, мальчик Петя и девочка Люда. Это не составило труда. Самка привела его к четырёхэтажному облупленному дому без номера. Странник, почти не таясь, нырнул за ней в чёрную пасть арки, заметил одинокое мутное оконце. За аркой был ещё один двор. Там, с тыльной стороны старого дома, скрипела от ветра дверь подъезда. Он еле удержался, чтобы не последовать за самкой вверх по тёмной вонючей лестнице. Остановил его отчётливый вой сирены где-то совсем близко и лязг двери наверху.
назад<<< 1 . . . 23 . . . 40 >>>далее