Он смотрел на нее умоляюще и совсем не был похож на того Юрия Николаевича, которого она знала много лет и почему-то никогда вообще не отождествляла с мужчиной. Егоров был для нее начальником условно среднего рода. Сегодня он ей нравился уже… около часа. С того самого момента, когда пригласил в ресторан и сказал, что разведен. Разве так бывает? Ничего не было, и вдруг… Она готова с ним ехать не только к матери, но и в другие, гораздо более отдаленные места. Но почему?!!
– Зачем я вам, Юрий Николаевич? – спросила она и замерла в ожидании ответа. Наверняка он не сможет ответить на ее вопрос прямо. Нельзя же взять и сказать женщине, что решил приударить за ней от скуки или тоски.
– Вы мне понравились, Римма, – ответил он и, не давая ей возразить, продолжил: – Я понимаю, что это кажется вам странным. Да, я никогда раньше вами не интересовался, но… словом, все когда-нибудь случается впервые. Сегодня я удивился вашему подарку, посмотрел на вас повнимательнее и вдруг… не смог отвести глаз. Я видел, что смущаю вас, но мне хотелось смотреть и смотреть. У вас милое лицо, Римма… Такие живые и одновременно глубокие глаза… и эти чуть встрепанные волосы… Мне хотелось дотронуться до них рукой… Извините… Вы спросили, я ответил… Возможно, если бы вы отказались сесть в мою машину, все умерло бы во мне, так и не разгоревшись… Мало ли вокруг привлекательных женщин… Но вы сели, и я не хочу, чтобы все вот так глупо закончилось. Мать живет в самом центре, на Садовой. Мы потратим на поездку в аптеку и к ней не более часа. А, Римма? Соглашайтесь! За это время мы как раз проголодаемся и закажем в ресторане самый настоящий ужин!
Она не могла не согласиться. Она уже готова была соглашаться на все его предложения. Опаздывая утром на работу, Римма не могла даже предположить, что вечером будет мечтать о том, чтобы остаться наконец наедине с собственным начальником. Если бы только знала Мариванна Погорельцева, что сейчас происходит с ее сослуживцами, то округлила бы свои голубенькие глазки и прошептала бы: «Не может быть!» Римма и сама сказала бы то же самое, если бы… Но это случилось… Они с Егоровым вдвоем находились в салоне машины, и их неудержимо тянуло друг к другу. Она чувствовала, как вокруг них сгущается облако взаимной приязни и интереса.
Римма не хотела выходить из машины. Она отговаривалась тем, что, дескать, не стоит тревожить больную женщину. На самом деле ее пугала необходимость созерцания немощной старости. Ей еще никогда в жизни не приходилось видеть прикованных к постели стариков и, честно говоря, не хотелось. В квартире наверняка темно, душно и дурно пахнет разложением и приближающейся смертью. – Вы должны знать обо мне все, – опять сказал Егоров, и Римма безропотно поднялась с сиденья, и они вошли в подъезд.
Да, он прав. Она должна знать о нем все. Она хочет знать о нем все. Если надо, то она, пожалуй, станет менять его матери памперсы… Подумав об этом, Римма испугалась собственных мыслей и остановилась. Неужели то, что с ней сейчас происходит, так серьезно?
– Что? – обернулся к ней Егоров.
Римма с удивлением смотрела на собственного начальника. Неужели это и есть ОН?!! Тот, которого она…
– Не бойтесь, Римма, – сказал Егоров и взял ее за руку.
Лучше бы он этого не делал! Ей показалось, что все, о чем она сейчас думает, станет ему известно. Перельется из нее в него через сплетенные пальцы. И оно перелилось. Егоров притянул ее к себе так близко, что его дыхание сдуло с ее щеки выбившуюся из-под берета прядку.
– Я утром еще не знал, что в… – он бросил быстрый взгляд на часы, – …17.42 захочу вас поцеловать…
Она не успела ничего ответить, потому что почувствовала на своих губах его губы. Усы действительно были жесткими и слегка кололись. Но их колкость ничего не добавила в ее абсолютное смятение. Она не смогла ответить Егорову не потому, что не хотела, а потому что у нее не хватило на это сил. Последний раз Римма была в таком состоянии, когда на государственном экзамене в институте ее обвинили в том, что она списывает. Она тогда вся превратилась в живое воплощение конца. Ей и сейчас казалось, что все кончено. Что кончено? Старая жизнь, которая была до этого поцелуя? Или ее жизнь вообще, потому что ничего больше не сможет так поразить Римму, как этот неожиданный поцелуй…
– Вам неприятно? – спросил он.
– Я… я не знаю… – прошептала она.
Егоров изучающе оглядел ее, но ничего не сказал. Потом отвернулся от нее, достал из кармана ключи и открыл дверь. Римме хотелось думать только о том, что сейчас произошло, но она вынуждена была пройти в коридор. Она задержала дыхание, потому что боялась, как бы ее, ослабленную поцелуем, не сбил с ног ужасный запах квартиры с живым трупом.
Когда она все же вынуждена была осторожно вдохнуть, ничего отвратительного не почувствовала. Пахло пищей. Скорее всего, куриным бульоном. Прихожая была необычно огромной, уставленной старинной и, возможно, антикварной сочно-коричневой мебелью. Навстречу Римме с Егоровым из кухни выбежала пожилая, чуть полноватая женщина с уложенной вокруг головы по-старинному короной – толстой седой косой. Очевидно, та самая Анечка.
– Юрочка! Уже приехал! – восхитилась она, всплеснув руками. – Вроде бы мы только что позвонили, а ты уж тут как тут… Может, супчику пое…дите? – чуть запнулась она, бросив быстрый взгляд на Римму. – Евстолия Васильна уж попробовали…
Римма в удивлении вскинула брови. Евстолия? Какое редкое имя!
Егоров, улыбнувшись и чмокнув Анечку в щеку, отказался от супчика.
– Все удивляются маминому имени, – сказал он Римме. – Моя бабушка по этой части здорово отличилась. У ее детей потрясающие имена. Дочь она назвала Евстолией, а сыновей – Гамлетом и Творимиром. Гамлет Васильевич любил к месту и не к месту повторять: «Быть или не быть, вот в чем вопрос!»
– Он что, уже…
– Да, он умер два года назад. Был старше мамы на пять лет.
– Это ты, Юрий? – послышался из комнаты старчески шуршащий, но еще вполне сильный голос.
– Я, мама! – отозвался Егоров, помогая Римме снять куртку. – Памперсы привез! – Он пятерней пригладил волосы и шепнул ей в ухо: – Ну, пойдемте знакомиться.
На широкой деревянной кровати на высоко приподнятых подушках лежала седовласая старушка, лицо которой в старых романах непременно назвали бы благообразным. Глубокие морщины, пересекаясь под самыми невообразимыми углами, образовали на нем сплошную сетку, которая почему-то совершенно не испугала Римму. Когда Евстолия Васильевна улыбнулась навстречу сыну, сетка морщин трансформировалась в лучи, бегущие во все стороны от удивительно живых глаз и очень бледных губ. Римма про себя назвала мать Егорова лучистой старушкой и тоже улыбнулась ей.
– Это Римма, моя сослуживица, – представил ее Егоров.
– Еще одна шлюшка! – констатировала Евстолия Васильевна, продолжая любезно улыбаться.
Римма вздрогнула, как от пощечины.
– Ну что ты такое говоришь, мама! – укоризненно произнес Егоров и, как показалось Римме, чересчур суетливым движением поправил ей подушки.
– То и говорю, что есть! Предыдущая была все-таки помоложе! Или мне показалось?..
– Не выдумывай, мама! – перебил ее Юрий Николаевич и обратился к Римме: – Ничего такого не было. Это она так… сочиняет… от скуки…
– Я вполне самодостаточна, а потому никогда не скучаю, ты же знаешь! – очень твердо произнесла Евстолия Васильевна и жестким оценивающим взглядом еще раз обвела всю Риммину фигуру.
Она что-то говорила еще, видимо, неприятное Юрию Николаевичу, потому что он покраснел и совершал множество лишних движений руками. Римма уже не слушала «лучистую старушку» и старалась не смотреть на Егорова. Она размышляла над услышанным. Отчего же ей стало так не по себе? Не оттого же, что ее назвали шлюшкой? Римме плевать, что подумала о ней эта старуха. Но зачем Егоров водит к матери своих женщин? Наверно, за три года, что он в разводе, их было у него немало, но зачем же приводить их сюда? Однако ведь не то, что он их водит, отравило ей существование… Не то… А что? А то, что у Егорова вообще были женщины до нее… Ей очень не хотелось, чтобы они были. Жена – это одно, а все остальные… Их не должно быть!!! Римма с ужасом осознала, что страшно ревнует Егорова к неизвестным «шлюшкам».
– Пойдемте, Римма, – сухо сказал он. – Мама сегодня явно не в настроении.
– Почему это не в настроении? – дробно и громко расхохоталась старуха, которая уже казалась Римме безобразной. – Напротив, у меня сегодня очень хорошее настроение. И, судя по всему, гораздо лучше, чем у этой твоей… прости господи…
Римма, не прощаясь, пошла к двери, сунула ноги в сапоги, сдернула с вешалки куртку и, чуть не уронив выбежавшую из кухни Анечку, выскочила на лестничную площадку. Следом так же стремительно вылетел Егоров. Он схватил ее за плечи и развернул к себе.
– Зачем вы меня сюда привели? – спросила она.
– Я не знал, что мать вдруг понесет такую чушь!
– Чушь?
– Чушь!
– Пусть это называется чушью, – согласилась Римма. – Но вы не могли не знать, что ваша мать мне не обрадуется!
– Я знал, – пристально глядя ей в глаза, сказал Егоров.
– Знали и специально привели меня сюда? – вскинулась Римма и попыталась высвободиться из его рук, но он держал ее так же крепко, как совсем недавно она сжимала врага его сына.
– Я же говорил, что вы должны знать обо мне все! – выкрикнул Егоров.
– Что все? Что я всего лишь очередная в череде… шлюшек?
– Ты и сама знаешь, что это не так…
– Разве мы перешли на «ты»? – еле слышно спросила она.
Егоров ничего не сказал. Он прижал ее к двери квартиры и жадно поцеловал в губы. И Римма неожиданно для себя ответила. Она обняла его за шею, и они целовались до тех пор, пока к их площадке не подъехал лифт с громко переругивающимися соседками.
В машине Егоров опять потянулся к ней, и Римма поймала себя на том, что готова уступить любому его желанию.
– Ты ведь не хочешь в ресторан, правда? – спросил он, стащив с нее берет и обеими руками гладя по волосам.
– Не хочу, – ответила Римма чистую правду. Она хотела туда, где они будут с ним только вдвоем.
– Мы поедем… ко мне?
– Мы поедем к тебе, – согласилась Римма, хотя панибратское «тебе» далось ей нелегко, чему она немножко огорчилась. Это слово должно звучать естественно. Она сейчас специально произнесет его еще раз. Римма улыбнулась и сказала: – Я хочу быть с тобой… Только с тобой… Вдвоем…
Он еще раз поцеловал ее. Она чувствовала, что он не хочет размыкать своих рук, и ей пришлось самой отстраниться. Всю дорогу до его дома они больше не проронили ни слова. Они старались и не смотреть друг на друга, поскольку… если бы еще раз посмотрели, то взгляда было бы уже не отвести, что чревато нарушением правил дорожного движения как минимум.
В квартире Егорова уже не надо было бояться автомобильной катастрофы, «лучистой старушки» или мальчика Ильи. Римма и Юрий Николаевич оказались наконец одни. В прихожей они бросились в объятия друг друга так нетерпеливо и страстно, будто были любовниками, встретившимися после долгой разлуки. То, что еще утром ничего не предвещало такого поворота событий, добавляло остроты и так уже до предела обостренным чувствам. Римме казалось, что она более тридцати лет вяло и серо существовала только ради этого вечера, ради того, чтобы горячие губы этого мужчины целовали ее шею, чтобы его руки обнимали ее плечи и ласкали тело. Она не противилась ничему. Она сама помогла ему содрать с себя и свитер, и футболку, и бюстгальтер, у которого был такой хитрый замочек, что ни одному мужчине с непривычки его не одолеть. И только звук резко вжикнувшей «молнии» на джинсах заставил ее очнуться. Римма вырвалась из рук Егорова, юркнула в ванную и встала под душ. Под струями исходящей паром горячей воды ее била дрожь. Ей хотелось выскочить из ванной обнаженной и мокрой и навсегда прилипнуть к Егорову разгоряченной кожей. И он, почувствовав это, пришел к ней сам. Он тоже больше не мог ждать. И они обнимались и целовались под шуршащими струями. И чем горячей становились струи, тем яростней делались их объятия. Все могло произойти прямо в ванной, но Егоров не захотел. Он выключил воду и завернул Римму в большое мохнатое полотенце. Прикосновение к коже мягкой ворсистой ткани прибавило ей желания. Она резко отбросила от себя полотенце и прильнула к Егорову так, как и хотела, всем влажным телом и будто навсегда.
Они с трудом добрались до дивана с неубранной, лишь небрежно накрытой покрывалом постелью. Римма, отдернув покрывало, упала лицом в подушку, хранящую уже такой знакомый его запах. Егоров склонился над ней, целуя шею и плечи. Он спускался вниз по спине, покрывая мелкими и частыми поцелуями ее дрожащее тело. Она не выдержала и развернулась лицом к нему и стала им, а он – ею. Все смешалось и переплелось. Женское и мужское стало единым и общим.
Потом, уткнувшись все еще горячим лицом в шею Егорова, Римма думала о том, как сильно любит его. Она любит его до звона в ушах, ломоты в висках, дрожи в пальцах и сухости в горле, мешающей дышать. И кто определил, когда уже можно говорить о любви, а когда еще рано? Кто знает, где граница между любовью и нелюбовью? Сегодня утром любви еще не было и в помине, а сейчас от ее присутствия готово разорваться Риммино сердце. Она приподнялась над Егоровым, посмотрела ему лицо, провела рукой по щеке и сказала:
– Я люблю тебя, как это ни странно…
Он опять притянул ее к себе, сжал в объятиях так, что у них обоих что-то где-то хрустнуло, и жарко шепнул в ухо:
– Мне не странно, потому что я чувствую то же самое.
– И что же ты чувствуешь? – прошептала она. Ей хотелось, чтобы и он сказал о любви, так неожиданно нахлынувшей на них.
И он сказал то, что ей так хотелось услышать:
– Я люблю тебя.
– Повтори…
– Я люблю тебя… Тебя… люблю…
– Разве так бывает?
– Значит, бывает, раз с нами случилось.
– Неужели все это из-за какой-то зубной щетки?
– Тебе хотелось бы, чтобы было как-нибудь по-другому?
– Не знаю… Нет… Мне хорошо так, как есть…
– И мне…
– Тогда… – Римма села на постели и взяла его правую руку. Не без труда она стащила с его пальца обручальное кольцо, подскочила к открытой форточке и выбросила его на улицу. Было слышно, как оно несколько раз обо что-то звонко ударилось. Римма вернулась в постель и спросила: – Тебе не жаль кольца?
– Нет, – ответил он.
– Оно золотое и толстое.
– Наплевать.
– Но ведь теперь тебе придется объяснять, куда делось кольцо.
– Придется… – улыбнулся Егоров.
– И что же ты скажешь?
– Пока не знаю.
– Скажешь, что меня любишь?
– Если потребуется, скажу.
– А как ты скажешь? И вообще, как нам теперь себя вести на работе?
– Не знаю… А ты знаешь?
– Я тоже не знаю, но мне кажется, я не смогу делать вид, будто между нами ничего нет.
– А между нами еще будет?
– Будет. Я люблю тебя.
– И я люблю тебя.
И он опять принялся ее целовать, а она думала о том, что это лучший день в ее жизни. Она по-прежнему вздрагивала от его прикосновений и тянулась ему навстречу, и даже хотела умереть, понимая, что это самый пик того, что может быть между ними.
* * *
Лариса Ивановна Егорова видела в окно, как к дому подъехала машина ее бывшего мужа. Из нее выскочил Илюшка, но в салоне явно остался кто-то еще. И она могла бы присягнуть, что этот кто-то являлся женщиной. Лариса даже не стала расспрашивать сына, потому что и так чувствовала все нутром. Она любила Юрия. Все эти три года любила, и рыдала по ночам, и не могла смириться с разводом. Она иногда встречалась с Серегой, из-за которого, собственно, все и произошло, но этих встреч жаждало только ее тело, но никак не душа. Что же делать, если у нее такая ненасытная плоть? Она любила своего Юру всегда, но телу всегда было его мало. И Лариса определила себе для плотских (только плотских) утех Серегу, бывшего одноклассника и соседа по подъезду. Он был влюблен в нее с юности и всегда охотно спускался со своего девятого этажа на их пятый, стоило ей только сказать в телефонную трубку одно лишь слово «приходи». Быстрый секс с ним давал разрядку ее вечно томящемуся телу, и она, как самая любящая и верная жена, встречала мужа с работы. Действительно любящая и действительно верная. Ничего серьезного с Серегой у нее не было и быть ни могло. Но не зря говорят, сколь веревочке ни виться… Однажды Юра застал их прямо в коридоре в недвусмысленной позе. Он ничего не сказал и сразу ушел. Объяснений ее слушать не пожелал и очень быстро организовал развод через каких-то своих знакомых в загсе.
Лариса никак не могла понять, почему муж так остро среагировал на Серегу. Можно подумать, что сам без греха. Нет, она, конечно, с поличным его не ловила, но ни за что не поверит, что за пятнадцать лет супружества Юра никогда не изменял ей. Да такого просто не может быть! Все вокруг изменяют друг другу, но в крайности не впадают! У них с Егоровым была хорошая дружная семья, и рушить ее из-за какого-то банального секса с соседом – верх безрассудства! Хоть бы о сыне подумал! Илюшка по отцу очень тоскует и, похоже, считает ее виноватой в разрыве.
Конечно, она, Лариса, виновата, но не настолько, чтобы с ней разводиться! У Егорова наверняка что-то было с ее подругой Милкой. Не случайно у этой Милки, когда она видит Юру, глаза сразу делаются шальными и бесстыжими. Смотреть таким образом на мужчину, с которым никогда и ничего… никакая женщина не станет, потому что он здорово удивится. Егоров никогда не удивлялся.
Лариса понимала, что за три года, что они прожили с Юрой раздельно, у него наверняка были женщины. С одной она даже видела его как-то в универсаме. Так себе бабенция. Довольно жалкая. У Ларисы при виде ее даже ничего не шелохнулось в груди. Эта тетка наверняка играла в жизни ее бывшего мужа такую же роль, как в ее – друг юности и сосед по подъезду Серега. А вот то, что Егоров вез в своей машине одновременно Илюшку и какую-то женщину, Ларисе очень не понравилось. Ей хотелось расспросить сына о том, как выглядела женщина и какими глазами на нее смотрел отец, но она не посмела. Однако чем больше Лариса думала об этой женщине, тем муторней делалось у нее на душе.
Да за что же она так любит Егорова? Кажется, не половой гигант… И зарплата так себе… И почему бы ей не полюбить Серегу, который спит и видит ее, Ларису, в своей постели. Он в два счета разведется со своей Алкой, стоит ему только об этом намекнуть. Так нет! Не нужен ей Серега! Ей Егорова подавай. Конечно, лучше бы они оба оставались при ней, потому что очень разные и, соответственно, годны для разных дел. Но в случае возвращения Егорова домой она готова отлучить от своего тела сладострастника Серегу.
Лариса пометалась по квартире с полчаса, потом проверила у Илюшки домашнее задание по математике и решила съездить к Евстолии.
Когда Лариса впервые встретилась с матерью Юрия, обе сразу поняли, что они на равных. Жесткий цепкий взгляд Евстолии не смог проникнуть в Ларисину душу. Она легко отразила его своими жгучими глазищами с вишнево-карей радужкой. Сочный надменный голос Евстолии не смог и вполовину заглушить звонкие переливы Ларисиного. Тогда обе они курили, сидели в похожих позах, прямя спину и положив ногу на ногу. Их разговоры всегда напоминали Ларисе партию в теннис: кто отобьет мяч, кто пропустит. Обе пропускали редко. Евстолия была умна и высокомерна. Лариса неглупа и цинична. Она сразу поняла, что мать Юрия не хочет отпускать от себя единственного сына, а потому сделает все, чтобы расстроить их свадьбу, что наверняка уже не раз делала. Может быть, Лариса и захотела с такой силой замуж за Егорова, чтобы уесть его мамашу. Она не могла позволить Евстолии манипулировать ею. Лариса должна была вырвать Юру из цепких лап матери – и добилась своего. – Ну что ж, может быть, это и к лучшему, – произнесла Евстолия, когда Лариса показала ей обручальное кольцо, – лучше уж ты, чем кто-либо другой.
– И чем же это я лучше? – насмешливо спросила Лариса.
– Тем, что не размазня и не тряпка. Это во-первых. А во-вторых, с тобой он будет только телом, а душой останется со мной.
– Щас! – рявкнула тогда Лариса. – Он мой – целиком и полностью! И даже не зарьтесь!
– Дура, – спокойно ответила Евстолия. – За тело-то они крепче всего и держатся.
Они в тот день здорово отлаяли друг друга, а вечером Лариса в очередной раз убедилась, что во многом мамаша Юрия права. Он упивался Ларисиным телом и очень мало с ней разговаривал. Ее тело всегда действовало соответствующим образом как на Егорова, так и на Серегу, и еще на некоторых других, что попадались Ларисе в отпуске или на вечеринках, где она хотя и редко, но все же бывала без мужа. А что до души, то кто ее будет вспоминать в ежедневной будничной гонке или в жаркой супружеской постели? Да и развелся с ней Егоров вовсе не из-за высоких материй, а из-за того, что не захотел делить ее тело с другим мужчиной. Только и всего!
Евстолия не удостоила Ларису ни приветствием, ни вопросом. Она молча смотрела в лицо бывшей невестки и ждала, когда та начнет говорить первой. Ларисе захотелось повернуться и уйти, гордо хлопнув дверью, но она сдержала свой порыв, потому что толку от него не было бы никакого. – У него есть женщина, – сказала она, проигнорировав дежурные вопросы о здоровье и самочувствии.
– Он приводил ко мне ее, – бесстрастным голосом отозвалась Евстолия.
– Ну и?!
– У нее, Лариска, конечно, нет такого бюста, как у тебя, зато в избытке присутствует другое.
– Что?
– Он будет с ней разговаривать.
– О чем? – растерялась Лариса.
– Обо всем.
– В каком смысле?!
назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 >>>далее