— Откуда я взял на это средства, спросите вы? Ну по­нятно, играл на бирже. Это ведь последнее прибежище для опасномыслящих интеллигентов, оставшихся без работы. Играл на бирже, работал над этим изобретением и ждал. Полжизни просидел, трясясь от страха, все ждал, чтобы кто-нибудь заговорил со мной. Сам я не решался ни с кем загова­ривать. Когда мы с вами сидели в парке и беседовали— по­мните? — я уже знал, что вы придете ко мне, но с факелом ли пожарника, или за тем, чтобы протянуть мне руку друж­бы,— вот этого я не мог сказать наперед. И этот маленький аппарат был уже готов несколько месяцев тому назад. А все-таки я чуть было не позволил вам уйти. Вот какой я трус.

— Похож на радиоприемник «Ракушку».

— Но это больше, чем приемник. Мой аппарат слушает! Если вы вставите эту пульку в ухо, Монтэг, я могу спокойно сидеть дома, греть в тепле свои напуганные старые кости и вместе с тем слушать и изучать мир пожарников, выискивать его слабые стороны, не подвергаясь при этом ни малейшему риску. Я буду как пчелиная матка, сидящая в своем улье. А вы будете рабочей пчелой, моим путешествующим ухом. Я мог бы иметь уши во всех концах города, среди самых раз­личных людей. Я мог бы слушать и делать выводы. Если пчелы погибнут, меня это не коснется, я по-прежнему буду у себя дома в безопасности, буду переживать свой страх с максимумом комфорта и минимумом риска. Теперь вы види­те, как мало я рискую в этой игре, какого презрения я до­стоин!

Монтэг вложил зеленую пульку в ухо. Старик тоже вло­жил в ухо такой же маленький металлический предмет и за­шевелил губами:

— Монтэг!

Голос раздавался где-то в глубине мозга Монтэга.

— Я слышу вас! Старик засмеялся:

— Я вас тоже хорошо слышу! — Фабер говорил шепо­том, но голос его отчетливо звучал в голове Монтэга.

— Когда придет время, идите на пожарную станцию. Я буду с вами. Мы вместе послушаем вашего брандмейстера. Может быть, он один из нас, кто знает. Я подскажу вам, что говорить. Мы славно его разыграем. Скажите, вы ненави­дите меня сейчас за эту электронную штучку, а? Я выгоняю вас на улицу, в темноту, а сам остаюсь за линией фронта; мои уши будут слушать, а вам за это, может быть, снимут голову.

— Каждый делает, что может,— ответил Монтэг. Он вложил библию в руки старика.— Берите. Я попробую от­дать что-нибудь другое вместо нее. А завтра…

— Да, завтра я повидаюсь с безработным печатником. Хоть это-то я могу сделать.

— Спокойной ночи, профессор.

— Нет, спокойной эта ночь не будет. Но я все время бу­ду с вами. Как назойливый комар, стану жужжать вам на ухо, как только понадоблюсь. И все же дай вам бог спокой­ствия в эту ночь, Монтэг. И удачи.

Дверь растворилась и захлопнулась. Монтэг снова был на темной улице и снова один на один с миром.

В ту ночь даже небо готовилось к войне. По нему клуби­лись тучи, и в просветах между ними, как вражеские дозор­ные, сияли мириады звезд. Небо словно собиралось обру­шиться на город и превратить его в кучу белой пыли. В кро­вавом зареве вставала луна. Вот какой была эта ночь.

Монтэг шел от станции метро; деньги лежали у него в кармане (он уже побывал в банке, открытом всю ночь,— его обслуживали механические роботы). Он шел и, вставив «Ра­кушку» в ухо, слушал голос диктора: «Мобилизован один миллион человек. Если начнется война, быстрая победа обеспечена…» Внезапно ворвав­шаяся музыка заглушила диктора, и он умолк.

— Мобилизовано десять миллионов,— шептал голос Фабера в другом ухе.— Но говорят, что один. Так спо­койнее.

— Фабер!

— Да.

— Я не думаю. Я только выполняю то, что мне прика­зано, как делал это всегда. Вы сказали достать деньги, и я достал. Но сам я не подумал об этом. Когда же я начну ду­мать и действовать самостоятельно?

— Вы уже начали, когда это сказали. Но на первых по­рах придется вам полагаться на меня.

— На тех я тоже полагался.

— Да, и видите, куда это вас завело. Какое-то время вы будете брести вслепую. Вот вам моя рука.

— Перейти на другую сторону и опять действовать по указке? Нет, так я не хочу. Зачем мне тогда переходить на вашу сторону?

— Вы уже поумнели, Монтэг.

Монтэг почувствовал под ногами знакомый тротуар, и ноги сами несли его к дому.

— Продолжайте, профессор.

— Хотите, я вам почитаю? Я постараюсь читать так,чтобы вы все запомнили. Я сплю всего пять часов в сутки. Свободного времени у меня много. Если хотите, я буду чи­тать вам каждый вечер на сон грядущий. Говорят, что мозг спящего человека все запоминает, если тихонько нашепты­вать спящему на ухо.

— Да.

— Так вот слушайте.— Далеко, в другом конце города, тихо зашелестели переворачиваемые страницы.— Книга Иова.

Взошла луна. Беззвучно шевеля губами, Монтэг шел по тротуару.

 В девять вечера, когда он заканчивал свой легкий ужин, рупор у входной двери возвестил о приходе гостей. Милд­ред бросилась в переднюю с поспешностью человека, спасающегося от извержения вулкана. В дом вошли миссис Фелпс и миссис Бауэлс, и гостиная поглотила их, словно огненный кратер. В руках у дам были бутылки мар­тини. Монтэг прервал свою трапезу. Эти женщины были похожи на чудовищные стеклянные люстры, звенящие тыся­чами хрустальных подвесок. Даже сквозь стену он видел их застывшие бессмысленные улыбки. Они визгливо привет­ствовали друг друга, стараясь перекричать шум гостиной.

Дожевывая кусок, Монтэг остановился в дверях.

— У вас прекрасный вид!

— Прекрасный!

— Ты шикарно выглядишь, Милли!

— Шикарно!

— Все выглядят чудесно!

— Чудесно!

Монтэг молча наблюдал их.

— Спокойно, Монтэг,— предостерегающе шептал в ухо Фабер.

— Зря я тут задержался,— почти про себя сказал Мон­тэг.— Давно уже надо было бы ехать к вам с деньгами.

— Это не поздно сделать и завтра. Будьте осторожны, Монтэг.

— Чудесное ревю, не правда ли? — сказала Милдред.

— Восхитительное!

На одной из трех телевизорных стен какая-то женщина одновременно пила апельсиновый сок и улыбалась ослепи­тельной улыбкой.

 «Как это она ухитряется?» — думал Монтэг, испытывая странную ненависть к улыбающейся даме. На другой стене видно было в рентгеновских лучах, как апельсиновый сок со­вершает путь по пищеводу той же дамы, направляясь к ее трепещущему от восторга желудку. Вдруг гостиная рину­лась в облака на крыльях ракетного самолета; потом ныр­нула в мутно-зеленые воды моря, где синие рыбы пожирали красных и желтых рыб. А через минуту три белых мульти­пликационных клоуна уже рубили друг другу руки и ноги под взрывы одобрительного хохота. Спустя еще две минуты стены перенесли зрителей куда-то за город, где по кругу в бешеном темпе мчались ракетные автомобили, сталкиваясь и сшибая друг друга. Монтэг видел, как в воздух взлетели человеческие тела.

— Милли, ты видела?

— Видела, видела!

Монтэг просунул руку внутрь стены и повернул цент­ральный выключатель. Изображения на стенах погасли, как будто из огромного стеклянного аквариума, в котором ме­тались обезумевшие рыбы, кто-то внезапно выпустил воду.

Все три женщины обернулись и с нескрываемым раздра­жением и неприязнью посмотрели на Монтэга.

— Как вы думаете, когда начнется война? — спросил Монтэг.— Я вижу, ваших мужей сегодня нет с вами.

— О, они то приходят, то уходят,— сказала миссис Фелпс.— То приходят, то уходят, себе места не находят… Пита вчера призвали. Он вернется на будущей неделе. Так ему сказали. Короткая война. Через сорок восемь часов все будут дома. Так сказали в армии. Короткая война. Пита призвали вчера и сказали, что через неделю он будет дома. Короткая…

Три женщины беспокойно ерзали на стульях, нервно по­глядывая на пустые грязно-серые стены.

— Я не беспокоюсь,— сказала миссис Фелпс.— Пусть Пит беспокоится,— хихикнула она.— Пусть себе Пит беспо­коится. А я и не подумаю. Я ничуть не тревожусь.

— Да, да,— подхватила Милли.— Пусть себе Пит тре­вожится.

— Убивают всегда чужих мужей. Так говорят.

— Да, я тоже слышала. Не знаю ни одного человека, по­гибшего на войне. Погибают как-нибудь иначе. Например, бросаются с высоких зданий. Это бывает. Как муж Глории на прошлой неделе. Это да. Но на войне? Нет.

— На войне — нет,— согласилась миссис Фелпс.— Во всяком случае, мы с Питом всегда говорили: никаких слез и прочих сантиментов. Это мой третий брак, у Пита тоже тре­тий, и мы оба совершенно независимы. Надо быть независи­мым — так мы всегда считали. Пит сказал, если его убьют, чтобы я не плакала, а скорей бы выходила замуж — и дело с концом.

— Кстати! — воскликнула Милдред.— Вы видели вче­ра на стенах пятиминутный роман Клары Доув? Это про то, как она…

Монтэг молча разглядывал лица женщин; так когда-то он разглядывал изображения святых в какой-то церквушке чужого вероисповедания, в которую случайно забрел ребен­ком. Эмалевые лики этих странных существ остались чужды и непонятны ему, хоть он и пробовал обращаться к ним, как на молитве, и долго простоял в церкви, стараясь про­никнуться чужой верой, поглубже вдохнуть в себя запах ладана и какой-то особой, присущей только этому месту пыли. Ему думалось: если эти запахи наполнят его легкие, проникнут в его кровь, тогда, быть может, его тронут, станут понятнее эти раскрашенные фигурки с фарфоровыми глаза­ми и яркими, как рубин, губами. Но ничего не получилось, ничего! Все равно как если бы он зашел в лавку, где в обра­щении была другая валюта, так что он ничего не мог купить на свои деньги. Он остался холоден, даже когда потрогал святых — просто дерево, глина. Так чувствовал он себя и сейчас, в своей собственной гостиной, глядя на трех женщин, нервно ерзавших на стульях. Они курили, пускали в воздух клубы дыма, поправляли свои яркие волосы, разглядывали свои ногти — огненно-красные, словно воспламенившиеся от пристального взгляда Монтэга. Тишина угнетала женщин, в их лицах была тоска. Когда Монтэг проглотил, наконец, не­доеденный кусок, женщины невольно подались вперед. Они настороженно прислушивались к его лихорадочному дыха­нию. Три пустые стены гостиной были похожи теперь на бледные лбы спящих великанов, погруженных в тяжкий сон без сновидений. Монтэгу чудилось — если коснуться великаньих лбов, на пальцах останется след соленого пота. И чем дальше, тем явственнее выступала испарина на этих мерт­вых лбах, тем напряженнее молчание, тем ощутимее тре­пет в воздухе и в теле этих сгорающих от нетерпения женщин. Казалось, еще минута — и они, громко зашипев, взорвутся.

Губы Монтэга шевельнулись:

— Давайте поговорим.

Женщины вздрогнули и уставились на него.

— Как ваши дети, миссис Фелпс? — спросил Монтэг.

— Вы прекрасно знаете, что у меня нет детей! Да и кто в наше время, будучи в здравом уме, захочет иметь детей? — воскликнула миссис Фелпс, не понимая, почему так раздра­жает ее этот человек.

— Нет, тут я с вами не согласна,— промолвила миссис Бауэлс.— У меня двое. Мне, разумеется, оба раза делали кесарево сечение. Не терпеть же мне родовые муки из-за ка­кого-то там ребенка? Но, с другой стороны, люди должны размножаться. Мы обязаны продолжать человеческий род. Кроме того, дети иногда бывают похожи на родителей, а это очень забавно. Ну что ж, два кесаревых сечения — и про­блема решена. Да, сэр. Мой врач говорил — кесарево не обя­зательно, вы нормально сложены, можете рожать, но я на­стояла.

— И все-таки дети — это ужасная обуза. Вы просто сумасшедшая, что вздумали их заводить! — воскликнула миссис Фелпс.

— Да нет, не так уж плохо. Девять дней из десяти они проводят в школе. Мне с ними приходится бывать только три дня в месяц, когда они дома. Но и это ничего. Я их за­гоняю в, гостиную, включаю стены— и все. Как при стирке белья. Вы закладываете белье в машину и захлопываете крышку.— Миссис Бауэлс хихикнула.— А нежностей у нас никаких не полагается. Им и в голову не придет меня по­целовать. Скорее уж дадут пинка. Слава богу, я еще могу ответить им тем же.

Женщины громко расхохотались.

Милдред с минуту сидела молча, но, видя, что Монтэг не уходит, захлопала в ладоши и воскликнула:

— Давайте доставим удовольствие Гаю и поговорим о политике.

— Ну что ж, прекрасно,— сказала миссис Бауэлс.— На прошлых выборах я голосовала, как и все. Конечно, за Нобля. Я нахожу, что он один из самых приятных мужчин когда-либо избиравшихся в президенты.

— О да! А помните того, другого, которого выставили против Нобля?

— Да уж хорош был, нечего сказать! Маленький, не­взрачный, и выбрит кое-как, и причесан плохо.

— И что это оппозиции пришло в голову выставить его кандидатуру? Разве можно выставлять такого коротышку против человека высокого роста? Вдобавок он мямлил. Я по­чти ничего не расслышала из того, что он говорил. А что расслышала, того не поняла.

— Кроме того, он толстяк и даже не старался скрыть это одеждой. Чему же удивляться! Конечно, большинство голосовало за Уинстона Нобля. Даже их имена сыграли тут роль. Сравните: Уинстон Нобль и Хьюберт Хауг — и от­вет вам сразу станет ясен.

— Черт! — воскликнул Монтэг.— Да ведь вы же ничего о них не знаете — ни о том, ни о другом!

— Ну как же не знаем! Мы их обоих видели на стенах вот этой самой гостиной! Всего полгода назад. Один все время ковырял в носу. Ужас что такое! Смотреть было противно.

— И по-вашему, мистер Монтэг, мы должны были голо­совать за такого человека? — воскликнула миссис Фелпс.

Милдред засияла улыбкой:

— Гай, пожалуйста, не зли нас! Отойди от двери!

Но Монтэг уже исчез, через минуту он вернулся с кни­гой в руках.

— Гай!

— К черту все! К черту! К черту!

— Что это? Неужели книга? А мне казалось, что спе­циальное обучение все теперь проводится с помощью кино­фильмов.— Миссис Фелпс удивленно заморгала глазами.— Вы изучаете теорию пожарного дела?

— Какая там, к черту, теория! — ответил Монтэг.— Это стихи.

— Монтэг! — прозвучал у него в ушах предостерегаю­щий шепот Фабера.

— Оставьте меня в покое! — Монтэг чувствовал, что его словно затягивает в какой-то стремительный гудящий и зве­нящий водоворот.

— Монтэг, держите себя в руках! Не смейте…

— Вы слышали их? Слышали, что эти чудовища лопо­тали тут о других таких же чудовищах? Господи! Что только они говорят о людях! О собственных детях, о самих себе, о своих мужьях, о войне!.. Будь они прокляты! Я слушал и не верил своим ушам.

— Позвольте! Я ни слова не сказала о войне! — воск­ликнула миссис Фелпс.

— Стихи! Терпеть не могу стихов,— сказала миссис Бауэлс.

— А вы их когда-нибудь слышали?

— Монтэг! — Голос Фабера ввинчивался Монтэгу в ухо.— Вы все погубите. Сумасшедший! Замолчите!

Женщины вскочили.

— Сядьте! — крикнул Монтэг.

Они послушно сели.

— Я ухожу домой,— дрожащим голосом промолвила миссис Бауэлс.

— Монтэг, Монтэг, прошу вас, ради бога! Что вы за­теяли? — умолял Фабер.

— Да вы почитали бы нам какой-нибудь стишок из ва­шей книжки.— Миссис Фелпс кивнула головой.— Будет очень интересно.

— Но это запрещено,— жалобно возопила миссис Бау­элс.— Этого нельзя!

— Но посмотрите на мистера Монтэга! Ему очень хо­чется почитать, я же вижу. И если мы минутку посидим смирно и послушаем, мистер Монтэг будет доволен, и тогда мы сможем заняться чем-нибудь другим.— Миссис Фелпс нервно покосилась на пустые стены.

— Монтэг, если вы это сделаете, я выключусь, я вас брошу,— пронзительно звенела в ухе мошка.— Что это вам даст? Чего вы достигнете?

— Напугаю их до смерти, вот что! Так напугаю, что свету не взвидят!

Милдред оглянулась:

— Да с кем ты разговариваешь, Гай?

Серебряная игла вонзилась ему в мозг.

— Монтэг, слушайте, есть только один выход! Обратите все в шутку, смейтесь, сделайте вид, что вам весело! А затем сожгите книгу в печке.

Но Милдред его опередила. Предчувствуя беду, она уже объясняла дрожащим голосом:

— Дорогие дамы, раз в год каждому пожарному разре­шается принести домой книгу, чтобы показать своей семье, как в прежнее время все было глупо и нелепо, как книги ли­шали людей спокойствия и сводили их с ума. Вот Гай и решил сделать нам сегодня такой сюрприз. Он прочтет нам что-нибудь, чтобы мы сами увидели, какой это все вздор, и больше уж никогда не ломали наши бедные головки над этой дребеденью. Ведь так, дорогой?

Монтэг судорожно смял книгу в руках,

— Скажите «да», Монтэг,— приказал Фабер.

Губы Монтэга послушно выполнили приказ Фабера:

— Да.

Милдред со смехом вырвала книгу.

— Вот, прочти это стихотворение. Нет, лучше это, смеш­ное, ты уже читал его сегодня вслух. Милочки мои, вы ниче­го не поймете, ничего! Это просто набор слов — ту-ту-ту. Гай, дорогой, читай вот эту страницу!

Он взглянул на раскрытую страницу, В ухе зазвенела мошка:

— Читайте, Монтэг.

— Как называется стихотворение, милый?

— «Берег Дувра».

Язык Монтэга прилипал к гортани.

— Ну читай же погромче и не торопись.

В комнате нечем было дышать. Монтэга бросало то в жар, то в холод. Гостиная казалась пустыней — три стула по­середине и он, нетвердо стоящий на ногах, ждущий, когда миссис Фелпс перестанет оправлять платье, а миссис Бауэлс оторвет руки от прически. Он начал читать, сначала тихо, за­пинаясь, потом с каждой прочитанной строчкой все уверен­нее и громче. Голос его проносился над пустыней, ударялся в белую пустоту, звенел в раскаленном воздухе над головами сидящих женщин:

                      Доверья океан

                      Когда-то полон был и, брег земли обвив,

                      Как пояс радужный, в спокойствии лежал.

                      Но нынче слышу я

                      Лишь долгий грустный стон да ропщущий отлив,

                      Гонимый сквозь туман

                      Порывом бурь, разбитый о края

                      Житейских голых скал.

Скрипели стулья. Монтэг продолжал читать:

                      Дозволь нам, о любовь,

                      Друг другу верным быть. Ведь этот мир, что рос

                      Пред нами, как страна исполнившихся грез,—

                      Так многолик, прекрасен он и нов,—

                      Не знает, в сущности, ни света, ни страстей,

                      Ни мира, ни тепла, ни чувств, ни состраданья,

                      И в нем мы бродим, как по полю брани,

                      Хранящему следы смятенья, бегств, смертей,

                      Где полчища слепцов сошлись в борьбе своей¹.

    [¹Автор стихотворения— английский поэт XIX века Мэтью Ар­нольд. Перевод И. Оныщук.]

Миссис Фелпс рыдала. Ее подруги смотрели на ее слезы, на искаженное грима­сой лицо. Они сидели, не смея коснуться ее, ошеломленные столь бурным. проявлением чувств. Миссис Фелпс без­удержно рыдала. Монтэг сам был потрясен и обескуражен.

— Тише, тише, Клара,— промолвила Милдред.— Успо­койся! Да перестань же, Клара, что с тобой?

— Я… я…— рыдала миссис Фелпс.— Я не знаю, не знаю… Ничего не знаю. О-о...

Миссис Бауэлс поднялась и грозно взглянула на Мон­тэга.

— Ну? Теперь видите? Я знала, что так будет! Вот это-то я и хотела доказать! Я всегда говорила, что поэзия — это слезы, поэзия — это самоубийства, истерики и отвратитель­ное самочувствие, поэзия — это болезнь. Гадость — и боль­ше ничего! Теперь я в этом окончательно убедилась. Вы злой человек, мистер Монтэг, злой, злой!

— Ну, а теперь…— шептал на ухо Фабер.

Монтэг послушно повернулся, подошел к камину и сунул книгу сквозь медные брусья решетки навстречу жадному пламени.

— Глупые слова, глупые, ранящие душу слова,— про­должала миссис Бауэлс.— Почему люди стараются причи­нить боль друг другу? Разве мало и без того страданий на свете, так нужно еще мучить человека этакой чепухой.

— Клара, успокойся! — увещевала Милдред рыдаю­щую миссис Фелпс, теребя ее за руку.— Прошу тебя, пере­стань! Мы включим «родственников», будем смеяться и ве­селиться. Да перестань же плакать! Мы сейчас устроим пи­рушку.

— Нет,— промолвила миссис Бауэлс,— я ухожу. Если захотите навестить меня и моих «родственников», милости просим в любое время. Но в этом доме, у этого сумасшед­шего пожарника, ноги моей больше не будет.

— Уходите!—сказал Монтэг тихим голосом, глядя в упор на миссис Бауэлс.— Ступайте домой и подумайте о вашем первом муже, с которым вы развелись, о вашем втором муже, разбившемся в реактивной машине, о вашем третьем муже, который скоро тоже размозжит себе голову! Идите до­мой и подумайте о тех десятках абортов, что вы себе сделали, о ваших кесаревых сечениях, о ваших детях, которые вас не­навидят! Идите домой и подумайте над тем, как могло все это случиться и что вы сделали, чтобы этого не допустить. Уходите!— уже кричал он.— Уходите, пока я не ударил вас или не вышвырнул вас за дверь!

Дверь хлопнула, дом опустел. Монтэг стоял в ледяной пустыне гостиной, где стены на­поминали грязный снег.

Из ванной комнаты донесся плеск воды. Он слышал, как Милдред вытряхивала на ладонь из стеклянного флакончика снотворные таблетки.

— Вы глупец, Монтэг, глупец, глупец! О боже, какой вы идиот!..

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 >>>далее