VIII

     Года два тому назад земство расщедрилось и постановило выдавать  триста

рублей ежегодно в качестве пособия  на  усиление  медицинского  персонала  в

городской больнице впредь до открытия земской больницы, и на  помощь  Андрею

Ефимычу был приглашен городом уездный врач Евгений Федорыч Хоботов. Это  еще

очень молодой человек - ему нет и тридцати,  -  высокий  брюнет  с  широкими

скулами и маленькими глазками; вероятно, предки его были инородцами. Приехал

он в город без гроша денег, с небольшим чемоданчиком и с молодою  некрасивою

женщиной, которую  он  называет  своею  кухаркой.  У  этой  женщины  грудной

младенец. Ходит Евгений Федорыч в фуражке с козырьком и в высоких сапогах, а

зимой в полушубке. Он близко сошелся с  фельдшером  Сергеем  Сергеичем  и  с

казначеем,  а  остальных  чиновников  называет  почему-то  аристократами   и

сторонится их. Во всей квартире у него есть только одна  книга  -  "Новейшие

рецепты венской клиники за 1881 г.". Идя к больному, он всегда берет с собой

и эту книжку. В клубе по вечерам играет он в  бильярд,  карт  же  не  любит.

Большой  охотник;  потреблять  в  разговоре  такие  слова,   как   канитель,

мантифолия с уксусом, будет тебе тень наводить и т. п.

     В больнице он бывает два раза в неделю, обходит палаты и делает приемку

больных. Совершенное отсутствие антисептики и  кровососные  банки  возмущают

его, но новых порядков он не вводит, боясь оскорбить  этим  Андрея  Ефимыча.

Своего коллегу Андрея Ефимыча он считает старым плутом, подозревает  у  него

большие средства и втайне завидует ему. Он охотно бы занял его место.

IX

     В один из весених вечеров, в конце марта, когда уже на  земле  не  было

снега и в больничном саду пели скворцы,  доктор  вышел  проводить  до  ворот

своего приятеля почтмейстера. Как  раз  в  это  время  во  двор  входил  жид

Мойсейка, возвращавшийся с добычи. Он был без шапки и в  мелких  калошах  на

босую ногу и в руках с держал небольшой мешочек с милостыней.

     - Дай копеечку, - обратился он к доктору, дрожа от холода и улыбаясь.

     Андрей Ефимыч, который никогда не умел отказывать, подал ему гривенник.

     - Как это нехорошо, - подумал он, глядя на его босые  ноги  с  красными

тощими щиколками. - Ведь мокро".

     И побуждаемый чувством, похожим на жалость и на брезгливость, он  пошел

во флигель вслед за евреем, поглядывая то на его лысину, то на щиколки.  При

входе доктора с кучи хлама вскочил Никита и вытянулся.

     - Здравствуй, Никита, - сказал мягко Андрей  Ефимыч.  -  Как  бы  этому

еврею выдать сапоги, что ли, а то простудится.

     Слушаю, ваши высокоблагородие. Я доложу смотрителю.

     - Пожалуйста. Ты попроси его от моего имени. Скажи, что я просил.

     Дверь из сеней в палату была отворена. Иван Дмитрич лежа на  кровати  и

приподнявшись на локоть, с тревогой прислушивался к чужому  голосу  и  вдруг

узнал доктора. Он весь затрясся от гнева, вскочил и с красным злым лицом,  с

глазами навыкате, выбежал на середину палаты.

     - Доктор пришел! - крикнул  он  и  захохотал.  -  Наконец-то!  Господа,

поздравляю, доктор  удостоивает  нас  своим  визитом!  Проклятая  гадина!  -

взвизгнул он и в исступлении, какого никогда еще не видели в палате,  топнул

ногой. - Убить эту гадину! Нет, мало убить! Утопить в отхожем месте!

     Андрей Ефимыч, слышащий это, выглянул  из  сеней  в  палату  и  спросил

мягко:

     - За что?

     - За что? - крикнул Иван Дмитрия, подходя к нему с угрожающим  видом  и

судорожно запахиваясь в халат, - За что? Вор! - проговорил он с  отвращением

и делая губы так, как будто желая плюнуть. - Шарлатан! Палач!

     - Успокойтесь, - сказал Андрей Ефимыч, виновато улыбаясь. - Уверяю вас,

я  никогда  ничего  не  крал,  в   остальном   же,   вероятно,   вы   сильно

преувеличиваете. Я вижу, что вы на меня  сердиты.  Успокойтесь,  прошу  вас,

если можете, и скажите хладнокровно: за что вы сердиты?

     - А за что вы меня здесь держите?

     - За то, что вы больны.

     - Да, болен. Но ведь десятки,  сотни  сумасшедших  гуляют  на  свободе,

потому что ваше невежество но способно отличить их от здоровых. Почему же  я

и вот эти несчастные должны сидеть тут за всех,  как  козлы  отпущения?  Вы,

фельдшер, смотритель и вся ваша больничная сволочь в нравственном  отношении

неизмеримо ниже каждого из нас, почему же мы сидим, а вы нет? Где логика?

     - Нравственное отношение и логика  тут  ни  при  чем.  Все  зависит  от

случая. Кого посадили, тот сидит, а кого не посадили, тот гуляет, вот и все.

В том, что я доктор, а вы душевнобольной, нет ни нравственности, ни  логики,

а одна только пустая случайность.

     - Этой ерунды я не понимаю... - глухо проговорил Иван Дмитрич и сел  на

свою кровать.

     Мойсейка, которого Никита постеснялся обыскивать в присутствии доктора,

разложил у себя на постели кусочки хлеба, бумажки  и  косточки  и,  все  еще

дрожа от холода, что-то быстро и певуче заговорил no-еврейски. Вероятно,  он

вообразил, что открыл лавочку.

     - Отпустите меня, - сказал Иван Дмитрич, и голос его дрогнул.

     - Не могу.

     - Но почему же? Почему?

     - Потому что это не в моей власти. Посудите, какая польза  вам  оттого,

если я отпущу вас? Идите. Вас задержат горожане или полиция и вернут назад.

     - Да, да, это правда... - проговорил Иван Дмитрич и потер себе  лоб.  -

Это ужасно! Но что же мне делать? Что?

     Голос Ивана Дмитрича и его молодое умное лицо с  гримасами  понравились

Андрею Ефимычу. Ему захотелось приласкать молодого человека и успокоить его.

Он сел рядом с ним на постель, подумал и сказал:

     - Вы спрашиваете, что делать? Самое лучшее в вашем положении  -  бежать

отсюда. Но, к  сожалению,  это  бесполезно.  Вас  задержат.  Когда  общество

ограждает себя от  преступников,  психических  больных  и  вообще  неудобных

людей, то оно непобедимо. Вам остается одно: успокоиться на мысли, что  ваше

пребывание здесь необходимо.

     - Никому оно не нужно.

     - Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома,  то  должен  же  кто-нибудь

сидеть в них. Не вы - так я, не я - так кто-нибудь третий. Погодите, когда в

далеком будущем закончат свое существование тюрьмы и сумасшедшие дома, то не

будет ни решеток на окнах, пи халатов. Конечно, такое время рано или  поздно

настанет.

     Иван Дмитрич насмешливо улыбнулся.

     - Вы шутите, - сказал он, щуря глаза. - Таким господам, как  вы  и  ваш

помощник Никита, нет никакого дела до  будущего,  но  можете  быть  уверены,

милостивый государь, настанут  лучшие  времена!  Пусть  я  выражаюсь  пошло,

смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда,  и  на  нашей

улице будет праздник! Я не дождусь, издохну,  но  зато  чьи-нибудь  правнуки

дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь,  радуюсь  за  них!  Вперед!

Помогай вам бог, друзья!

     Иван Дмитрич с блестящими глазами поднялся и, протягивая руки  к  окну,

продолжал с волнением в голосе:

     - Из-за этих решеток благословляю вас! Да здравствует правда! Радуюсь!

     - Я не нахожу особенной причины радоваться,  -  сказал  Андрей  Ефимыч,

которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным  и  в  то  же  время

очень поправилось. - Тюрем и сумасшедших домов не будет, и  правда,  как  вы

изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность  вещей  не  изменится,

законы природы останутся все те же. Люди будут болеть, стариться  и  умирать

так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни освещала вашу жизнь, все

же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму.

     - А бессмертие?

     - Э, полноте!

     - Вы не верите, ну, а я верю. У  Достоевского  или  у  Вольтера  кто-то

говорит, что если бы не было бога, то его выдумали  бы  люди.  А  я  глубоко

верю, что если нет бессмертия, то его  рано  или  поздно  изобретет  великий

человеческий ум.

     - Хорошо сказано, - проговорил Андрей Ефимыч, улыбаясь от удовольствия.

- Это хорошо, что вы веруете. С  такой  верой  можно  жить  припеваючи  даже

замуравленному в стене. Вы изволили где-нибудь получить образование?

     - Да, я был в университете, но не кончил.

     - Вы мыслящий и вдумчивый человек.  При  всякой  обстановке  вы  можете

находить успокоение в самом себе. Свободное  и  глубокое  мышление,  которое

стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира  -  вот

два блага, выше которых никогда не знал человек. И вы можете  обладать  ими,

хотя бы вы жили за тремя решетками.  Диоген  жил  в  бочке,  однако  же  был

счастливее всех царей земных.

     - Ваш Диоген был болван, - угрюмо проговорил Иван Дмитрич. - Что вы мне

говорите про Диогена да про какое-то уразумение? - рассердился  он  вдруг  и

вскочил. - Я люблю  жизнь,  люблю  страстно!  У  меня  мания  преследования,

постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня охватывает  жажда

жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно!

     Он в волнении прошелся по палате и оказал, понизив голос:

     - Когда я мечтаю, меня посещают призраки. Ко мне ходят какие-то люди, я

слышу голоса, музыку, и кажется мне, что  я  гуляю  по  каким-то  лесам,  по

берегу моря, и мне так страстно хочется суеты, заботы... Скажите мне, ну что

там нового? - спросил Иван Дмитрич. - Что там?

     - Вы про город желаете знать или вообще?

     - Ну, сначала расскажите мне про город, а потом вообще.

     - Что ж? В городе томительно скучно... Не с ком слова  сказать,  некого

послушать. Новых людей нет. Впрочем, приехал недавно молодой врач Хоботов.

     - Он еще при мне приехал. Что, хам?

     - Да, некультурный человек. Странно, знаете  ли...  Судя  по  всему,  в

наших столицах нет умственного застоя, есть движение, - значит, должны  быть

там и настоящие люди, но почему-то всякий раз оттуда присылают к  нам  таких

людей, что не глядел бы. Несчастный город!

     - Да, несчастный город! - вздохнул  Иван  Дмитрич.  и  засмеялся.  -  А

вообще как? Что пишут в газетах и журналах?

     В палате было уже темно. Доктор поднялся и стоя начал рассказывать, что

пишут за границей и в России и какое замечается  теперь  направление  мысли.

Иван Дмитрич внимательно слушал и задавал вопросы, но вдруг  точно  вспомнив

что-то ужасное, схватил себя за голову и лег на постель, спиной к доктору.

     - Что с вами? - спросил Андрей Ефимыч.

     - Вы от меня не услышите больше ни одного  слова!  -  грубо  проговорил

Иван Дмитрич. - Оставьте меня

     - Отчего же?

     - Говорю вам: оставьте! Какого дьявола?

     Андрей Ефимыч пожал плечами, вздохнул и вышел. Проходя через  сени,  он

сказал:

     - Как бы здесь убрать, Никита... Ужасно тяжелым запах!

     - Слушаю, ваше высокоблагородие.

     "Какой приятный молодой человек! - думал Андрей Ефимыч, идя к  себе  на

квартиру. - За все время, пока я тут живу, это, кажется, первый,  с  которым

можно поговорить. Он умеет рассуждать и интересуется именно тем, чем нужно".

     Читая и потом ложась спать, он все время думал  об  Иване  Дмитриче,  а

проснувшись на другой день утром, вспомнил, что вчера познакомился с умным и

интересным человеком, и решил сходить к нему еще раз при первой возможности.

123456789