Путь, по которому ему надо идти. Это было то единственно знакомое среди новизны, тот магический талисман, который еще понадобится ему на первых порах, которого он сможет коснуться рукой, чувствовать все время под но­гами, пока будет идти через заросли куманики, через море запахов и ощущений, сквозь шорох и шепот леса.

Он двинулся вперед по шпалам.

И к удивлению своему, он вдруг почувствовал, что твердо знает нечто, чего, однако, никак не смог бы доказать: ког­да-то давно Кларисса тоже проходила здесь.

Полчаса спустя, продрогший, осторожно ступая по шпа­лам, остро ощущая, как темнота впитывается в его тело, за­ползает в глаза, в рот, а в ушах стоит гул лесных звуков и ноги исколоты о кустарник и обожжены крапивой, он вдруг увидел впереди огонь.

Огонь блеснул на секунду, исчез, снова появился — он мигал вдали словно чей-то глаз. Монтэг замер на месте; казалось, стоит дохнуть на этот слабый огонек, и он погас­нет. Но огонек горел, и Монтэг начал подкрадываться к нему. Прошло добрых пятнадцать минут, прежде чем ему удалось подойти поближе; он остановился и, укрывшись за деревом, стал глядеть на огонь. Тихо колеблющееся пламя, белое и алое; странным показался Монтэгу этот огонь, ибо он теперь означал для него совсем не то, что раньше.

Этот огонь ничего не сжигал — он согревал.

Монтэг видел руки, протянутые к его теплу, только руки — тела сидевших вокруг костра были скрыты темно­той. Над руками — неподвижные лица, оживленные отбле­сками пламени. Он и не знал, что огонь может быть таким. Он даже не подозревал, что огонь может не только отнимать, но и давать. Даже запах этого огня был совсем другой.

Бог весть сколько он так простоял, отдаваясь нелепой, но приятной фантазии, будто он лесной зверь, которого свет костра выманил из чащи. У него были влажные в густых ресницах глаза, гладкая шерсть, шершавый мокрый нос, копыта, у него были ветвистые рога, и, если бы кровь его пролилась на землю, запахло бы осенью. Он долго стоял, прислушиваясь к теплому потрескиванию костра.

Вокруг костра была тишина, и тишина была на лицах людей, и было время посидеть под деревьями вблизи забро­шенной колеи и поглядеть на мир со стороны, обнять его взглядом, словно мир весь сосредоточился здесь, у этого костра, словно мир — это лежащий на углях кусок стали, который эти люди должны были перековать заново. И не только огонь казался иным. Тишина тоже была иной. Мон­тэг подвинулся ближе к этой особой тишине, от которой, казалось, зависели судьбы мира.

А затем он услышал голоса; люди говорили, но он не мог еще разобрать, о чем. Речь их текла спокойно, то громче, то тише,— перед говорившими был весь мир, и они не спеша разглядывали его; они знали землю, знали леса, знали город, лежащий за рекой, в конце заброшенной железнодо­рожной колеи. Они говорили обо всем, и не было вещи, о ко­торой они не могли бы говорить. Монтэг чувствовал это по живым интонациям их голосов, по звучавшим в них ноткам изумления и любопытства. А потом кто-то из говоривших поднял глаза и увидел Монтэга, увидел в первый, а может быть, и в седьмой раз, и чей-то голос окликнул его:

— Ладно, можете не прятаться.

Монтэг отступил в темноту.

— Да уж ладно, не бойтесь,— снова прозвучал тот же голос,— милости просим к нам.

Монтэг медленно подошел. Вокруг костра сидели пятеро стариков, одетых в темно-синие из грубой холщовой ткани брюки и куртки и такие же темно-синие рубашки. Он не знал, что им ответить.

— Садитесь,— сказал человек, который, по всей види­мости, был у них главный,— хотите кофе?

Монтэг молча смотрел, как темная, дымящаяся струйка льется в складную жестяную кружку; потом кто-то протянул ему эту кружку. Он неловко отхлебнул, чувствуя на себе лю­бопытные взгляды. Горячий кофе обжигал губы, но это было приятно. Лица сидевших вокруг него заросли густыми боро­дами, но бороды были опрятны и аккуратно подстрижены. И руки у этих людей тоже были чисты и опрятны. Когда он подходил к костру, они все поднялись, приветствуя го­стя, но теперь снова уселись. Монтэг пил кофе.

— Благодарю,— сказал он.— Благодарю вас от души.

— Добро пожаловать, Монтэг. Меня зовут Грэнджер.— Человек, назвавшийся Грэнджером, протянул ему небольшой флакон с бесцветной жидкостью.— Выпейте-ка и это тоже. Это изменит химический индекс вашего пота. Через полчаса вы уже будете пахнуть не как вы, а как двое совсем других людей. Раз за вами гоняется Механический пес, то не мешает вам опорожнить эту бутылочку до конца.

Монтэг выпил горьковатую жидкость.

— От вас будет разить, как от козла, но это не важно,— сказал Грэнджер.

— Вы знаете мое имя? — удивленно спросил Монтэг. Грэнджер кивком головы указал на портативный телеви­зор, стоявший у костра:

— Мы следили за погоней. Мы так и подумали, что вы спуститесь по реке на юг, и, когда потом услышали, как вы ломитесь сквозь чащу, словно шалый лось, мы не спря­тались, как обычно делаем. Когда геликоптеры вдруг повер­нули обратно к городу, мы догадались, что вы нырнули в реку. А в городе происходит что-то странное. Погоня про­должается, но в другом направлении.

— В другом направлении?

— Давайте проверим.

Грэнджер включил портативный телевизор. На экранчике замелькали краски, с жужжанием заметались тени, словно в этом маленьком ящичке был заперт какой-то кош­марный сон, и странно было, что здесь, в лесу, можно взять его в руки, передать другому. Голос диктора кричал:

— Погоня продолжается в северной части города! Поли­цейские геликоптеры сосредоточиваются в районе Восемьде­сят седьмой улицы и Элм Гроув парка!

Грэнджер кивнул:

— Ну да, теперь они просто инсценируют погоню. Вам удалось сбить их со следа еще у реки. Но признаться в этом они не могут. Они знают, что нельзя слишком долго держать зрителей в напряжении. Скорее к развязке! Если обыски­вать реку, то и до утра не кончишь. Поэтому они ищут жер­тву, чтобы с помпой завершить всю эту комедию. Смотрите! Не пройдет и пяти минут, как они поймают Монтэга!

— Но как?..

— Вот увидите.

Глаз телекамеры, скрытый в брюхе геликоптера, был те­перь наведен на пустынную улицу.

— Видите?— прошептал Грэнджер.— Сейчас появи­тесь вы. Вон там, в конце улицы. Намеченная жертва. Смотрите, как ведет съемку камера! Сначала эффектно по­дается улица. Тревожное ожидание. Улица в перспективе. Вот сейчас какой-нибудь бедняга выйдет на прогулку. Ка­кой-нибудь чудак, оригинал. Не думайте, что полиция не знает привычек таких чудаков, которые любят гулять на рассвете, просто так, без всяких причин, или потому, что страдают бессонницей. Полиция следит за ними месяцы, годы. Никогда не знаешь, когда и как это может пригодить­ся. А сегодня, оказывается, это очень кстати. Сегодня это просто спасает положение. О господи! Смотрите!

Люди, сидящие у костра, подались вперед.

На экране в конце улицы из-за угла появился человек. Внезапно в объектив ворвался Механический пес. Геликоп­теры направили на улицу десятки прожекторов и заключили фигурку человека в клетку из сверкающих столбов света.

Голос диктора торжествующе возвестил:

— Это Монтэг! Погоня закончена!

Ни в чем не повинный прохожий стоял в недоумении, держа в руке дымящуюся сигарету. Он смотрел на пса, не понимая, что это такое. Вероятно, он так и не понял до самого конца. Он взглянул на небо, прислушался к вою сирен. Теперь телекамеры вели съемку снизу. Пес сделал прыжок — ритм, точность его движений были поистине ве­ликолепны. Сверкнула игла. На мгновенье все замерло на экране, чтобы зрители могли лучше разглядеть всю кар­тину — недоумевающий вид жертвы, пустую улицу, сталь­ное чудовище в прыжке — эту гигантскую пулю, стремя­щуюся к мишени.

— Монтэг, не двигайтесь! — произнес голос с неба.

В тот же миг пес и объектив телекамеры обрушились на человека сверху. И камера и пес схватили его одновременно. Он закричал. Человек кричал, кричал, кричал!..

Наплыв.

Тишина.

Темнота.

Монтэг вскрикнул и отвернулся.

Тишина.

Люди у костра сидели молча, с застывшими лицами, пока с темного экрана не прозвучал голос диктора:

— Поиски окончены. Монтэг мертв. Преступление, со­вершенное против общества, наказано.

Темнота.

— Теперь мы переносим вас в «Зал под крышей» отеля Люкс. Получасовая передача «Перед рассветом». В нашей программе…

Грэнджер выключил телевизор.

— А вы заметили, как они дали его лицо? Все время не в фокусе. Даже ваши близкие друзья не смогли бы с уверенностью сказать, вы это были или не вы. Дан намек — воображение зрителя дополнит остальное. О, черт,— про­шептал он.

Монтэг молчал; повернувшись к телевизору, весь дрожа, он не отрывал взгляда от пустого экрана. Грэнджер легонько коснулся его плеча.

— Приветствуем воскресшего из мертвых.

Монтэг кивнул.

— Теперь вам не мешает познакомиться с нами,— про­должал Грэнджер.— Это Фред Клемент, некогда возглав­лявший кафедру имени Томаса Харди в Кэмбриджском университете; это было в те годы, когда Кэмбридж еще не превратился в Атомно-инженерное училище. А это доктор Симмонс из Калифорнийского университета, знаток творче­ства Ортега-и-Гассет¹; вот профессор Уэст, много лет тому назад в стенах Колумбийского университета сделавший не­малый вклад в науку об этике, теперь уже древнюю и забы­тую науку. Преподобный отец Падовер тридцать лет тому назад произнес несколько проповедей и в течение одной не­дели потерял всех своих прихожан из-за своего образа мыслей. Он уже давно бродяжничает с нами. Что касается меня, то я написал книгу под названием: «Пальцы одной руки. Правильные отношения между личностью и обще­ством». И вот теперь я здесь. Добро пожаловать к нам, Монтэг!

    [¹Ортега-и-Гассет — видный испанский писатель и философ XX века.]

— Нет, мне не место среди вас,— с трудом выгово­рил наконец Монтэг.— Всю жизнь я делал только глу­пости.

— Ну, это для нас не ново. Мы все совершали ошибки, иначе мы не были бы здесь. Пока мы действовали каждый в одиночку, ярость была нашим единственным оружием. Я ударил пожарника, когда он пришел, чтобы сжечь мою библиотеку. Это было много лет тому назад. С тех пор я вынужден скрываться. Хотите присоединиться к нам, Монтэг?

— Да.

— Что вы можете нам предложить?

— Ничего. Я думал, у меня есть часть Экклезиаста и, может быть, кое-что из Откровения Иоанна Богослова, но сейчас у меня нет даже этого.

— Экклезиаст — это неплохо. Где вы хранили его?

— Здесь.— Монтэг рукой коснулся лба.

— А,— улыбнулся Грэнджер и кивнул головой.

— Что? Разве это плохо? — воскликнул Монтэг.

— Нет, это очень хорошо. Это прекрасно!— Грэнджер повернулся к священнику.— Есть у нас Экклезиаст?

— Да. Человек по имени Гаррис, проживающий в Янг­стауне.

— Монтэг,— Грэнджер крепко взял Монтэга за пле­чо,— будьте осторожны. Берегите себя. Если что-нибудь случится с Гаррисом, вы будете Экклезиаст. Видите, каким нужным человеком вы успели стать в последнюю минуту!

— Но я все забыл!

— Нет, ничто не исчезает бесследно. У нас есть способ встряхнуть вашу память.

— Я уже пытался вспомнить.

— Не пытайтесь. Это придет само, когда будет нужно. Человеческая память похожа на чувствительную фотоплен­ку, и мы всю жизнь только и делаем, что стараемся стереть запечатлевшееся на ней. Симмонс разработал метод, позволяющий воскрешать в памяти все однажды прочитанное. Он трудился над этим двадцать лет. Монтэг, хотели бы вы про­честь «Республику» Платона?

— О да, конечно!

— Ну вот, я — это «Республика» Платона. A Маркa Аврелия хотите почитать? Мистер Симмонс — Марк Ав­релий.

— Привет! — сказал мистер Симмонс.

— Здравствуйте,— ответил Монтэг.

— Разрешите познакомить вас с Джонатаном Свифтом, автором весьма острой политической сатиры «Путешествие Гулливера». А вот Чарлз Дарвин, вот Шопенгауэр, а это Эйнштейн, а этот, рядом со мной,— мистер Альберт Швайцер, добрый философ. Вот мы все перед вами, Монтэг,— Аристофан и Махатма Ганди, Гаутама Будда и Конфуций, Томас Лав Пикок¹, Томас Джефферсон и Линкольн — к вашим услугам. Мы также — Матфей, Марк, Лука и Иоанн.

   [¹Томас Лав Пикок— английский писатель и поэт, близкий друг Шелли.]

Они негромко рассмеялись.

— Этого не может быть! — воскликнул Монтэг.

— Нет, это так,— ответил, улыбаясь, Грэнджер.— Мы тоже сжигаем книги. Прочитываем книгу, а потом сжигаем, чтобы ее у нас не нашли. Микрофильмы не оправдали себя. Мы постоянно скитаемся, меняем места, пленку пришлось бы где-нибудь закапывать, потом возвращаться за нею, а это сопряжено с риском. Лучше все хранить в голове,где никто ничего не увидит, ничего не заподозрит. Все мы— обрывки и кусочки истории, литературы, международного права. Байрон, Том Пэйн, Макиавелли, Христос— все здесь, в наших головах. Но уже поздно. И началась война. Мы здесь, а город там, вдали, в своем красочном уборе. О чем вы задумались, Монтэг?

— Я думаю, как же я был глуп, когда пытался бороться собственными силами. Подбрасывал книги в дома пожарных и давал сигнал тревоги.

— Вы делали, что могли. В масштабах всей страны это дало бы прекрасные результаты. Но наш путь борьбы проще и, как нам кажется, лучше. Наша задача — сохранить зна­ния, которые нам еще будут нужны, сберечь их в целости и сохранности. Пока мы не хотим никого задевать и никого подстрекать. Ведь если нас уничтожат, погибнут и знания, которые мы храним, погибнут, быть может, навсегда. Мы в некотором роде самые мирные граждане: бродим по заброшенным колеям, ночью прячемся в горах. И горожане оста­вили нас в покое. Иной раз нас останавливают и обыски­вают, но никогда не находят ничего, что могло бы дать по­вод к аресту.У нас очень гибкая, неуловимая, разбросан­ная по всем уголкам страны организация. Некоторые из нас сделали себе пластические операции — изменили свою внешность и отпечатки пальцев. Сейчас нам очень тяжело: мы ждем, чтобы поскорее началась и кончилась война. Это ужасно, но тут мы ничего не можем сделать. Не мы управ­ляем страной, мы лишь ничтожное меньшинство, глас во­пиющего в пустыне. Когда война кончится, тогда, может быть, мы пригодимся.

— И вы думаете, вас будут слушать?

— Если нет, придется снова ждать. Мы передадим книги из уст в уста нашим детям, а наши дети, в свою очередь, передадут другим. Многое, конечно, будет потеряно. Но лю­дей нельзя силком заставить слушать. Они должны сами понять, сами должны задуматься над тем, почему так вышло, почему мир взорвался у них под ногами. Вечно так продол­жаться не может.

— Много ли вас?

— По дорогам, на заброшенных железнодорожных ко­леях нас сегодня тысячи, с виду мы — бродяги, но в головах у нас целые хранилища книг. Вначале все было стихийно. У каждого была какая-то книга, которую он хотел за­помнить. Но мы встречались друг с другом, и за эти два­дцать или более лет мы создали нечто вроде организации и наметили план действий. Самое главное, что нам надо было понять,— это что сами по себе мы ничто, что мы не долж­ны быть педантами или чувствовать свое превосходство над другими людьми. Мы всего лишь обложки книг, предохра­няющие их от порчи и пыли,— ничего больше. Некоторые из нас живут в небольших городках.Глава первая из книги Торо «Уолден»¹ живет в Грин Ривер, глава вторая— в Уиллоу Фарм, штат Мэн. В штате Мэриленд есть городок с населением всего в двадцать семь человек, так что вряд ли туда станут бросать бомбы; в этом городке у нас хра­нится полное собрание трудов Бертрана Рассела. Его можно взять в руки, как книгу, этот городок, и полистать стра­ницы,— столько-то страниц в голове у каждого из его обитателей. А когда война кончится, тогда в один прекрасный день, в один прекрасный год книги снова можно будет напи­сать; созовем всех этих людей, и они прочтут наизусть все, что знают, и мы все это напечатаем на бумаге. А потом, возможно, наступит новый век тьмы и придется опять все начинать сначала. Но у человека есть одно замечательное свойство: если приходится все начинать сначала, он не отчаи­вается и не теряет мужества, ибо он знает, что это очень важно, что это стоит усилий.

  [¹«Уолден, или Жизнь в лесах» — известное произведение классика американской литературы XIX века Генри Дэвида Торо.]

— А сейчас что мы будем делать? — спросил Монтэг.

— Ждать,— ответил Грэнджер.— И на всякий случай уйдем подальше, вниз по реке.

Он начал забрасывать костер землей. Остальные помо­гали ему, помогал и Монтэг. В лесной чаще люди молча гасили огонь.

…При свете звезд они стояли у реки.

Монтэг взглянул на светящийся циферблат своих часов. Пять часов утра. Только час прошел. Но он был длиннее года.

За дальним берегом брезжил рассвет.

— Почему вы верите мне? — спросил он.

Человек шевельнулся в темноте.

— Достаточно взглянуть на вас. Вы давно не смотрелись в зеркало, Монтэг. Кроме того, город никогда не оказывал нам такой чести и не устраивал за нами столь пышной по­гони. Десяток чудаков с головами, напичканными поэзией,— это им не опасно; они это знают, знаем и мы; все это знают. Пока весь народ — массы— не цитирует еще Хартию воль­ностей и конституцию, нет оснований для беспокойства. До­статочно, если пожарники будут время от времени присматривать за порядком. Нет, нас горожане не трогают. А вас, Монтэг, они здорово потрепали.

Они шли вдоль реки, направляясь на юг. Монтэг пы­тался разглядеть лица своих спутников, старые, изборож­денные морщинами, усталые лица, которые он видел у кост­ра. Он искал на них выражение радости, решимости, уверен­ности в будущем. Он, кажется, ожидал, что от тех знаний, которые они несли в себе, их лица будут светиться, как заж­женный фонарь в ночном мраке. Но ничего этого он не видел на их лицах. Там, у костра, их озарял отблеск горящих сучьев, а сейчас они ничем не отличались от других таких же людей, много скитавшихся по дорогам,проведших в поисках немало лет своей жизни, видевших, как гибнет прекрасное; и вот наконец, уже стариками, они собрались вместе, чтобы поглядеть, как опустится занавес и погаснут огни. Они со­всем не были уверены в том, что хранимое в их памяти за­ставит зарю будущего разгореться более ярким пламенем, они ни в чем не были уверены, кроме одного — они видели книги, стоящие на полках, книги с еще не разрезанными страницами, ждущие читателей, которые когда-нибудь при­дут и возьмут книги, кто чистыми, кто грязными руками, и перелистнут страницу.

Монтэг пристально вглядывался в лица своих спут­ников.

— Не пытайтесь судить о книгах по обложкам,— ска­зал кто-то.

Все тихо засмеялись, продолжая идти дальше, вниз по реке.

…Оглушительный, режущий ухо скрежет— и в небе про­неслись ракетные самолеты; они исчезли раньше, чем пут­ники успели поднять головы. Самолеты летели со стороны города. Монтэг взглянул туда, где далеко за рекой лежал город; сейчас там виднелось лишь слабое зарево.

— Там осталась моя жена.

— Сочувствую вам. В ближайшие дни городам придется плохо,— сказал Грэнджер.

— Странно, я совсем не тоскую о ней. Странно, но я как будто неспособен ничего чувствовать,— промолвил Монтэг.— Секунду назад я даже подумал — если она умрет, мне не будет жаль. Это нехорошо. Со мной, должно быть, творится что-то неладное.

— Послушайте, что я вам скажу,— ответил Грэнджер, беря его под руку; он шагал теперь рядом, помогая Мон­тэгу пробираться сквозь заросли кустарника.— Когда я был еще мальчиком, умер мой дед; он был скульптором. Он был очень добрый человек,очень любил людей, это он по­мог очистить наш город от трущоб. Нам, детям, он мастерил игрушки, за свою жизнь он, наверно, создал миллион разных вещей. Руки его всегда были чем-то заняты. И вот, когда он умер, я вдруг понял, что плачу не о нем, а о тех вещах, которые он делал. Я плакал потому, что знал: ничего этого больше не будет; дедушка уже не сможет вырезать фигурки из дерева, разводить с нами голубей на заднем дворе, играть на> скрипке или рассказывать нам смешные истории — никто не умел так их рассказывать, как он. Он был частью нас самих, и, когда он умер, все это ушло из нашей жизни: не осталось никого, кто мог бы делать это так, как делал он. Он был особенный, ни на кого не похожий. Очень нуж­ный для жизни человек. Я так и не примирился с его смер­тью. Я и теперь часто думаю, каких прекрасных творений искусства лишился мир из-за его смерти, сколько забавных историй осталось не рассказано, сколько голубей, вернув­шись домой, не ощутят уже ласкового прикосновения его рук. Он переделывал облик мира. Он дарил миру новое. В ту ночь, когда он умер, мир обеднел на десять миллионов прекрасных поступков.

Монтэг шел молча.

— Милли, Милли,— прошептал он,— Милли.

— Что вы сказали?

— Моя жена… Милли… Бедная, бедная Милли. Я ни­чего не могу вспомнить… Думаю о ее руках, но не вижу, чтобы они делали что-нибудь. Они висят вдоль ее тела, как плети, или лежат на коленях, или держат сигарету. Это все, что они умели делать.

Монтэг обернулся и взглянул назад.

Что дал ты городу, Монтэг?

Пепел.

Что давали люди друг другу?

Ничего.

Грэнджер стоял рядом с Монтэгом и смотрел в сторону города.

— Мой дед говорил: «Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом, или хотя бы возведенную из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чем после смерти найдет прибежище твоя душа. Люди бу­дут смотреть на взращенное тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив». Мой дед говорил: «Не важно, что именно ты делаешь, важно, чтобы все, к чему ты прика­саешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы в нем оставалась частица тебя самого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, и настоящим садовником,— говорил мне дед.— Первый прой­дет, как его и не бывало, но садовник будет жить не одно поколение».

Грэнджер сжал локоть Монтэга.

— Однажды, лет пятьдесят назад, мой дед показал мне несколько фильмов о реактивных снарядах Фау-2,— про­должал он.— Вам когда-нибудь приходилось с расстояния в двести миль видеть грибовидное облако, что образуется от взрыва атомной бомбы? Это ничто, пустяк. Для лежащей вокруг дикой пустыни — это все равно, что булавочный укол. Мой дед раз десять провертел этот фильм, а потом ска­зал: он надеется, что наступит день, когда города шире раз­двинут свои стены и впустят к себе леса, поля и дикую природу. Люди не должны забывать, сказал он, что на земле им отведено очень небольшое место, что они живут в окруже­нии природы, которая легко может взять обратно все, что дала человеку. Ей ничего не стоит смести нас с лица земли своим Дыханием или затопить нас водами океана — просто чтобы еще раз напомнить человеку, что он не так всемогущ, как думает. Мой дед говорил: если мы не будем постоянно ощущать ее рядом с собой в ночи, мы позабудем, какой она может быть грозной и могущественной. И тогда в один пре­красный день она придет и поглотит нас Понимаете?

Грэнджер повернулся к Монтэгу.

— Дед мой умер много лет тому назад, но, если вы от­кроете мою черепную коробку и вглядитесь в извилины моего мозга, вы найдете там отпечатки eго пальцев. Он коснулся меня рукой. Он был скульптором, я уже говорил вам. «Ненавижу римлянина по имени Статус Кво,— сказал он мне однажды.— Шире открой глаза, живи так жадно, как будто через десять секунд умрешь. Старайся увидеть мир. Он прекрасней любой мечты, созданной на фабрике и опла­ченной деньгами. Не проси гарантий, не ищи покоя — такого зверя нет на свете. А если есть, так он сродни обезьяне-ленивцу, которая день-деньской висит на дереве головою вниз и всю свою жизнь проводит в спячке. К черту! — гово­рил он.— Тряхни посильнее дерево, пусть эта ленивая ско­тина треснется задницей об землю!»

— Смотрите! — воскликнул вдруг Монтэг.

В это мгновенье началась и окончилась война.

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 >>>далее