– М-да... – Константин Алексеевич задумчиво крошил пальцами хлеб. – Не сговориться, видно, мне с вами...

Он встал, заходил по комнате.

– Я ведь не бирюк, понимаю. В молодости в спектаклях участвовал, чуть было актером не стал... Вот и жена у меня актриса. Я понимаю, молодость она всегда жизнь за горло берет... – Он шумно вздохнул. – И мне когда-то было четырнадцать лет. А кругом жизнь – дремучий лес. И моя мать, помню, все меня жалела: как, мол, ты один будешь пробиваться... «Пробиваться!» Слово-то какое! – Он рассек кулаком воздух. – Пробиваться!!! Биться!!! Вот как... Я молод был, думал: «Ага, вот хорошее место есть, как бы мне его заполучить», а Миша говорит: «Ты, Слава, зря в вузе места не занимай, на этом месте другой может учиться...» Другой. А кто этот другой? Иванов? Петров? Сидоров? Кто он? Родственник его, приятель? Он его и в глаза не видел! Ему важно, чтобы государство инженера получило. Вот он о чем печется.

– Разве это плохо? – улыбнулся Слава.

– Я не говорю, что плохо. – Константин Алексеевич остановился против Генки. – Разбили они нас, Генка.

– Почему «нас»? – возразил Генка. – «Вас», а не «нас».

– Как так? – удивился Константин Алексеевич. – Ведь ты только что поддерживал мою точку зрения?

– О, – протянул Генка, – это когда было!.. – и отошел в сторону.

– Единственного союзника потерял... – развел руками Константин Алексеевич. – Ну, а ты кем собираешься быть?

– Я пойду во флот служить, – объявил Генка.

– Полчаса назад он собирался в фабзавуч, а теперь во флот, – заметил Слава.

– Сначала в фабзавуч, а потом во флот, – хладнокровно ответил Генка.

– Так, так... Ну, а ты, Миша?

– Я еще не решил.

– Он тоже в фабзавуч собирается! – крикнул Генка. – А потом поступит в Коммунистический университет.

– Брось ты, Генка! – перебил его Миша.

– Далеко вы прицеливаетесь, – покачал головой Константин Алексеевич. А я думал, Миша, ты будешь девятилетку кончать.

– Не знаю, – нехотя ответил Миша, – маме трудно. Учиться буду вечерами. В общем, там видно будет.

Он посмотрел на часы, обрамленные бронзовыми фигурками. Взгляд его поймал мгновенное движение большой стрелки, дернувшейся и застывшей на цифре девять. Без четверти двенадцать. Мальчики стали собираться домой.

– Ну-ну, – весело сказал Константин Алексеевич, пожимая им руки, – а на меня не сердитесь. Уж я-то желаю вам настоящей удачи.

 

66. ПЕРЕПИСКА

Пришел ответ адресного стола. «На ваш запрос сообщаем, что для получения справки об адресате нужно указать год и место рождения разыскиваемого лица».

– Поди знай, где и когда родилась эта самая Мария Гавриловна! – сказал Генка. – Нет, надо ехать в Питер.

– Успеем в Питер, – сказал Миша, – а этот ответ – чистейший бюрократизм. Напишем секретарю комсомольской ячейки.

Они сочинили такое письмо:

«Петроград, адресный стол, секретарю ячейки РКСМ. Дорогой товарищ секретарь! Извините за беспокойство. Дело очень важное. До войны 1914 года в Петрограде, на улице Мойке, дом С.С.Васильевой, проживали гражданин Владимир Владимирович Терентьев, его жена Ксения Сигизмундовна и мать Мария Гавриловна. Пожалуйста, сообщите, живут они там или куда переехали. Не все, конечно, потому что Владимир Владимирович взорвался на линкоре, а мать и жена, наверное, живы. Мы уже запрашивали, но от нас требуют год и место рождения, что является чистейшим бюрократизмом. Вам, как секретарю РКСМ, нужно выжечь его каленым железом. С пионерским приветом Поляков, Петров, Эльдаров».

Ребята отправили письмо и стали дожидаться ответа.

Приближался конец первого полугодия. Приходилось много заниматься, да и в отряде хватало работы.

А ведь надо побывать и на катке.

Они приходили на каток вечером, торопливо переодевались на тесных скамейках и, став на коньки, несли свои вещи в гардероб. Коньки деревянно стучали по полу, этот дробный стук речитативом выделялся в общем шуме раздевалки, окутанной клубами белого морозного воздуха, врывающегося с катка через поминутно открываемые двери.

Взрослые конькобежцы раздевались в отдельном помещении. Они выходили оттуда затянутые в черные трико. Ребята почтительно шептали: «Мельников... Ипполитов... Кушин...»

Фонари пятнами освещали снежные полосы на льду. По кругу двигались катающиеся, странные в бесцельности своего движения. Они двигались толпой, но каждый ехал сам по себе, в одиночку, парами, перегоняя друг друга. Новички ехали осторожно, высоко поднимая ноги, неуклюже отталкиваясь и двигаясь по инерции.

Все ребята ездили на «снегурочках», «нурмисе» и только один Юра на «норвежках».

Одетый в черный вязаный костюм, он катался только на беговой дорожке, нагнувшись вперед, заложив руки за спину, эффектно удлиняя чрезножку на поворотах. Всем своим видом он показывал полное пренебрежение к другим ребятам.

Миша и Слава не обращали внимания на Юру, но Генка не мог спокойно переносить Юрино высокомерие и однажды, выехав на круг, попробовал гоняться с ним наперегонки. Генка катался на коньках очень хорошо, лучше всех в школе, но разве мог он на «снегурочках» угнаться за «норвежками»! Он позорно отстал от Юры на целых полкруга.

После этого случая все стали дразнить Генку. Ездили за ним и кричали:

– Эй, валенки, даешь рекорд!

Генка с досады перестал ходить на каток, по улицам на коньках тоже не бегал.

 

67. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ГЕНКИ

Как-то Генка объявил Мише и Славке, что приглашает их в субботу на день рождения.

– Угощение мое, подарки ваши.

В субботу вечером друзья пришли к Генке и изумились при виде обильно и празднично накрытого стола. На краю его свистел струйками пара самовар с расписным чайником на верхушке. На тарелках – ломтики сала, вареники в сметане, пирожки и монпасье. У стола хлопотала Агриппина Тихоновна.

– Вот это да! – протянул Миша. – Ай да Генка!..

– На какие капиталы ты все это оборудовал? – спросил Слава.

Генка ухмыльнулся.

– Это уж дело хозяйское...

– Отец прислал, – сказала Агриппина Тихоновна. – Я говорю: «Тебе, Геннадий, этих продуктов на месяц хватит». А он и слушать не хочет – давай на стол, и дело с концом. Весь в отца! – добавила она не то с осуждением, не то с восхищением.

– Даже конфеты прислал, – сказал Миша.

– Нет, – сказала Агриппина Тихоновна, – монпасье Геннадий сам купил: коньки-то он продал.

– Тетя! – закричал Генка. – Ведь я вас просил!

– Чего уж там, – отмахнулась Агриппина Тихоновна. – Оно и лучше: валенок не напасешься.

– Если бы я знал, что ты ради фасона продал коньки, – сказал Миша, – я бы к тебе в гости не пришел.

– Без коньков проживу, – мотнул головой Генка. – Подумаешь, «снегурочки»! Поступлю в фабзавуч – «норвежки» куплю. Ты ведь тоже свою коллекцию марок продал. А? Зачем?

– Нужно, – уклончиво ответил Миша.

– Я знаю, – сказал Генка, – ты на кожаную куртку копишь. Хочешь на настоящего комсомольца походить.

– Может быть, – неопределенно ответил Миша, – Славка свои шахматы тоже продал.

– Да? – удивился Генка. – Костяные шахматы? Зачем?

– Надо, – тоже уклончиво ответил Слава.

Раздалось три звонка.

– К нам. – Агриппина Тихоновна пошла открывать.

В комнату вошел Миша Коровин, одетый в форменное пальто и фуражку трудколониста. Он поздоровался с ребятами, разделся, вынул из кармана пачку папирос «Бокс» и закурил.

– Как дела? – спросил его Миша.

– Движутся помаленьку. Вчера на четвертый разряд сдал.

– Сколько ты теперь будешь получать?

– Рублей девяносто, – небрежно ответил Коровин, вытащил из кармана часы размером с хороший будильник, приложил их к уху и сказал:

– Никак к мастеру не соберусь. Почистить надо.

– Покажи! – Генка взял в руки часы, послушал. – Ход что надо.

– Ничего ход, – сказал Коровин, – пятнадцать камней. – Он спрятал часы в карман куртки. – Ячейку у нас организовали, комсомола. Я уже заявление подал.

Девяносто рублей в месяц и часы ребята выдержали, но это уже было свыше их сил. Они еще пионеры, только мечтают о комсомоле, а Коровин уже заявление подал.

– Нас тоже скоро в комсомол передают, прямо из отряда, – сказал Миша и посмотрел искоса на Генку и Славу.

Они молчали, как будто Миша действительно сказал правду.

– Знаете, кого к нам в колонию прислали? – спросил Коровин.

– Кого?

– Борьку-жилу.

– Ну?

– Ага. За ножны-то отец его чуть не убил. Сбежал он из дома. Теперь у нас.

Снова три звонка.

Агриппина Тихоновна пошла открывать.

В комнату вошла Зина Круглова.

Генка стал в торжественную позу.

– Дорогие гости, принимаю поздравления и подарки! Прошу не толкаться и соблюдать очередь.

Зина смеялась без передышки. Такая уж она смешливая!

Она подарила Генке клоуна, своими взлохмаченными волосами очень похожего на именинника.

– Замечательно! – сказал Генка. – Девочки, как всегда, отличаются аккуратностью. Чем порадуют меня мальчики?

– Ах да, – спохватился Миша, – чуть не забыл!

Он открыл свою сумку, вытащил оттуда пакет, долго разворачивал. Все следили за его руками. Наконец Миша развернул последний лист... Блеснуло стальное лезвие конька... «норвежка»!

Генка взял в руки конек, осторожно провел ногтем по лезвию, приложил к уху, щелкнул и наконец проговорил:

– Здорово... А где второй?

Миша развел руками:

– Только один... второго не достал. Ничего, поездишь пока на одном, а там видно будет...

У Генки было такое жалкое выражение лица, что даже Зина и та не рассмеялась. А уж как смешно было представить себе Генку, бегающего по катку на одном коньке!

Генка положил конек на табурет, глубоко вздохнул и упавшим голосом произнес:

– Прошу к столу.

– Погоди, – остановил его Слава, – у меня ведь тоже есть подарок. – Он засунул руку в портфель, долго шарил там и... вытащил второй конек.

– Разыграли! – взвизгнул Генка, потом замолчал, внимательно посмотрел на друзей и медленно проговорил:

– Значит... коллекция, шахматы, кожаная куртка.

– Ладно, – перебил его Миша, – замнем для ясности.

 

68. ПУШКИНО

Наконец пришел ответ из Петрограда:

«Здравствуйте, ребята! Ваше письмо попало ко мне. По карточкам Терентьевых много, но все не те. Бывшая домовладелица Васильева, которую я специально посетила, сказала, что Терентьев с женой действительно проживали у нее до войны, а мамаша жила где-то под Москвой. Вот все, что я могла узнать. Насчет бюрократизма вы не правы. В Петрограде проживает несколько тысяч Терентьевых, и без точных данных адрес дать невозможно. С комсомольским приветом Куприянова».

– Вот, – сказал Миша. – Учитесь, как пользоваться достижениями науки и техники.

– Какая же тут техника? – спросил Генка.

– Почтовая связь разве не техника? Вот так действуют рассудительные люди, безрассудные летят неизвестно куда.

Генка в ответ съязвил:

– Тебя она тоже здорово поддела с бюрократизмом.

– Ничего не здорово, – сказал Миша, – но не в этом дело. В воскресенье поедем в Пушкино и возьмем с собой лыжи.

– Зачем лыжи? – удивился Слава.

– Для конспирации.

...В воскресенье друзья сошли на станции Пушкино. В руках у каждого были лыжи и палки.

Вдоль высокой деревянной платформы с покосившимся павильоном тянулись занесенные снегом ларьки. За ларьками во все стороны расходились широкие улицы в черной кайме палисадников. Они замыкали квадраты дачных участков. Протоптанные в снегу дорожки вели к деревянным домикам с застекленными верандами. Голубые дымки над трубами оживляли пустынный поселок.

– По одной стороне туда, по другой – обратно, – сказал Миша. – Главное – не пропустить ни одной таблички.

– Лучше в сельсовете спросить, – сказал Слава.

– Нельзя, – возразил Миша, – поселок маленький, это вызовет подозрения.

– Кого нам бояться! – сказал Генка. – Старушка сама обрадуется, когда мы клад найдем.

– Ты ее в глаза не видел, а рассуждаешь, – заметил Миша. – Поехали.

Они проискали целый день, но дома Терентьевых не нашли.

– Так ничего не выйдет, – сказал Слава, когда мальчики снова собрались на станции, – половина домов без табличек. Нужно в сельсовете спросить.

– Я тебе уже сказал: нельзя! – рассердился Миша. – Забыли, что Свиридов говорил? В следующее воскресенье опять приедем.

Мальчики сняли лыжи. Когда они подошли к кассе, их окликнули: «Здравствуйте, ребята!» Мальчики обернулись и увидели Елену и Игоря Буш, акробатов.

Лена приветливо улыбалась. Ее белокурые локоны падали из-под меховой шапочки на воротник пальто. Игорь смотрел серьезно и, пожимая ребятам руки, пробасил:

– Сколько лет, сколько зим!

– На лыжах катались? – спросила Лена. – Почему к нам не заехали?

– А вы разве здесь живете? – спросил Миша.

– Здесь. У нас свой дом. Пойдемте.

– Поздно, – сказал Миша, – мы приедем в следующее воскресенье.

– Обязательно приедем, – подтвердил Генка и таинственно добавил:

– Дело тут есть.

– Какое дело? – спросила Лена.

– Так, ерунда. – Миша свирепо посмотрел на Генку.

– Нет, скажите, – настаивала Лена.

– Я тетку свою разыскиваю, – сказал вдруг Генка.

Лена удивилась:

– Она ведь в Москве, твоя тетка?

– То одна тетка, а это другая.

– И вы ее не нашли?

– Нет, адрес потеряли.

– Как ее фамилия?

Мальчики молчали.

– Как ее фамилия? Или вы фамилию тоже потеряли?

– Ее фамилия Терентьева, а зовут Мария Гавриловна, – сказал Миша. – Вы не знаете ее?

– Терентьева, Мария Гавриловна? Знаю, – сказала Лена, – она живет рядом с нами. Пойдемте, мы вам покажем.

 

69. НИКИТСКИЙ

– Имейте в виду, – говорил по дороге Миша, – тетке нельзя говорить, что Генка ее ищет.

– Почему?

– Это длинная история. Она думает, что Генка умер, и если ей так прямо бухнуть, то у нее от радости может случиться разрыв сердца.

– Мы с ней почти незнакомы, – сказала Лена. – Она живет очень замкнуто.

– Вообще, – продолжал Миша, – никому не говорите. И папе своему не говорите.

– Папа умер, – сказала Лена.

Миша смутился:

– Извини. – И, помолчав, спросил:

– Как же вы теперь?

– Работаем с Игорем «два-Буш-два, воздушный аттракцион».

Они подошли к небольшому домику.

– А вот здесь живет Мария Гавриловна. – Лена показала на соседний дом.

Из-за высокого забора виднелась только крыша с ноздреватой коркой снега по краю.

– Как эта улица называется? – спросил Миша.

– Ямская слобода, – сказал Игорь. – Наш номер восемнадцать, а Терентьевых – двадцать.

– Хорошо ты искал! – Миша с упреком посмотрел на Генку.

– Не понимаю, – бормотал Генка, отводя глаза, – как это я пропустил.

– На этой стороне даже нет лыжных следов, – заметил Слава.

– Как – нет? – бормотал Генка, рассматривая дорожку. – Куда они делись?.. Стерлись! Видите, движение какое! – Он показал на пустынную улицу.

– Зайдемте к нам, – предложила Лена. – Мы, правда, три дня не были дома, но сейчас затопим, и будет тепло-тепло.

Домик был маленький и тихий. Пушистый иней лежал на окнах. Равномерно тикали на стене часы. Чуть скрипели под ногами половицы. Пестрые дорожки лежали на чисто вымытом полу. Большая керосиновая лампа висела над столом. На стене в рамах висели большие портреты мужчины и женщины. У мужчины густые нафабренные усы, аккуратный пробор на голове, бритый подбородок упирался в накрахмаленный воротничок с отогнутыми углами. «Точно так, как на дедушкином портрете в Ревске», – подумал Миша.

Лена переоделась в старое пальтишко, обула валенки и повязала голову платком. Она выглядела теперь деревенской девочкой.

– Пошли за дровами, – сказала она Игорю.

– Мы принесем! – закричали мальчики. – Покажи где.

Лена отперла сарай. Миша и Генка кололи дрова. Слава и Игорь носили их в дом.

Генка вошел в азарт.

– Мы их все переколем, – бормотал он, замахиваясь топором.

Полено никак не поддавалось.

– Возьми другое, – сказал Миша.

– Нет, – Генка раскраснелся, буденовка его сдвинулась на самую макушку, – полено упрямое, но и я тоже.

Вскоре печь запылала ярким пламенем. Ребята уселись возле нее: Лена и Слава на стульях, остальные на полу.

– Вот так и живем, – сказала Лена. – Приезжаем сюда только в свободные дни, когда не выступаем.

– Нужно переехать в Москву, – пробасил Игорь.

– А мне жалко, – сказала Лена, – здесь папа и мама жили.

Пламя в трубе протяжно завыло, рыжие пятна заплясали на полу.

– Мы здесь будем всю неделю, – сказала Лена. – Приезжайте к нам.

– Не знаю, – сказал Миша, – на этой неделе мы будем очень заняты.

Помолчав, спросил:

– Скажи, у вас есть чердак?

– Есть.

– Из него виден двор Терентьевых?

– Виден. Зачем тебе?

– Хочу посмотреть.

– Пойдем, покажу.

Миша и Лена вышли в холодные сени, по крутой лестнице поднялись на чердак.

– Дай руку, – сказала Лена, – а то упадешь.

Они перелезли через стропила и подошли к слуховому окну.

Поселок лежал большими квадратами кварталов, за ним темнел лес, разрезанный надвое дальней железнодорожной колеей. Чернели на снегу длинные тени домов, сараев, заборов. Телеграфные провода струились от столба к столбу, фарфоровые ролики комочками ютились на перекладинах. Было светло почти как днем.

Лена стояла рядом с Мишей. Лицо ее, освещенное луной, казалось совсем прозрачным. Она держала Мишу за руку. Оба молчали... Миша рассматривал старинный каменный дом, дворовые постройки, запущенные и частью разрушенные, сваленные вдоль забора бревна. Нетронутый снег на правой стороне участка и замерзшие окна указывали, что под жилье используется только левая его половина.

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 >>>далее