— Замолчите! — Монтэг выдернул из уха зеленую пульку и сунул ее в карман, но она продолжала жужжать:

— Глупец… глупец!..

Монтэг обыскал весь дом и нашел наконец книги за холо­дильником, куда их засунула Милдред. Нескольких не хва­тало, и Монтэг понял, что Милдред сама уже начала по­немножку изымать динамит из своего дома. Но гнев его уже погас. Он чувствовал только усталость и недоумение. Зачем он все это сделал?

Он отнес книги во двор и спрятал их в кустах у забора. Только на одну ночь. На тот случай, если Милдред опять надумает их жечь.

Вернувшись в дом, он прошелся по пустым комнатам.

— Милдред! — позвал он у дверей темной спальни. Никто не ответил.

Пересекая лужайку по пути к метро, Монтэг старался не замечать, каким мрачным и опустевшим был теперь дом Клариссы Маклеллан…

В этот час, идя на работу, он вдруг так остро ощутил свое полное одиночество и всю тяжесть совершенной им ошибки, что не выдержал и снова заговорил с Фабером — ему страстно захотелось услышать в ночной тишине этот сла­бый голос, полный удивительной теплоты и сердечности. Он познакомился с Фабером несколько часов назад, но ему уже казалось, что он знал его всю жизнь. Монтэг чувствовал те­перь, что в нем заключены два человека: во-первых, он сам, Монтэг, который ничего не понимал, не понимал даже всей глубины своего невежества, лишь смутно догадывался об этом, и, во-вторых, этот старик, который разговаривал сей­час с ним, разговаривал все время, пока пневматический поезд бешено мчал его из одного конца спящего города в дру­гой. Все дни, какие еще будут в его жизни, и все ночи — и темные и озаренные ярким светом луны — старый профес­сор будет разговаривать с ним, роняя в его душу слово за словом, каплю за каплей, камень за камнем, искру за искрой. И когда-нибудь сознание его наконец переполнится, и он пе­рестанет быть Монтэгом. Так говорил ему старик, уверял его в том, обещал. Они будут вместе — Монтэг и Фабер, огонь и вода, а потом в один прекрасный день, когда все переме­шается, перекипит и уляжется, не будет уже ни огня, ни во­ды, а будет вино. Из двух вещей, столь отличных одна от другой, создается новая, третья. И наступит день, когда он, оглянувшись назад, поймет, каким глупцом был раньше. Он и сейчас уже чувствовал, что этот долгий путь начался, что он прощается со своим прежним «я» и уходит от него.

Как приятно было слышать в ухе это гудение шмеля, это сонное комариное жужжание, тончайший филигранный звук старческого голоса! Вначале он бранил Монтэга, потом уте­шал в этот поздний ночной час, когда Монтэг, выйдя из душ­ного туннеля метро, снова очутился в мире пожарных.

— Имейте снисхождение, Монтэг, снисхождение. Не вы­смеивайте их, не придирайтесь. Совсем недавно и вы были таким. Они свято верят, что так будет всегда. Но так всегда не будет. Они не знают, что вся их жизнь похожа на огром­ный пылающий метеор, несущийся сквозь пространство. Пока он летит, это красиво, но когда-нибудь он неизбежно должен упасть. А они ничего не видят — только этот наряд­ный, веселый блеск. Монтэг, старик, который прячется у се­бя дома, оберегая свои старые кости, не имеет права критико­вать. Но я все-таки скажу: вы чуть не погубили все в самом начале. Будьте осторожны. Помните, я всегда с вами. Я по­нимаю, как это у вас вышло. Должен сознаться, ваш слепой гнев придал мне бодрости. Господи, я вдруг почувствовал себя таким молодым! Но теперь я хочу, чтобы вы стали ста­риком, я хочу перелить в вас капельку моей трусости. В те­чение этих нескольких часов, что вы проведете с Битти, будь­те осторожны, ходите вокруг него на цыпочках, дайте мне послушать его, дайте мне возможность оценить положение. Выжить — вот наш девиз. Забудьте об этих бедных глупых женщинах…

— Я их так расстроил, как они, наверно, ни разу за всю жизнь не расстраивались,— сказал Монтэг.— Я сам был по­трясен, когда увидел слезы миссис Фелпс. И может быть, они правы. Может быть, лучше не видеть жизнь такой, как она есть,— закрыть на все глаза и веселиться. Не знаю. Я чувствую себя виноватым…

— Нет, не надо! Если бы не было войны и на земле был мир, я бы сам сказал вам: веселитесь! Но нет, Монтэг, вы не имеете права оставаться только пожарником. Не все бла­гополучно в этом мире.

Лоб Монтэга покрылся испариной.

— Монтэг, вы слышите меня?

— Мои ноги…— пробормотал Монтэг.— Я не могу ими двинуть. Какое глупое чувство. Мои ноги не хотят идти!

— Слушайте, Монтэг. Успокойтесь,— мягко уговаривал старик.— Я понимаю, что с вами. Вы боитесь опять наделать ошибок. Но не бойтесь. Ошибки иногда полезны. Если бы вы только знали! Когда я был молод, я совал свое невеже­ство всем в лицо. Меня били за это. И к сорока годам я от­точил наконец оружие моих знаний. А если вы будете скры­вать свое невежество, вас не будут бить и вы никогда не по­умнеете. Ну, а теперь шагайте. Ну! Смелее! Идемте вместе на пожарную станцию! Нас теперь двое. Вы больше не оди­ноки, мы уже не сидим каждый порознь в своей гостиной, разделенные глухой стеной. Если вам будет нужна помощь, когда Битти станет наседать на вас, я буду рядом, в вашей барабанной перепонке, я тоже буду слушать и все примечать!

Монтэг почувствовал, что его ноги — сначала правая, потом левая — снова обрели способность двигаться.

— Не покидайте меня, мой старый друг,— промол­вил он.

Механического пса в конуре не было. Она была пуста, и белое оштукатуренное здание пожарной станции было по­гружено в тишину. Оранжевая Саламандра дремала, напол­нив брюхо керосином; на ее боках, закрепленные крест-на­крест, отдыхали огнеметы. Монтэг прошел сквозь эту ти­шину и, ухватившись рукой за бронзовый шест, взлетел вверх, в темноту, не сводя глаз с опустевшего логова меха­нического зверя. Сердце его то замирало, то снова начинало бешено колотиться. Фабер на время затих в его ухе, словно серая ночная бабочка.

На верхней площадке стоял Битти. Он стоял спиной к люку, будто и не ждал никого.

— Вот,— сказал он, обращаясь к пожарным, игравшим в карты,— вот идет любопытнейший экземпляр, на всех языках мира именуемый дураком.

Не оборачиваясь, он протянул руку ладонью кверху, мол­чаливо требуя дани. Монтэг вложил в нее книгу. Даже не взглянув на обложку, Битти швырнул книгу в мусорную корзинку и закурил сигарету.

— «Самый большой дурак тот, в ком есть хоть капля ума». Добро пожаловать, Монтэг. Надеюсь, вы теперь оста­нетесь подежурить с нами, раз лихорадка у вас прошла и вы опять здоровы? В покер сыграем?

Они сели к столу. Раздали карты. В присутствии Битти Монтэг остро ощущал виновность своих рук. Его пальцы шныряли, как напроказившие хорьки, ни минуты не оста­ваясь в покое. Они то нервно шевелились, то теребили что-то, то прятались в карманы от бледного, как спиртовое пла­мя, взгляда Битти. Монтэгу казалось, что стоит брандмей­стеру дохнуть на них — и руки усохнут, скорчатся и больше уже никогда не удастся вернуть их к жизни; они навсегда будут похоронены в глубине рукавов его куртки. Ибо эти руки вздумали жить и действовать по своей воле, независимо от Монтэга, в них впервые проявили себя его сознание, реа­лизовалась его тайная жажда схватить книгу и убежать, унося с собой Иова, Руфь или Шекспира. Здесь, на пожар­ной станции, они казались руками преступника, обагрен­ными кровью.

Дважды в течение получаса Монтэг вставал и выходил в уборную мыть руки. Вернувшись, он прятал их под столом. Битти рассмеялся:

— А ну-ка держите ваши руки на виду, Монтэг. Не то, чтобы мы вам не доверяли, но, знаете ли, все-таки…

Все захохотали.

— Ладно уж,— сказал Битти.— Кризис миновал, и все опять хорошо. Заблудшая овца вернулась в стадо. Всем нам случалось в свое время заблуждаться. Правда всегда будет правдой, кричали мы. Не одиноки те, кто носит в себе благо­родные мысли, убеждали мы себя. «О мудрость, скрытая в живых созвучьях»,— как сказал сэр Филип Сидней. Но с другой стороны: «Слова листве подобны, и где она густа, там вряд ли плод таится под сению листа»,— сказал Александр Поп. Что вы об этом думаете, Монтэг?

— Не знаю.

— Осторожно,— шептал Фабер из другого далекого мира.

— Или вот еще: «Опасно мало знать; о том не забывая, кастальскою струей налей бокал до края. От одного глотка ты опьянеешь разом, но пей до дна, и снова обрящешь светлый разум». Поп, те же «Опыты». Это, пожалуй, и к вам приложимо, Монтэг, а? Как вам кажется?

Монтэг прикусил губу.

— Сейчас объясню,— сказал Битти, улыбаясь и глядя в карты.— Вы ведь как раз и опьянели от одного глотка. Прочитали несколько строчек, и голова пошла кругом. Трах-тарарах! Вы уже готовы взорвать Вселенную, рубить голо­вы, топтать ногами женщин и детей, ниспровергать авто­ритеты. Я знаю, я сам прошел через это.

— Нет, я ничего,— ответил Монтэг в смятении.

— Не краснейте, Монтэг. Право же, я не смеюсь над вами. Знаете, час назад я видел сон. Я прилег отдохнуть, и мне приснилось, что мы с вами, Монтэг, вступили в ярост­ный спор о книгах. Вы метали гром и молнии и сыпали цитатами, а я спокойно отражал каждый ваш выпад. «Власть»,— говорил я. А вы, цитируя доктора Джонсона, отвечали: «Знания сильнее власти». А я вам: тот же Джонсон, доро­гой мой мальчик, сказал: «Безумец тот, кто хочет поменять определенность на неопределенность». Держитесь пожарни­ков, Монтэг. Все остальное — мрачный хаос!

— Не слушайте его,— шептал Фабер.— Он хочет сбить вас с толку. Он скользкий, как угорь. Будьте осторожны!

Битти засмеялся довольным смешком.

— Вы же мне ответили на это: «Правда рано или поздно выйдет на свет божий. Убийство не может долго оставаться сокрытым». А я воскликнул добродушно: «О гос­поди, он все про своего коня!» А еще я сказал: «И черт умеет иной раз сослаться на священное писание». А вы кри­чали мне в ответ: «Выше чтят у нас дурака в атласе, чем мудрого в бедном платье!» Тогда я тихонько шепнул вам: «Нужна ли истине столь ярая защита?» А вы снова кри­чали: «Убийца здесь — и раны мертвецов раскрылись вновь и льют потоки крови!» Я отвечал, похлопав вас по руке: «Ужель такую жадность пробудил я в вас?» А вы вопили: «Знание — сила! И карлик, взобравшись на плечи великана, видит дальше его!» Я же с величайшим спокойствием закон­чил наш спор словами: «Считать метафору доказательством, поток праздных слов источником истины, а себя оракулом — это заблуждение, свойственное всем нам»,— как сказал од­нажды мистер Поль Валери.

У Монтэга голова шла кругом. Ему казалось, что его нещадно избивают по голове, глазам, лицу, плечам, по беспо­мощно поднятым рукам. Ему хотелось крикнуть: «Нет! За­молчите! Вы стараетесь все запутать. Довольно!»

Тонкие нервные пальцы Битти схватили Монтэга за руку.

— Боже, какой пульс! Здорово я вас взвинтил, Мон­тэг, а? Черт, пульс у вас скачет, словно на другой день после войны. Не хватает только труб и звона колоколов. Поговорим еще? Мне нравится ваш взволнованный вид. На каком языке мне держать речь? Суахили, хинди, английский литературный— я говорю на всех. Но это похоже на беседу с немым, не так ли, мистер Вилли Шекспир?

— Держитесь, Монтэг! — прошелестела ему на ухо мошка.— Он мутит воду!

— Ох, как вы испугались,— продолжал Битти.— Я и правда поступил жестоко — использовал против вас те са­мые книги, за которые вы так цеплялись, использовал для того, чтобы опровергать вас на каждом шагу, на каждом слове. Ах, книги— это такие предатели! Вы думаете, они вас поддержат, а они оборачиваются против вас же. Не толь­ко вы, другой тоже может пустить в ход книгу, и вот вы уже увязли в трясине, в чудовищной путанице имен существи­тельных, глаголов, прилагательных. А кончился мой сон тем, что я подъехал к вам на Саламандре и спросил: «Нам не по пути?» Вы вошли в машину, и мы помчались обратно на пожарную станцию, храня блаженное молчание; страсти улеглись, и между нами снова был мир.

Битти отпустил руку Монтэга, и она безжизненно упала на стол.

— Все хорошо, что хорошо кончается.

Тишина. Монтэг сидел, словно белое каменное изваяние. Отголоски последних нанесенных ему ударов медленно за­тихали где-то в темных пещерах мозга. Фабер ждал, пока они затихнут совсем. И когда осели наконец вихри пы­ли, взметенные в сознании Монтэга, Фабер начал тихим голосом:

— Хорошо, он сказал все, что хотел. Вы это выслушали. Теперь в ближайшие часы буду говорить я. Вам придется выслушать и это. А потом постарайтесь разобраться и ре­шить— с кем вы. Но я хочу, чтобы вы решили это сами, чтобы это решение было вашим собственным решением, а не моим и не брандмейстера Битти. Одного только не забы­вайте — брандмейстер принадлежит к числу самых опасных врагов истины и свободы, к тупому и равнодушному стаду нашего большинства. О, эта ужасная тирания большинства! Мы с Битти поем разные песни. От вас самого зависит, кого вы станете слушать.

Монтэг уже открыл было рот, чтобы ответить Фаберу, но звон пожарного колокола вовремя помешал ему совер­шить эту непростительную оплошность. Рупор пожарного сигнала гудел под потолком. В другом конце комнаты сту­чал телефонный аппарат, записывающий адрес. Брандмей­стер Битти, держа карты в розовой руке, нарочито медлен­ным шагом подошел к аппарату и оторвал бумажную ленту. Небрежно взглянув на адрес, он сунул его в карман и, вер­нувшись к столу, снова сел. Все глядели на него.

— С этим можно подождать ровно сорок секунд, как раз столько, сколько мне нужно, чтобы обыграть вас,— ве­село сказал Битти.

Монтэг положил карты на стол.

— Устали, Монтэг? Хотите выйти из игры?

— Да.

— Ну! Не падайте духом! Впрочем, можно закончить партию после. Положите ваши карты на стол рубашкой кверху: вернемся— доиграем. А теперь пошевеливайтесь! Живо!— Битти поднялся.— Монтэг, мне не нравится ваш вид. Уж не собираетесь ли вы опять захворать?

— Да нет, я здоров, я поеду.

— Да, вы должны поехать. Это особый случай. Ну, вперед!..

Они прыгнули в провал люка, крепко ухватившись ру­ками за медный шест, словно в нем было единственное спа­сение от взмывавших снизу волн. Но шест низвергнул их прямо в пучину, где уже фыркал, рычал и кашлял, пробуж­даясь, бензиновый дракон.

— Э-эй!

С грохотом и ревом они завернули за угол — скрипели тормоза, взвизгивали шины, плескался керосин в блестящем медном брюхе Саламандры, словно пища в животе великана.

Пальцы Монтэга прыгали на сверкающих поручнях, то и дело срываясь в холодную пустоту; ветер рвал волосы, сви­стел в зубах, а Монтэг думал, все время неотрывно думал о тех женщинах в его гостиной, пустых женщинах, из кото­рых неоновый ветер давно уже выдул последние зернышки разума, и о своей нелепой идиотской затее читать им книгу. Все равно, что пытаться погасить пожар из водяного писто­лета. Бред, сумасшествие! Просто припадок бешенства. Еще одна вспышка гнева, с которой он не сумел совладать. Когда же он победит в себе это безумие и станет спокоен, по-на­стоящему спокоен?

— Вперед, вперед!

Монтэг оторвал глаза от поручней. Обычно Битти ни­когда не садился за руль, но сегодня машину вел он, круто сворачивая на поворотах, наклонившись вперед с высоты водительского трона; полы его тяжелого черного макинтоша хлопали и развевались — он был как огромная летучая мышь, несущаяся над машиной, грудью навстречу ветру.

— Вперед, вперед, чтобы сделать мир счастливым! Так, Монтэг!

Розовые, словно фосфоресцирующие щеки Битти отсве­чивали в темноте, он улыбался с каким-то остервенением.

— Вот мы и прибыли!

Саламандра круто остановилась. Неуклюжими прыж­ками посыпались с нее люди. Монтэг стоял, не отрывая вос­паленных глаз от холодных блестящих поручней, за которые судорожно уцепились его пальцы.

«Я не могу сделать это,— думал он.— Как могу я выпол­нить это задание, как могу я снова жечь? Я не могу войти в этот дом».

Битти — от него еще пахло ветром, сквозь который они только что мчались,— вырос рядом.

— Ну, Монтэг!

Пожарные, в своих огромных сапогах похожие на калек, разбегались бесшумно, как пауки.

Наконец, оторвав глаза от поручней, Монтэг обернулся. Битти следил за его лицом.

— Что с вами, Монтэг?

— Что это? — медленно произнес Монтэг.— Мы же остановились у моего дома?

 

             

                             Часть 3

                        ОГОНЬ ГОРИТ ЯРКО

 

В домах вдоль улицы зажигались огни, распахивались двери. Люди выбегали посмотреть на праздник огня. Битти и Монтэг глядели, один с сдержанным удовлетворением, другой не веря своим глазам, на дом, которому суждено было стать главной ареной представления: здесь будут жонглировать факелами и глотать пламя.

— Ну вот,— промолвил Битти,— вы добились своего. Старина Монтэг вздумал взлететь к солнцу и теперь, когда ему обожгло крылышки, он недоумевает, как это могло слу­читься. Разве я не предупредил вас достаточно ясно, когда подослал пса к вашим дверям?

Застывшее лицо Монтэга ничего не выражало; он почув­ствовал, как его голова медленно и тяжело, словно камен­ная, повернулась в сторону соседнего дома — темного и мрачного среди окружавших его ярких цветочных клумб.

Битти презрительно фыркнул:

— Э, бросьте! Неужто вас одурачила эта маленькая сумасбродка со своим избитым репертуаром? А, Монтэг? Цветочки, листочки, мотыльки, солнечный закат. Знаем, знаем! Все записано в ее карточке. Эгэ! Да я, кажется, по­пал в точку! Достаточно поглядеть на ваше потерянное лицо. Несколько травинок и лунный серп! Экая чушь! И что хо­рошего она всем этим сделала?

Монтэг присел на холодное крыло Саламандры. Он не­сколько раз повернул свою одеревеневшую голову: впра­во — влево, вправо — влево.

— Она все видела. Она никому ничего не сделала. Она никого не трогала…

— Не трогала! Как бы не так! А возле вас она не вер­телась? Ох уж эти мне любители делать добро, с их святей­шими минами, с их высокомерным молчанием и единствен­ным талантом: заставлять человека ни с того ни с сего чув­ствовать себя виноватым. Черт бы их всех побрал! Кра­суются, словно солнце в полночь, чтобы тебе и в постели покоя не было!

Дверь дома отворилась; по ступенькам сбежала Мил­дред, сжимая чемодан в закостеневшей руке. Со свистом затормозив, у тротуара остановилось такси.

— Милдред!

Она пробежала мимо, прямая и застывшая,— лицо белое от пудры, рта нет — забыла накрасить губы.

— Милдред, неужели это ты дала сигнал тревоги?

Она сунула чемодан в машину и опустилась на сиденье, бормоча как во сне:

— Бедные мои «родственники», бедняжки, бедняжки! Все погибло, все, все теперь погибло…

Битти схватил Монтэга за плечо. Машина рванула и, сразу же набрав скорость до семидесяти миль в час, исчезла в конце улицы.

Раздался звон, как будто вдребезги рассыпалась меч­та, созданная из граненого стекла, зеркал и хрустальных призм.

Монтэг машинально повернулся— его словно подтолк­нуло неведомо откуда налетевшим вихрем. И он увидел, что Стоунмен и Блэк, размахивая топорами, крушат оконные рамы, давая простор сквозняку.

Шорох крыльев ночной бабочки, бьющейся в холодную черную преграду.

— Монтэг, это я, Фабер. Вы слышите меня? Что слу­чилось?

— Теперь это случилось со мной,— ответил Монтэг.

— Ах, скажите, какая неожиданность!— воскликнул Битти.— В наши дни всякий почему-то считает, всякий твердо уверен, что с ним ничего не может случиться. Другие умирают, но я живу. Для меня, видите ли, нет ни послед­ствий, ни ответственности. Но только они есть, вот в чем беда. Впрочем, что. об этом толковать! Когда уж дошло до последствий, так разговаривать поздно, правда, Монтэг?

— Монтэг, можете вы спастись? Убежать? — спраши­вал Фабер.

Монтэг медленно шел к дому, но не чувствовал, как его нрги ступают сперва по цементу дорожки, потом по влажной ночной траве. Где-то рядом Битти щелкнул зажигалкой, и глаза Монтэга, как зачарованные, приковались к оранже­вому язычку пламени.

— Почему огонь полон для нас такой неизъяснимой пре­лести? Что влечет к нему и старого и малого?— Битти по­гасил и снова зажег маленькое пламя.— Огонь — это вечное движение. То, что человек всегда стремился найти, но так и не нашел. Или почти вечное. Если ему не препятствовать, он бы горел, не угасая, в течение всей нашей жизни. И все же что такое огонь? Тайна. Загадка! Ученые что-то лепе­чут о трении и молекулах, но, в сущности, они ничего не знают. А главная прелесть огня в том, что он уничтожает ответственность и последствия. Если проблема стала черес­чур обременительной — в печку ее. Вот и вы, Монтэг, сей­час представляете собой этакое же бремя. Огонь снимет вас с моих плеч быстро, чисто и наверняка. Даже гнить будет нечему. Удобно. Гигиенично. Эстетично.

Монтэг глядел на свой дом, казавшийся ему сейчас та­ким чужим и странным: поздний ночной час, шепот соседей, осколки разбитого стекла и вон там на полу — книги с ото­рванными переплетами и разлетевшимися, словно лебединые перья, страницами, непонятные книги, которые сейчас вы­глядят так нелепо и, право же, не стоят, чтобы из-за них столько волноваться,— просто пожелтевшая бумага, черные литеры и потрепанные переплеты.

Это все, конечно, Милдред. Она, должно быть, видела, как он прятал книги в саду, и снова внесла их в дом. Мил­дред, Милдред…

— Я хочу, чтобы вы один проделали всю работу, Монтэг. Но не с керосином и спичкой, а шаг за шагом, с огне­метом. Вы сами должны очистить свой дом.

— Монтэг, разве вы не можете скрыться, убежать?

— Нет!— воскликнул Монтэг в отчаянии.— Механиче­ский пес! Из-за него нельзя!

Фабер услышал, но услышал и брандмейстер Битти, ре­шивший, что эти слова относятся к нему.

— Да, пес где-то поблизости,— ответил он,— так что не вздумайте устраивать какие-нибудь фокусы. Готовы?

— Да.— Монтэг щелкнул предохранителем огнемета.

— Огонь!

Огромный язык пламени вырвался из огнемета, ударил в книги, отбросил их к стене. Монтэг вошел в спальню и дважды выстрелил по широким постелям; они вспыхнули с громким свистящим шепотом и так яростно запылали, что Мотнэг даже удивился: кто бы подумал, что в них заклю­чено столько жара и страсти. Он сжег стены спальни и туалетный столик жены, потому что жаждал все это изменить, он сжег стулья, столы, а в столовой — ножи, вилки и посуду из пластмассы— все, что напоминало о том, как он жил здесь, в этом пустом доме, рядом с чужой ему женщиной, которая забудет его завтра, которая ушла и уже забыла его и мчится сейчас одна по городу, слушая только то, что на­шептывает ей в уши радио-«Ракушка».

И как прежде, жечь было наслаждением— приятно было дать волю своему гневу, жечь, рвать, крушить, разди­рать в клочья, уничтожать бессмысленную проблему. Нет решения? Так вот же теперь не будет и проблемы! Огонь разрешает все!

— Монтэг, книги!

Книги подскакивали и метались, как опаленные птицы, их крылья пламенели красными и желтыми перьями.

Затем он вошел в гостиную, где в стенах притаились по­груженные в сон огромные безмозглые чудища, с их белыми пустыми думами и холодными снежными снами. Он выстре­лил в каждую из трех голых стен, и вакуумные колбы лоп­нули с пронзительным шипением — пустота откликнулась Монтэгу яростным пустым свистом, бессмысленным криком. Он пытался представить себе ее, рождавшую такие же пу­стые й бессмысленные образы, и не мог. Он только задер­жал дыхание, чтобы пустота не проникла в его легкие. Как ножом, он разрезал ее и, отступив назад, послал комнате в подарок еще один огромный ярко-желтый цветок пламени.

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 >>>далее