53. НОЖНЫ

Посвистывая, Борька-жила шел по Никольскому переулку. В руках он держал обвязанный шпагатом пакет. Борька шел не останавливаясь. Отец приказал ему по дороге от филателиста домой нигде не задерживаться.

Это приказание было бы выполнено в точности, если бы внимание Борьки не привлекла рекламная тележка кино «Аре», стоящая на церковном дворе. Вокруг стояли Миша, Генка, Слава и беспризорник Коровин. Они рассматривали тележку и горячо спорили.

Борька подошел к ним, с любопытством оглядел всю компанию.

– Ты на резину посмотри, на резину, – говорил Миша, тыкая ногой в колеса, – одни покрышки чего стоят.

Коровин засопел:

– Цена окончательная.

– Уж это ты брось! – сказал Генка. – Пять рублей за такую тележку!

– Тележку продаете? – Борька придвинулся ближе к ребятам.

Миша обернулся к нему:

– Продаем. А тебе что?

– Спросить нельзя?

– Нечего зря спрашивать.

– А я, может, куплю!

– Покупай.

– Сколько просите?

– Десять рублей.

Борька присел на корточки и начал осматривать тележку, ощупывать колеса. Пакет он положил рядом с собой.

– Чего ты щупаешь? – Миша взялся за ручки. – Колеса-то на подшипниках. Смотри, ход какой. – Он толкнул тележку вперед. – Слышишь ход.

Борька подвигался вместе с тележкой, прислушиваясь к шуму колес с видом большого знатока.

Миша остановился:

– Сама идет. Попробуй.

Борька толкнул тележку. Она действительно катилась очень легко.

Генка и Славка тоже подвигались вслед за тележкой, загораживая собой Коровина.

– А самое главное, смотри. – Миша отъединил планку, раздвинул щиты. Видал? Можешь даже спать. Поставил тележку – и ложись.

– Ты уж нахвалишь, – сказал Борька, – а резина-то вся истрепалась.

– Резина истрепалась? Смотри, что написано: «Треугольник», первый сорт".

– Написано! И краска облезла. Вы уж давайте подешевле.

– Ладно, Мишка, – раздался вдруг голос Коровина, – я забираю тележку.

Мишкин азарт вдруг пропал:

– Вот и хорошо. Бери. Прозевал ты тележку, Жила!

– А я, может, дороже дам.

– Нет, теперь уж не дашь.

– Почему? – Борька подошел к пакету, поднял его.

– Потому! – Мишка усмехнулся.

Борька недоуменно оглядел ребят. Они насмешливо улыбались, только один Коровин, как всегда, смотрел мрачно.

– Не хочешь – как хочешь! – сказал Борька. – Потом сам будешь набиваться, но уж больше двугривенного не получишь.

Борька скрылся за поворотом. Мальчики забежали за церковный придел, и Коровин вытащил из кармана ножны.

Миша нетерпеливо выхватил их у него, повертел в руках, затем осторожно снял ободок и вывернул шарик.

Ножны развернулись веером. Мальчики уставились на них, потом удивленно переглянулись...

На внутренней стороне ножен столбиками были нанесены знаки: точки, черточки, кружки. Точно так же, как и на пластинке кортика.

Больше ничего в ножнах не было.

 

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. СЕДЬМАЯ ГРУППА "Б"

 

54. ТЕТЯ БРОША

На уроке математики не оказалось мела.

Преподавательница Александра Сергеевна строго посмотрела на Мишу:

– Староста, почему нет мела?

– Разве нет? – Миша вскочил со своего места и с деланным изумлением округлил глаза. – Перед самым уроком был.

– Значит, он убежал, – насмешливо сказала Александра Сергеевна. – Верни его обратно.

Миша вышел из класса, побежал в раздевалку за мелом и увидел, что тетя Броша, гардеробщица, плачет.

– Ты что, тетя Броша? – спросил Миша, заглядывая ей в глаза. – Ты почему плачешь? Кто тебя обидел?

Никто точно не знал, почему гардеробщицу звали тетей Брошей. Может быть, это было ее имя, может быть, из-за большой желтой броши, приколотой к полосатой кофте у самого подбородка, а возможно, и потому, что она сама походила на брошку – маленькая толстенькая старушка. Она всегда сидела у раздевалки, вязала чулок и казалась комочком, приютившимся на дне глубокого колодца из металлической сетки, которой был обит лестничный проем. Она будто бы умела заговаривать ячмени. И действительно, посмотрит на глаз, пошепчет что-то – ячмень и проходит иногда на другой день, иногда через неделю.

И вот теперь тетя Броша сидела у раздевалки и плакала.

– Скажи, кто тебя обидел? – допытывался Миша. Тетя Броша вытерла платком глаза:

– Тридцать лет прослужила, слова худого не слышала, а теперь дурой старой называть стали.

– Кто? Кто?

– Бог с ним! – Тетя Броша махнула рукой.

– При чем тут бог! – рассердился Миша. – Никто не имеет права оскорблять. Кто тебя обругал?

– Юра обругал, вот кто. Опоздал, а мне не велено пускать. Иди, говорю, к директору. А он мне – «старая дура»! А ведь хороших родителей... И маменька его здесь училась, когда гимназия была. Только, Мишенька, испуганно забормотала она, – никому, деточка, не рассказывай!

Миша схватил мел и, прыгая через три ступеньки, помчался в класс.

У доски маялся Митя Китов, по прозвищу «Кит». Александра Сергеевна зловеще молчала. Кит при доказательстве равенства углов в равнобедренном треугольнике помножил квадрат гипотенузы на сумму квадратов катетов и уставился на доску, озадаченный результатом. Кит остался в седьмом классе на второй год и, наверное, останется на третий. На уроках он всегда дремлет или вырезает ножиком на парте, а на переменках клянчит у ребят завтраки. Клянчит не потому, что голоден, а потому, что великий обжора.

– Дальше! – Александра Сергеевна произнесла это тоном, говорящим, что дальше ничего хорошего не будет.

Кит умоляюще посмотрел на класс.

– На доску смотри, – сказала Александра Сергеевна.

Кит снова повернулся к классу своей толстой, беспомощной спиной и недоуменным хохолком на белобрысой макушке.

Александра Сергеевна прохаживалась между партами, зорко поглядывая на класс. Маленькая, худенькая, с высокой прической и длинным напудренным носом, она все замечала и не прощала никакой мелочи. Когда она отворачивалась, Зина Круглова быстро поднимала руку с растопыренными пальцами, показывая всему классу, сколько минут осталось до звонка. Зина, единственная в классе обладательница часов, сидела на первой парте.

Миша с возмущением посмотрел на Юру: «Задавала несчастный! Ходит с открытыми коленками, хочет показать, какой он закаленный. Воображает себя Печориным. Так и написал в анкете: „Хочу быть похожим на Печорина“. Сейчас, после урока, я тебе покажу Печорина!»

Миша вырвал из блокнота листочек бумаги и, прикрывая его ладонью, написал: «Юра обругал тетю Брошу дурой, Броша плачет, нужно обсудить». В это время он смотрел на доску, и буквы разъехались вкривь и вкось.

Он придвинул записку Славе. Слава прочел и в знак согласия кивнул головой. Миша сложил листок, надписал: «Шуре Огурееву и Генке Петрову» – и перебросил на соседнюю парту.

Шурка-большой прочел, подумал и написал: «Лучше устроить показательный суд. Согласен быть прокурором». Потом свернул и перекинул записку сестрам Некрасовым, но Александра Сергеевна, почувствовав сзади себя движение, быстро обернулась. Все сидели тихо, только Зина Круглова едва успела опустить руку с растопыренными пальцами.

– Круглова, к доске, – сказала Александра Сергеевна.

Кит побрел на место.

От сестер Некрасовых записка через Лелю Подволоцкую добралась до Генки. Он прочитал ее и написал внизу: «Отлупить как следует, чтобы помнил».

Тем же путем записка вернулась к Мише. Он прочитал Шурин и Генкин ответы и показал Славе. Слава отрицательно мотнул головой. Миша придвинул записку к себе и начал на ней что-то писать, как вдруг Слава толкнул его под партой ногой. Миша не обратил внимания. Слава толкнул его опять, но было поздно. Александра Сергеевна протягивала руку к записке:

– Что ты пишешь?

Миша смял записку в кулаке и молча встал.

– Покажи, что у тебя в руке!

Миша молчал и не отрываясь смотрел на прибитые к стенам планки для диаграмм.

– Я тебя спрашиваю, – совсем тихо сказала Александра Сергеевна, – что ты писал на уроке? – Она заметила лежавшую под тетрадями книгу и взяла ее. – Это что еще такое? – Она громко прочла:

– "Руководство к истории, описанию и изображению ручного оружия с древнейших времен до начала девятнадцатого века". Посторонние книги читаешь во время урока?

– Она просто лежала, я ее не читал, – попробовал оправдаться Миша.

– Записку ты тоже не писал? Постыдись! Староста, пионер, член учкома. Эту книгу ты получишь у директора, а пока оставь класс.

Ни на кого не глядя, Миша вышел.

 

55. КЛАССНОЕ СОБРАНИЕ

Он вышел из класса и сел на подоконник. В окне виднелись противоположная сторона Кривоарбатского переулка, два фонаря, уже зажженных, несмотря на ранний час, школьная площадка, занесенная снегом.

В коридоре тихо. Только слышно, как падают в ведро капли из бачка с кипяченой водой да сверху, из гимнастического зала, доносятся звуки рояля: трам-там, тара-тара, трам-та-та, трам-тата, трам-та-та – и на потолке глухо отдается равномерный топот маршировки: трам-та-та, трам-та-та...

Нехорошо получилось! Являйся теперь к директору. Алексей Иваныч, конечно, спросит о книге... Зачем да почему...

И все из-за этого задавалы Юрки-скаута!

Прозвенел звонок. Тишина разорвалась хлопаньем дверей, топотом, криком и визгом.

Из класса вышел Юра.

– Ты зачем тетю Брошу обругал? – остановил его Миша.

– Тебе какое дело? – Юра презрительно посмотрел на него.

– Ты на меня так не смотри, а то быстро заработаешь!

Их окружили ребята.

– Какую привычку взял, – продолжал Миша, – оскорблять технический персонал! Это тебе не дома – на прислугу орать.

– Чего ты с ним, Мишка, разговариваешь! – Генка стал против Юры. – С ним вот как надо!

Он полез драться, но Миша удержал его:

– Вот что, Юра, ты должен извиниться перед тетей Брошей.

Юра удивленно вскинул брови:

– Я буду извиняться перед уборщицей?

– Обязательно.

– Сомневаюсь!

– Заставим. А если не извинишься, поставлю вопрос на классном собрании.

– Мне плевать на ваше собрание!

– Не доплюнешь!

– Посмотрим.

– Посмотрим.

Перед последним уроком Генка вбежал в класс и закричал:

– Ура! Альма не пришла, немецкого не будет, собирай книжечки!

– Подожди, – остановил его Миша, – тише, ребята! Сейчас проведем классное собрание.

– Вот еще!.. – недовольно протянул Генка. – Ушли бы домой на два часа раньше!

– Как будто нельзя в другой раз собрание устроить, обязательно сегодня! – сказала Леля Подволоцкая, красивая девочка с белокурыми волосами.

– Не останусь я на собрании, – объявил Кит, – я есть хочу.

– Ты всегда есть хочешь. Будет собрание, и все. – Миша закрыл дверь.

Когда все сели по местам, он сказал:

– Обсуждается вопрос о Юре. Слово имеет Генка Петров.

Генка встал и, размахивая руками, начал:

– Юра опозорил наш класс. Он назвал тетю Брошу старой дурой. Это безобразие! Теперь не царский режим. Небось Алексея Иваныча он так не назовет, побоится, а тетя Вроша – простая уборщица, так ее можно оскорблять? Пора прекратить эти барские замашки. Вообще скауты за буржуев. Предлагаю исключить Юру из школы.

Поднялся Слава:

– Юре пора подумать о своем мировоззрении. Он индивидуалист и отделяется от коллектива. Подражать Печорину нечего. Печорин – продукт разложения дворянского общества. Это все знают. Юра должен извиниться перед тетей Брошей, а исключить из школы – слишком суровое наказание.

Слово попросила Леля Подволоцкая:

– Я не понимаю, за что пионеры нападают на Юру. Генка в тысячу раз больше хулиганит, а еще пионер. Это несправедливо. Нужно прежде всего выслушать Юру. Может быть, ничего и не было.

Юра, не поднимаясь с места, глядя в окно, сказал:

– Во-первых, я в скаутах больше не состою. Если Генка не знает, пусть не говорит. Кроме того, он еще не директор, чтобы исключать из школы. Нечего так много брать на себя. Во-вторых, принципиально не согласен с тем, что закрывают вешалку, – это ограничивает нашу свободу. В-третьих, я вообще ни перед кем отчитываться не желаю. Извиняться я не буду, так как не намерен унижаться перед каждой уборщицей. Вы можете постановлять что вам угодно, мне это глубоко безразлично.

Шура Огуреев вышел к учительскому столику, обернулся к классу и произнес такую речь:

– Товарищи! Инцидент с тетей Брошей нужно рассматривать гораздо глубже. Что мы имеем? Мы имеем два факта. Первый – оскорбление женщины, что недопустимо. Второй – употребление слова «дура». Такие слова засоряют наш язык, наш великий, могучий, прекрасный язык, как сказал Некрасов.

– Не Некрасов, а Тургенев, – поправил его Миша.

– Нет, – авторитетно произнес Шура, – сначала сказал Некрасов, а потом уже повторил Тургенев. Нужно читать первоисточники, тогда будешь знать. Я предлагаю запретить употребление таких и подобных слов.

Довольный своей речью, Шура направился к парте и с важным видом уселся на свое место.

– Кто еще хочет высказаться? – спросил Миша и, увидев, что Зина Круглова хочет, но не решается выступить, сказал:

– Говори, Зина, чего боишься?

Зина поднялась и быстро затараторила:

– Девочки, это ужасно! Я сама видела, как тетя Броша плачет. И нечего Юру защищать. А если он нравится Леле, пусть она так и скажет. Потом Шура. Он очень красиво говорил о женщинах, а сам на уроках пишет письма девочкам. Это тоже не правильно. Потом, – продолжала Зина, – я хотела сказать о Генке Петрове. Он на уроках всегда меня расхохатывает.

После всех выступил Миша:

– Юра обругал тетю Брошу потому, что считает себя выше ее. А чем он выше тети Броши? Я думаю, ничем. Она тридцать лет работает в школе, приносит пользу обществу, а Юра сидит на шее у своего папеньки, в жизни еще палец о палец не ударил, а уже оскорбляет рабочего человека. Предлагаю: Юра должен извиниться перед тетей Брошей, а если он не захочет, передать вопрос в учком. Пусть вся школа обсуждает его поступок.

Классное собрание постановило: обязать Юру извиниться перед тетей Брошей.

 

56. ЛИТОРЕЯ

После собрания Миша явился к директору школы.

Алексей Иваныч сидел в своем кабинете за столом и перелистывал книгу, ту самую, что отобрала у Миши Александра Сергеевна. Он указал Мише на диван:

– Садись.

Миша сел.

– Что вы обсуждали на собрании? – спросил Алексей Иваныч.

Миша рассказал.

– Постановить – это полдела, – сказал Алексей Иваныч. – Нужно, чтобы Юра осознал низость своего поступка.

Он помолчал, потом спросил:

– А твое поведение обсуждали?

– Какое поведение? – Миша покраснел.

– Посторонние книги читаешь на уроке, записки пишешь.

– Книгу я не читал, – сказал Миша, – она просто так лежала. Записку действительно писал.

– Скажи, Поляков, – Алексей Иваныч внимательно посмотрел на Мишу, почему тебя интересует холодное оружие?

– Просто так, – ответил Миша, глядя в пол.

Как бы не слыша Мишиного ответа, Алексей Иваныч спросил:

– Ты и твои приятели интересуетесь шифрами?

Миша молчал, и опять, словно не замечая его молчания, Алексей Иваныч продолжал:

– Когда я был мальчиком, я тоже увлекался шифрами. Очень интересное занятие.

Миша думал. Может быть, показать пластинку? Вот уж два месяца, как они бьются и не могут прочесть надпись. На обеих пластинках совершенно одинаковые значки, а ключа к ним нет. Значит, Полевой думал, что ключ к шифру в ножнах, а Никитский предполагал, что он в кортике.

На самом же деле ни там, ни здесь ключа нет... Может, Алексей Иваныч разберет.

Миша вздохнул, вынул из кармана пластинку от рукоятки кортика и протянул ее Алексею Иванычу.

– Вот, Алексей Иваныч, мы никак не можем расшифровать эту надпись. Я слышал, что это литорея, но мы не знаем, что такое литорея.

– Да, – сказал Алексей Иваныч, рассматривая пластинку, – похоже. Литорея – это тайнопись, употреблявшаяся в древнерусской литературе. Литорея была двух родов: простая, называлась также тарабарской грамотой, отсюда и «тарабарщина». Это простой шифр. Буквы алфавита пишут в два ряда: верхние буквы употребляют вместо нижних, нижние – вместо верхних. Мудрая литорея – более сложный шифр. Весь алфавит разбивался на три группы, по десяти букв в каждой. Первый десяток букв обозначался точками. Например, "а" – одна точка, "б" – две точки и так далее. Второй десяток обозначался черточками. Например, "л" – одна черточка, "м" – две черточки и так далее. И, наконец, третий десяток обозначался кружками. Например, "х" – один кружок, "ц" – два кружка... Значки эти писались столбиками. Понял теперь?

– Это ж очень просто! – удивился Миша. – Теперь я понимаю, как прочесть пластинку!

– Это было бы просто в том случае, – возразил Алексей Иваныч, – если бы на этой пластинке в каждом столбике было от одного до десяти знаков, а здесь самое большее пять...

Алексей Иваныч сидел задумавшись, потом медленно проговорил:

– Если это литорея, то здесь только половина текста. Где-то должна быть и другая.

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 >>>далее